Бибиков М. В.
Русско-византийские договоры, будучи древнейшими дипломатическими актами древней Руси, в этом смысле не являются, конечно, в строгом смысле "византийскими источниками" по истории Руси. Однако детальный текстологический, дипломатический и правовой анализ[1] показал, что тексты дипломатического протокола, актовых и юридических формул, сохраненные в древнерусских версиях трех последних договоров (в 907 г. не было, по всей видимости, выработано реального документа с необходимым набором дипломатических атрибутов, но было заключено лишь общее соглашение), являются либо переводами классических византийских канцелярских стереотипов, известных по сохранившимся греческим подлинным актам, либо парафразой памятников византийского права.
Все три текстуально известных договора дошли до нас в древнерусской версии, отмеченной некоторыми русизмами, однако все они имеют византийские дипломатические прототипы. Сохранившиеся тексты являются переводами, сделанными с аутентичных (т.е. обладавших силой оригинала) копий актов из специальных копийных книг.
Договоры с Византией следует считать древнейшими письменными источниками русской государственности. Вместе с тем, будучи международными договорными актами, они зафиксировали нормы международного права, а также правовые нормы договаривающихся сторон, что означает вовлечение каждой из них в орбиту другой культурно-юридической традиции. К нормам международного права можно отнести те статьи русско-византийских договоров, аналоги которым обнаруживаются в текстах ряда других договоров Византии. Это относится к ограничению срока пребывания иноземцев в Константинополе, отмеченному соглашениями 907 и 944 гг., к нормам берегового права, отраженным в договоре 911 г. Аналогом положений того же текста о беглых рабах могут быть пункты византийско-болгарских соглашений. Ограничение на вывоз шелка, зафиксированное в договоре 944 г., также было характерно для юридических документов того времени, причем не только Византии.
Византийские дипломатические соглашения включали в себя пункты о термах (банях), сходные с соответствующими условиями договора 907 г. Наконец, международной нормой являются отмеченные текстом 944 г. протокольные требования наличия печатей у послов и купцов.
Дипломатическое оформление русско-византийских договоров, как неоднократно отмечалось исследователями, во многом обязано византийскому канцелярскому протоколу. Поэтому важно обобщить отраженные в текстах греческие протокольные и юридические нормы, канцелярские и дипломатические стереотипы, нормы, институты. К ним относится обычное для византийских актов упоминание соправителей наряду с правящим монархом: Льва, Александра и Константина в договоре 911 г., Романа, Константина и Стефана в договоре 944 г., Иоанна Цимисхия, Василия и Константина в договоре 971 г. Эта особенность была чужда как летописным текстам, так и кратким византийским хроникам, являясь элементом формуляра официальных документов.
Определяющее влияние византийских норм сказалось в ис¬пользовании византийских весовых и денежных мер, литр, в тексте 911 г., а также византийской системы летосчисления и датировки акта в договорах 911 и 944 гг., индиктовой датировки договора 971 г. Цена раба в договоре как 911 г., так и 944 г. (вдвое меньшая) близка к вилке средней цены невольника в Византии. Выявляемое по договору Игоря превосходство ранга послов над рангом купцов соответствует данным трактата Константина Багрянородного "О церемониях", где выплаты в столице послам вдвое превосходят купеческие. Требование третьего пункта того же договора о необходимости специальной регистрации иноземных торговцев, прибывающих в Константинополь, находит свое подтверждение в "Книге эпарха", а в следующем параграфе этого документа отражен византийский обычай выкупа пленных за шелковые ткани. Некоторые определения рассматриваемых договоров сопоставимы с положениями юридических памятников.
Можно указать и славянские кальки с греческих типичных для византийской дипломатии формул. В договорах "цесарев муж" передает наименование византийской придворной должности василика. Формула договора 911 г. – "равно другаго свещания" – аутентичный экземпляр, дубликат официального актового текста. "По первому убо слову" — обычное греческое вступление документов; "суть яко понеже" сопоставимо с аналогичной фразой известного византино-персидского мира 562 г., текст которого сохранен во фрагментах "Истории" Менандра Протектора.
Но наряду с этим, очень характерны зафиксированные в текстах договоров термины и понятия, противоречащие византийскому социально-политическому и конфессиональному этикету. Это категория "цесари", обозначающая в договоре 907 г. отнюдь не титул цесаря (стоящего в иерархии, разумеется, ниже императора), а самого василевса. То же можно сказать и об употреблении общеславянского этнонима "греки", в известной степени уничижительного для "ромеев"-византийцев. "Боярьство" в том же договоре 907 г. — тоже категория не из византийского понятийно-культурного круга. Отражением древнерусских реалий является и клятва на оружии в договоре 911 г., а также, разумеется, и клятва Перуном. Предусмотренная договором Олега передача имущества убийцы в случае его побега ближайшему родственнику убитого не находит аналогий в византийском праве. Исследователями отмечалась и неприменимость эпитета "боговдохновенный" к византийскому императору, как это сделано в договоре 971 г.
Обнаруживаемые параллели как юридических норм русско-византийских договоров с нормами византийских юридических текстов, прежде всего Х в., так и протокольных форм являются важным датирующим моментом, противоречащим гипотезе о позднем происхождении текстов договоров, синхронном времени написания "Повести временных лет", в составе которой договоры дошли до нас.
Учет византийской концепции политической иерархии в ми¬ре и дипломатической практики империи в отношениях с другими государствами помогает оценить русско-византийские договоры и взаимоотношения обоих государств. Принципы и методы византийской дипломатии во взаимоотношениях с "варваркими" государствами включали в себя, прежде всего, установление межгосударственных договорных отношений, вводивших международную политику в правовое русло, теоретически препятствовавшее совершению неожиданных набегов, разгрому городов, оказанию военного давления.
Именно таковой была политика Империи в предшествующий X веку период по отношению к традиционно опасным для себя партнерам-противникам — на востоке, в Малой Азии, и на севере, в Подунавье.
Особенность внешнеполитического положения Византии в X в. обусловливалась военным давлением на нее с двух традиционно опасных направлений — с востока и севера. На востоке в это время велись войны с арабами, морскими пиратами.
На севере Империи, помимо сложных взаимоотношений с Болгарским царством, ставшим при царе Симеоне могущественным фактором международных взаимоотношений в регионе, новым контрагентом внешней политики Византии уже со второй половины IX в. становится развивающееся и крепнущее Древнерусское государство.
Международно-политическая концепция Византии, ее отношения с другими странами и народами, в том числе и с Русью, была обусловлена традиционализмом идеологических установок. Они заключались в римском имперском универсализме, в эллинистическом противопоставлении греков и "варваров", в христианском экуменизме с идеей общей церкви и в библейском представлении об избранном народе, сочетавшемся с византийской идеей самодержавия. Одновременно нельзя не отметить удивительную пластичность и гибкость византийской дипломатии в балансировке между традиционной теорией и учетом политических реалий современности [2] .
Важным фактором распределения своего влияния на окружающий мир Византия считала христианство. Причем, вера и церковь являлись не только фактором духовного, культурного взаимодействия, но и мерой разрешения политических конфликтов. Так, активность константинопольского патриарха Николая Мистика, тонкость политической игры в византино-болгарских отношениях начала Х в. побудили остановить намерения Симеона сесть на византийский престол в Константинополе с помощью военной силы, но, вместе с тем, снискать почетнейший в мировой "табели о рангах" восточноевропейских государств Средневековья титул василевса болгар, став как бы равным с василевсом ромеев — византийским императором. В мировой христианской ойкумене центром оставалась столица на Босфоре, а главой православного мира воспринимался император ромеев. В этой связи характерно, что вновь христианизированные Византией народы становились в положение как бы духовных детей; именно как к духовному сыну обращается в официальной переписке к болгарскому царю Симеону его византийский корреспондент. Однако церковная дипломатия Византии, как показал Д. Оболенский, была чрезвычайно гибкой: ученый пишет о русско-византийском соглашении, специально регулировавшем назначение главы русской церкви [3] . Д. Закитинос [4] — вообще склонен, правда, считать, что православная церковь изначально никогда не была делом национальным, однако и он признает важную роль "церковной дипломатии" в Византии.
Другим средством дипломатического разрешения проблем, постоянно и активно используемым Византией, были денежные выплаты контрагентам, — в виде подарков, дани, единовременных выплат. Византийцы были уверены в том, что все на земле, — в том числе и в государственной и международной сферах, не говоря уже о человеческом индивидууме, будь он ремесленник или эмир или вождь соседней страны, — имеет свою цену. С другой стороны, лояльность по отношению к Империи, — такая же вещь, тоже стоящая определенных, и немалых, расходов. В соответствии с этим, даже очевидные выплаты, вырванные у Византии оружием в виде дани, рассматривались как благодетельные дарения василевса, одаривающего партнера в обмен на его определенные обязанности.