"Урожайность земли… - писал по этому поводу В.Л. Комарович, - могла быть отнята у нее женщинами; но посредством женщин не может быть возвращена ей…". "Благодетелями" могли стать только волхвы. И действительно, "именье" убитых "жен" волхвы "отъимашети собе".
В этом И.Я. Фроянов увидел архаический смысл. Язычник, населяя духами предметы окружающего его мира, считал, что и в вещах, принадлежащих человеку, заключена частица самого владельца вещей. На имуществе "жен" поэтому лежала печать действия злых сил, ведовства. "Именье" убитых могло стать безопасным только в результате очищения, пройдя через руки волхвов.
Однако очищения не получилось. Вмешались княжеские даньщики, и волхвы сами оказались на месте убитых жен. Волхвов вначале убили, а затем "повесиша я на дубе". Но ночью на дерево влез медведь, "угрыз ею и снесть". Во всех этих "посмертных" делах также нельзя не увидеть языческих мотивов. Дуб, как нам известно, являлся священным деревом. Повешение на дубе поэтому было бы святотатством для язычников. Волхвы, видимо, были не повешены, а похоронены среди ветвей священного дерева. А это говорит о почести, оказанной волхвам, которые воспринимались людьми как существа высшего порядка по сравнению с "простыми смертными". "Погребение" в ветвях языческой "святыни" - свидетельство прославления покойных. Медведь - тоже священное животное. И его проделку (перегрызание веревки и унесение волхвов в лес) следует понимать как своеобразное "воскресение" и "вознесение" волхвов в глазах общинников-язычников.
В то же время, что и в ростовской земле, неурожай разразился и в Новгороде. Обеспокоенные этим и "прильщенные" волхвом новгородцы выступили против княжеской и епископской администрации. "И разделишася на двое, - рассказывает летописец, - князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва".
Весь Новгород, вся городская община, куда входили не только "простьцы", но и местные бояре и богатые купцы (по отношению к ним князь, епископ и дружина были пришлыми, чужими) решили "погубити епископа".
Епископ, будучи одним из общественных лидеров, нес, как и полагается ему по языческим меркам, ответственность за процветание народа. В данном же случае он предстает как не справившийся с обязанностями по обеспечению благополучия новгородской общины. В подобной ситуации обычай требовал человеческой жертвы. И только благодаря решительности Глеба, зарубившего волхва, епископ Федор не был убит.
Но этим лишь было отсрочено осуществление языческого обряда, т.к. с уничтожением волхва не устранялась главная причина конфликта, состоявшая в недостатке жизненных припасов. В конце концов новгородцы добились своего. Вскоре и епископ и князь погибли.
Наконец, известно, что в той же обстановке "скудости" в Новгороде в 1227 г. опять появилось четверо волхвов. "Многими волхованиями, и потворами, и знамениями" они восстановили народную массу против новгородского владыки - архиепископа Антония. И хотя волхвов "вринуша во огнь", языческое сознание новгородского "людья" вновь "заработало". Предвидя не благоприятные для себя последствия, Антоний по своей воле поспешно покидает кафедру. Неудача постигла и его преемника архиепископа Арсения, которого постановлением веча изгнали.
Таким образом, как и в предыдущих случаях, новгородцы вину за нескончаемые дожди, препятствовавшие севу озимых и уборке сена, возложили на одного из своих руководителей - на архиепископа. Арсений должен был прекратить дождь, губивший урожай и грозивший голодом. Только укрывшись в Софийском соборе, "злодей" избежал смерти.
Вскоре же, видимо по аналогичным соображениям, новгородцы изгнали остальных правителей: князя, посадница, тысяцкого. Голод продолжал свирепствовать в новгородской земле и в 1230 г. тогда вновь произошло смещение в Новгороде должностных лиц.
Таким образом, можно прийти к выводу о том, что Древняя Русь и после принятия христианства являла собой в мировоззренческом отношении, и в практических действиях языческое общество лишь с формальным существованием в нем элементов христианской веры и культа. Большинство языческих верований и обычаев продолжали соблюдаться без или с малым привнесением в них христианских норм и в XI, и в XII, и в XIII вв., а иногда и в более позднее время.