Безусловно, само по себе расхождение мнений, обнаруживаемое на протяжении более ста лет в представлениях об объекте преступления, в том числе и о его соотношении с предметом посягательства, не есть доказательство их несостоятельности. Вместе с тем это вполне закономерно порождает вопрос: что является источником такого расхождения? Можно было бы предположить, что это связано со сложностью и недостаточной разработанностью категории общественных отношений. Однако вряд ли будет правильным априорно именовать что-либо объектом преступления, не объясняя, почему оно должно быть признано таковым. Весь предшествующий анализ как раз свидетельствует о том, что в учении об объекте преступления дискуссии велись о сути того, что способно обладать свойством объекта, но не того, что составляет суть самого понятия объекта преступления.
Если вникнуть в логику рассуждения авторов, усматривающих в объекте преступления общественные отношения, то нетрудно обнаружить две исходные посылки:
а) объектом преступления должно признаваться то, чему преступление причиняет вред или создает угрозу его причинения. Такое явление, которому не может быть причинен ущерб, не нуждается в уголовно-правовой охране;
б) любое преступление наносит или создает угрозу нанесения вреда именно общественным отношениям, а не чему-либо. иному (нормам права, правовому благу, имуществу и т. д.).
Обоснованность сделанного вывода вряд ли вызывала бы какие-либо сомнения, будь каждая из этих посылок верной. Но дело в том и состоит, что обе они нуждаются в существенных уточнениях, ибо в недостаточной мере учитывают смысловое значение в одном случае категории "объект", в другом — термина "вред". В чем конкретно это проявляется, будет рассмотрено ниже. Здесь же уместно обратить внимание на так называемый механизм причинения вреда общественным отношениям, о котором пищут сторонники всех рассмотренных выше точек зрения и который, думается, особенно полно описан в работе В.С. Прохорова. Настаивая на том, что любое преступление, вне зависимости от его законодательной конструкции и от того, удалось ли преступнику довести задуманное до конца или же преступная деятельность была прервана на стадии покушения или приготовления, разрывает общественно необходимую связь субъекта преступления с другими людьми, нарушая тем самым урегулированность и порядок, внутренне присущий всем общественным отношениям, В.С. Прохоров пишет: "Каждое лицо, совершившее преступление, является субъектом того конкретного отношения, на которое посягает его деяние. Само деяние, независимо от того, какие изменения оно производит во внешнем мире и какова форма его проявления, "взрывает" это отношение изнутри. Этот "взрыв" происходит непосредственно в "ядре" общественного отношения, в его содержании". Ссылаясь на неоднократно высказывавшееся в литературе положение, согласно которому те, от кого охраняются общественные отношения, не являются посторонними для этих отношений лицами, автор подчеркивает, что если это так, если общественные отношения складываются из реальных действий людей, а следовательно, именно действия — их структурные элементы, то совершить действие — значит с неизбежностью нарушить указанные отношения. Объект преступления — это не мишень, пробитая пулей, а живая ткань общественного организма, куда внедрилась раковая клетка социальной патологии[61].
Некоторые нюансы обнаруживаются и в представлениях о другой стороне (другом участнике) общественного отношения. В некоторых работах говорится о том, что ею выступает виновный, и при этом не уточняется, насколько часто это имеет место в преступлениях (В.Я. Таций). По мнению других авторов (Н.И. Коржанский), виновное лицо является субъектом изменяемого им отношения "во многих случаях": в преступлениях, причиняющих вред обороноспособности страны, экономике, правосудию, личности, трудовым правам граждан и некоторым другим общественным отношениям. В.К. Глистин исходит из того, что правонарушитель, посягающий на существующие социальные отношения, как правило, является "носителем (субъектом) общественных отношений". Поясняя механизм посягательства на общественные отношения как объект преступления на примере ранее действовавшей нормы об ответственности за обман покупателей и заказчиков, автор пишет: "На одном "конце" этого отношения — покупатель, на другом — представитель торговой организации. Предмет отношения — установленный порядок отпуска товаров... Нарушение порядка продажи продукции представителем торговой организации, т. е. изменение предписанного законом и социально одобряемого поведения, "изнутри" разрушает отношение. Круг лиц, которые могут совершать нарушения отношения, ограничен рамками самого отношения"[62].
Для рассматриваемой концепции объекта преступления подобного рода представления о "механизме" причинения вреда общественным отношениям выглядят логичными, ибо, выступая как некоторого рода целое, они не могут не включать в себя определенные элементы. Вполне объяснимым следует признать и стремление приверженцев рассматриваемой концепции включить в число таких элементов участников (носителей) общественного отношения, его содержание и предмет. Наконец, не должны вызывать возражений и часто высказываемые в этой связи утверждения, согласно которым характеристика участников общественного отношения предполагает выявление и учет признаков субъекта преступления, с одной стороны, и потерпевшего — с другой; содержания общественного отношения — прав и обязанностей участников — и их фактического поведения; предмета отношения — того, по поводу чего оно возникает.
Не оспаривая положений, согласно которым состав преступления включает в себя в качестве самостоятельных составных частей объект, субъект, объективную (в частности, деяние) и субъективную стороны посягательства, с одной стороны, и характеризуя объект преступления как общественные отношения, посягательство на которые осуществляется изнутри, — с другой, сторонники такой точки зрения обычно не замечают возникающего логического противоречия, связанного с понятием субъекта преступления. В учении о составе преступления его объект и субъект выступают как самостоятельные элементы, пусть даже и неразрывно связанные друг с другом. В учении же об объекте преступления субъект признается участником общественного отношения, на которое он посягает изнутри, и, стало быть, играет роль уже элемента не состава преступления, а общественного отношения, т. е. объекта преступления. То же происходит и с деянием (действием). В итоге в теории состава преступления субъект и совершаемое им деяние не поглощаются объектом, в то время как в концепции "объект преступления есть общественные отношения" они оказываются его внутренними образованиями. Далее, при более внимательном осмыслении того, как ныне в литературе характеризуется "механизм" взрыва общественного отношения изнутри, приходится в конечном счете вопреки здравому смыслу констатировать, что не общественные отношения (объект посягательства) служат элементом преступления, а по сути дела само преступление есть внутренняя часть общественного отношения (объекта посягательства).
В уголовном праве объекты преступления классифицируются по вертикали и по горизонтали. По вертикали принято выделять следующие виды объектов: общий, родовой и непосредственный. По горизонтали классификация проводится на уровне непосредственного объекта. Здесь также выделяют три вида объектов: основной непосредственный, дополнительный непосредственный и факультативный непосредственный объект.
Глубочайшая конкретизация и четкая дифференциация общественных отношений, страдающих при посягательствах, помогает определить объект вреда и, прежде всего его классификацию. Первой проблемой классификации объектов является поиск основания классификации[63]. На наш взгляд, основанием классификации объектов выступает круг общественных отношении, которым причиняется вред той или иной совокупностью преступлений. По этом основанию теория уголовного права традиционно выделяет несколько объектов общий, родовой и непосредственный. Кроме них в советском уголовном праве был предложен видовой объект[64], идея поддержана в настоящее время в учебниках и научных работах[65].