Сельский священник при Екатерине влачил жалкое существование. По данным В.И. Семевского, доходы сельского священника за требы не превышали 40 рублей в год, а с земли – 10-15 рублей, поэтому он был вынужден прирабатывать: обучал грамоте, сам выполнял все земледельческие работы, занимался ремеслами и т.п. Сельский поп полностью зависел от помещика, администрации, высших служителей церкви(14). При случае помещик мог по-отечески посечь священника, причем такого рода практика становилась массовым явлением. В специальном сенатском указе на этот счет говорилось: “… священно- и церковнослужителей не только побоями, но и наказаниями на теле оскорбляют”(15). Телесным наказаниям священника мог подвергнуть и вышестоящий церковный иерарх. Тот же Арсений Мациевич до смерти запытал ярославского игумена Трифона, старца 85 лет(16). Дело замять не удалось, оно дошло до Синода. Характерно, что Синод постановил: “Впредь пытать бережно”. Дела церкви не вызывали у Екатерины II никакого интереса; духовенство, по сути дела, исключалось из планов ее реформ.
Екатерина любила порассуждать о варварстве русских до Петра, да и к петровскому наследию относилась неоднозначно: торжественно провозглашая себя продолжательницей его славных дел, не выходя в своей практической деятельности за рамки идей, которыми руководствовался еще Петр, она, вместе с тем, как доказал С.Ф. Шмидт, сознательно занижала уровень просвещения в России, чем ставила под сомнение деяния своих предшественников, не только Петра III и Елизаветы Петровны, но и Петра I.
Не нуждается в доказательствах и то, что Екатерина не знала и не интересовалась бытом и нравами простых русских людей, периодически попадая впросак. Так, она сообщила своему европейскому корреспонденту, что русский крестьянин по праздникам имеет на обед индейку в супе, причем пишет об этом, как о норме. Лучше всего отношение к русскому народу, бытовавшему при Екатерине (и во многом характерное для императрицы), выразил граф А.С. Строганов: “Наш народ таков, каким хотят, чтобы он был”. Отклик Строганова сохранил в своих записях С.А. Порошин(17).
На наш взгляд, патриотизм Екатерины II следует понимать в следующем ключе: она стала государыней одной из самых крупных империй; все, что служит к чести России, служит и к ее чести, слава России – это прежде всего ее слава. Екатерина не прочь была разделить лавры приобщения России к цивилизации вместе с Петром I, а может быть, и затмить в глазах потомков его деяния. Если от ее блестящих кампаний будет страдать народ – тем хуже для народа.
Наиболее вдумчивые критики деяний Екатерины особенности ее патриотизма понимали адекватно. Князь М.М. Щербатов разработал план “Истории ее императорского величества, славно царствующей над нами императрицы Екатерины II”. Этот труд так и не был написан, но план, составленный М.М. Щербатовым, весьма любопытен: он намеревался сравнить деяния Петра III и Екатерины II и, видимо, пальму первенства отдавал Петру Федоровичу. “Я предпреемлю писать историю не о таком монархе, коего звучные победы вселенну наполняют, о коего храбрости трепещут дальнейшие народы; но увы, между различных победоносных воплей слышен жалкий вопль вдов и сирот, приводящий в содрогание человеколюбивое сердце… Я тщусь без лести описать дела такого государя, который всю жизнь свою употребляет делать счастливыми подверженными под власть его народы...(18)” . Очевидно, Екатерину таким государем Щербатов не считал. Мы склонны полагать, что тщеславие в душе Екатерины очень часто занимало место патриотизма.
Итак, по-нашему мнению, Екатерина Алексеевна имела к лету 1762 г. продуманную программу реформирования России, да еще и писанную с патриотических позиций.
Но, может быть, не имея такой программы в 1762 г., Екатерина разработала ее к 1767 г. в виде своего знаменитого “Наказа комиссии о составлении проекта нового уложения”? Текст “Наказа”, работа Уложенной комиссии значительно изучены в литературе, главным образом в работах А.Г. Брикнера, А.Б. Каменского, О.А. Оличенко, М.Г. Белявского и др.
Признанные авторитеты воздерживаются от толкования “Наказа” как политической программы, более склонны рассматривать как официальную политическую теорию русского абсолютизма второй половины XVIII в. “Наказ” обладает всеми признаками политической теории и охватывает все проблемы русской жизни: политическое устройство общества, происхождение государственности и ее сущность, принципы государственного устройства, задачи и функции государственной власти, методы и формы ее осуществления, основы взаимоотношений власти и общества и пр.(19). Екатерина II много трудилась для составления своего “ Наказа”, проработав и переосмыслив основополагающие сочинения европейских просветителей; но исследователь А.Д. Градовский склонен видеть в ее опусе не столько действительное желание блага народу и обществу, сколько стремление быть прогрессивной во что бы то ни стало(20). Исследователи смогли доказать, что политический идеал Екатерины по большому счету не отличается от политического идеала Петра I , который И.А. Федосов формулировал следующим образом: “...централизованная, неограниченная бюрократическая монархия, орган власти которой действует на основе “непременных” законов”(21). Подобно Петру I, Екатерина желала также не просто сохранить, а укрепить сословный строй, закрепив жестко за каждым из сословий права и обязанности.
Еще один общий момент в политическом идеале двух государей – трепетное отношение к полиции, которая рассматривается как надежный инструмент переустройства общества, воспитания новых людей и т.п. XXI глава “Наказа” Екатерины перекликается с петровским регламентом главного магистрата, в котором полиция названа “душей гражданства и всех добрых порядков и фундаментальным подпором человеческой безопасности и удобности”, “способствует в правах и правосудии, рождает добрые порядки и нравоучения”, “воспитывает юных в целомудренной чистоте и чистых науках”(22).
В тех случаях, когда положения европейских философов противоречили этому идеалу, Екатерина либо выхолащивала их содержание, оставляя лишь словесную форму, либо отбрасывала сами принципы, как не подходящие для России. Так, ограничения “естественной вольности” для Екатерины есть только предлог для существования самодержавия.
Исследователь О.А. Омельченко, более того, полагал, что в решении всех важнейших проблем “Наказ” принципиально расходился с теоретическими постулатами Просвещения, несмотря на произвольный характер его текста. Екатерина воздержалась от разделения властей, “самоограничения” верховной власти, “политических вольностей” граждан. Некоторые положения европейских просветителей прямо отвергались, к примеру, незыблемость и единство общественных прав гражданина(23).
Итак, “Наказ” Екатерины не привнес ничего нового в российскую действительность. Он лишь осовременил, видоизменил петровскую доктрину, приноровил ее к нуждам текущего момента, по-новому аргументировал. Идеи же европейских философов в “Наказе” откровенно вульгаризированы и упрощены. Иногда значение “Наказа” видят в том, что русская императрица создала прецедент самой работой Уложенной комиссии: она подготовила текст “Наказа”, согласилась с теми правками, которые предложили люди из ее ближайшего окружения и вынесла его на обсуждение депутатов, хотя не могла не понимать, что ее сочинение подвергнется критике и слева, и справа.
Наиболее известным и последовательным оппонентом Екатерины стал князь М.М. Щербатов. Он усомнился в принципиальнейших положениях “Наказа”. Так, в параграфе 9 Екатерина пишет о том, что самодержавие наиболее подходит для такой огромной и слабозаселенной страны, как Россия, на что Щербатов непочтительно замечает: “Чтобы великое государство требовало, необходимо самодержавную власть, сие есть проблема еще принадлежащая к решению”(24). На мысль Екатерины, что гарантией следования государем непременным законам являлась личность самого государя, Щербатов отвечает следующим образом: “Если государь хорош, то и его самовластие хорошо. Но редко бывают такие государи!.. Когда государь не по установленным законам, но по своим своенравиям управляет, сие именуется деспотичество, что малое разделение с гнусным тиранством имеет. Не произведет самодержавие и скорости решений, ибо любовная страсть, охота и пр. заберут все время”(25).
Наибольшее же неприятие Щербатова вызвали “временщики и куртизаны”, близко окружавшие императрицу c момента ее воцарения. Их он ненавидел со всем пылом незаурядной натуры: “Вижу наш народ угнетенный, законы, в ничтожность приведенные, имения и жизнь гражданскую в неподлинности, гордостью и жестокостью вашей лишены души бодрости, и имя свободы гражданской тщетным учинившиеся и даже отнятие смелости страждущему жалобы приносить. Вельможа… возвышен превыше других равных ему человеческих тварей. Но кто возвышен над другими саном, тот должен возвыситься и добродетелями. Но гордость, самохотение, презрение законов, сластолюбие, праздность, нерачение и невежество возвышают ли человека? Не чинитель ли вы сей самой куче навозной, на верх великолепной башни вознесенной”(26).
В данной работе нет необходимости разбирать политические идеалы самого М.М. Щербатова; заметим только, что в хоре верноподданнического славословия по поводу “Наказа”, имевшему место как в России, так и в Европе, явственно слышны голоса людей, не принимавших теорию, предложенную Екатериной. По справедливому мнению А.Б. Каменского, работа Уложенной комиссии дала Екатерине “предметный урок о невозможности реализации теоретических построений европейских философов на русской почве”(27). Более того, по мысли историка, даже робкие попытки насадить в России идеи, легшие в основу буржуазных представлений о свободе и демократии, в 60-х годах XVIII в. потерпели крах(28).