Основной конституционный вопрос о границах королевской прерогативы, вокруг которого велась борьба практически во всех парламентах Якова I, сводился в области внутренней политики к следующему: имеет ли король право вводить новые пошлины и принудительные обложения без ведома и согласия парламента и взимать их? А в области внешней политики — должен ли король «советоваться» с парламентом, прежде чем предпринимать какой-либо шаг в международных делах?
Ответ оппозиции был однозначен: верховная власть принадлежит не королю вне парламента, а королю в парламенте, т. е. получившему поддержку обеих палат. Яков I, как мы видели, наоборот, в соответствии со своей доктриной абсолютной власти короля считал своим «бесспорным» правом обходиться в обоих случаях без «совета» парламента и, более того, подтвердил эту доктрину на практике, не созвав после роспуска парламента в 1611 г. (если не считать безрезультатного и краткосрочного парламента 1614 г.) вплоть до 1621 г. ни одного парламента. Это была по существу новая для Англии форма абсолютной монархии, которая имитировала «французский образец». Однако в 1621 г. Якову I все же пришлось созвать парламент из-за финансовых трудностей двора. Неэффективная налоговая система, сопротивление графств, недообложение многих доходов, отсутствие независимых от местных властей королевских агентов, с одной стороны, и мотовство двора — с другой, не обеспечивали короне финансовую независимость от парламента. В ответ на обращение короля за поддержкой палата общин подвергла острой критике деятельность правительства, и прежде всего систему монополий. Однако особой остроты конфликт с короной достиг, когда речь зашла об испанском браке принца Уэльского Карла.
Как мы убедились, с этим вопросом были связаны весьма животрепещущие экономические, политические и религиозные интересы широких слоев английского общества. В ответ на петицию парламента, содержавшую резкие выпады против системы монополий во внутренней политике и против сближения с Испанией — во внешней, а также требования мер для защиты «истинной религии», Яков I снова развил уже знакомую нам теорию, согласно которой права и вольности парламента являются не ее «наследственным достоянием», а «актом королевской милости», которой он может быть в любой момент лишен. Когда же палата общин, протестуя против подобного толкования ее прав и привилегий, заявила, что обсуждение всех вопросов, касающихся короны, государства, защиты религии,— ее «старинное и неотъемлемое право», король на заседании Тайного совета и в присутствии наследника престола собственноручно вырвал текст меморандума из журнала палаты общин, с тем чтобы устранить возможность использования его «двусмысленных выражений» в будущем в качестве прецедента. Естественно, что парламент был тотчас же распущен.
Однако в 1624 г. Яков I был вынужден снова созвать парламент. Теперь, после провала испанского брака, король, оказавшийся в безвыходном финансовом положении (Лондон ему отказывал в дальнейших займах, в результа- те торгового кризиса сократились доходы от пошлин), на сей раз «просил» «свободных и искренних советов» от обеих палат. Палату общин об этом не пришлось долго просить. На этот раз Яков I выслушал весьма горькие упреки оппозиции, в которых как бы суммировались все нелепости его внутренней и внешней политики, в частности он дал согласие на решение парламента уничтожить монополию купцов-авантюристов, объявив свободный вывоз из страны крашеных и отделанных сукон. Однако, как только он получил от парламента долгожданные «субсидии» (так именовались вотированные им налоги), тотчас же обнаружилась привычная для политики Стюартов «двойная игра»: спустя лишь несколько месяцев после обещаний Якова I не заключать без ведома и согласия парламента договоров с иностранными государствами он, не колеблясь, заключил секретное соглашение с Францией о браке принца Уэльского Карла и Генриетты-Марии. В результате вопреки требованиям парламента Англия — протестантская страна — должна была получить королеву-католичку, двор которой стал центром католических интриг.
Конфликт между королем и парламентом разгорелся с новой силой в первые же годы правления Карла I и достиг своего апогея в связи с подачей палатой общин королю знаменитой «Петиции о праве» (1628 г.). Приняв петицию и дав сперва на нее положительный ответ, король вскоре прервал сессию парламента, мотивируя этот акт «неприемлемым для королевской прерогативы» содержанием «Петиции». В ней обращает на себя внимание историка одна важная особенность революционной идеологии XVII—XVIII веков — иллюзорная «древность прав и свобод», которые оппозиция отстаивала в противовес абсолютистским притязаниям короны. Так, составители «Петиции о праве», ссылаясь на Великую хартию вольностей (и толкуя, мягко говоря, новаторски, в духе » современного им положения вещей, этот сугубо феодальный по содержанию документ), оказывались в положении толкователей прошлого с позиций желаемого в настоящем, проще говоря — творцов исторических мифов, посредством которых юристы оппозиции обосновывали революционные по сути притязания парламента ссылками на «исконные» и «преемственные» привилегии. Естественно, что в этом свете устремления и действия короны, наоборот, оказывались «узурпацией», «неслыханным нововведением», «нарушением древней конституции» страны. Для иллюстрации того, какую роль играло осовременивание истории в аргументах оппозиции, приведем лишь два примера.
Известно, что статья 39-я Великой хартии вольностей, на которую ссылались составители «Петиции», содержит утратившую к тому времени смысл чисто феодальную формулу: «И не пойдем на него, и не пошлем на него»,— она, разумеется, была полностью опущена. Зато слова «ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения» не только были полностью воспроизведены, но и дополнены: «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей, или доходов». Иначе говоря, наряду с земельной собственностью была включена в качестве неприкосновенной также собственность предпринимателей и купечества.
Не менее характерен и другой пример того же порядка. Палата общин протестовала против взимания так называемого потонного и пофунтового сборов (т. е. пошлин) без разрешения парламента. Ее составители усматривали в этом сборе «изобретение» советников короля. И в подтверждение его «незаконности» снова приводилась статья Великой хартии, содержащая формулу «sinecommuneconsilioregni» (без общего совета королевства). Не ясно ли, что подставить под нее «без общего согласия, выраженного в акте парламента» значило снова-таки наполнить чисто феодальное установление чуждым ему, т. е. современным, содержанием? Когда осенью сессия парламента возобновилась, ведущее место в прениях заняли религиозные дела. В ответ на заявление Карла I, что он стоит выше церковного собора и запрещает на будущее время «ученые изыскания» по вопросам религии, видя в них корень зла и источник распрей, палата общин приняла резолюцию, в которой католицизм объявлен наиболее грозной опасностью. Особо подчеркивалась пагубность католической пропаганды при дворе. Конфликт между парламентом и королем разгорелся с новой силой.
2 марта 1629 г. король приказал прервать заседания парламента до 10 марта. Было много оснований опасаться, что эта акция превратится в роспуск парламента. Поэтому в тот момент, когда спикер палаты общин поднялся со своего места и направился к выходу, два члена палаты подбежали к нему и силой водворили его на место — без спикера палата заседать не правомочна. В спешном порядке было предложено принять следующие постановления: 1) всякий, кто привносит папистские новшества в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг этого королевства; 2) всякий, кто советует королю взимать пошлины без согласия парламента, должен рассматриваться как враг своей страны; 3) всякий, кто добровольно платит не утвержденные парламентом налоги, должен быть объявлен предателем свобод Англии. Без обсуждения палата единогласно приняла эти предложения, и ее члены покинули зал заседаний. У двери их встретил вооруженный отряд, посланный королем для разгона палаты. Парламент был тотчас распущен. Это было первое открытое проявление ослушания общинами воли короля, предвестник грядущей бури.
В целом политический кризис 20-х годов справедливо характеризуется в историографии как период, когда инициатива перешла к палате общин. В эти годы оппозиция в палате общин достаточно окрепла, чтобы не только влиять на мнение большинства членов палаты, но и противопоставить процедурным ухищрениям короны собственные контрмеры, гарантировавшие ей инициативу в постановке вопросов и ходе парламентских дебатов.
Так практика превращения заседания палаты в заседание Комитета всей палаты избавила ее от требования обязательного присутствия спикера (назначавшегося королем) в зале заседаний. Вместо него появился председатель Комитета, избранный из его же среды. Место прежних лидеров палаты (обычно из состава членов Тайного совета с целью контролировать и направлять ход дебатов в пользу короны) в палате общин постепенно заняли собственные авторитетные лидеры, которые вели за собой большинство членов парламента. Палата общин утвердила за собой право проверки правомочий вновь избранных членов парламента, самостоятельно решая спорные вопросы.
Наконец, в процедуре импичмента, т. е. выдвижения обвинений против должностных лиц двора в палате общин, влекшей за собой судебное разбирательство в палате лордов, создавались предпосылки принципа ответственности правительства перед парламентом. О том, в какой степени палата общин сознавала свою силу, чтобы претендовать на действенный контроль над деятельностью правительства, свидетельствует хотя бы уже упоминавшаяся нами «Протестация» палаты общин в 1621 г., где значилось: «Свободы, изъятия, привилегии и юрисдикция парламента являются древним и несомненно прирожденным правом и наследием подданных Англии... Неотложные дела, затрагивающие короля, государство и оборону страны, а также церкви Англии и поддержание и издание законов... являются вопросами, подлежащими обсуждению в парламенте».