Царь сначала повторил Антонию то же, что говорили ему прежде бояре, и советовал лучше не начинать речи о вере, опасаясь, чтобы в жару прений не произнесть чего-нибудь неприятного и тем не повредить дружбе, какая теперь у него, великого государя, с папою, и с цесарем, и с королем польским. Затем прибавил: "Видишь, мне уже 51 год, недолго остается жить, и не годится переменять ту веру, в которой я воспитан. Настанет день Суда, когда Бог рассудит, наша ли вера истинная или латинская. Впрочем, я не запрещаю тебе, как посланному папою Григорием XIII для защиты римской веры, исполнять твой долг: можешь говорить, что считаешь нужным". Тогда Антоний сказал: "Светлейший государь! Из всех великих милостей, тобою мне оказанных, самая главная та, что ты позволяешь мне говорить ныне с тобою о важнейшем предмете. Знай же, что верховный первосвященник вовсе не нудит тебя переменять древнейшую веру греческую, которую проповедовали святые отцы и законные Соборы, напротив, убеждает тебя, чтобы ты узнал и понял ее, какою она была, и удержал лишь то, что осталось от нее целым в твоих владениях. Когда ты сделаешь это, то уже не будет Церкви Западной и Восточной, а все мы будем едино во Христе и не станем уклоняться от ваших храмов, богослужений, священников, которые будут тогда правильно совершать таинства Божий. Не удивляйся, что святой отец предлагает тебе это: его побуждает к тому пастырский долг заботиться о Церкви Христовой. Да ты и сам писал к нему, чтобы утвердил союз твой и дружбу с прочими государями христианскими для одоления неверных, а ничем так прочно не можешь соединиться с христианскими государями, как единством веры. Ты сам писал к королю Стефану Баторию, что это единство веры признали на Флорентийском Соборе греческий император со всем Востоком и Русским митрополитом Исидором. Ты сам сказал, что католики и люди римской веры свободно живут в Московском государстве по своей вере... Если сомневаешься в деяниях Флорентийского Собора, потребуй подлинные писания греческих отцов из Царьграда или от наших греков, и я покажу тебе из них истинную веру, или позволь мне извлечь для тебя главнейшие свидетельства греческих отцов из той книги о Флорентийском Соборе, которую я принес тебе. Если ты соединишься верою с папою и всеми государями, то при содействии их не только будешь на своей прародительской отчине — в Киеве, но и сделаешься императором Царьграда и всего Востока". Государь отвечал: "О вере я к папе не писал да и с тобою не думал говорить о ней, чтобы не причинить тебе чего неприятного, и потому, что мой долг — заправлять мирскими делами, а не духовными. Если ты говоришь о вере, ты прислан на то от папы и сам поп, а нам без благословения митрополита и всего освященного Собора говорить о вере непригоже. Впрочем, знай, что мы веруем не в греков, а во Христа. Что же до Восточной империи, то Господня есть земля: кому захочет Бог, тому и отдаст ее. С меня довольно и своего государства, других и больших государств во всем свете не желаю". О Флорентийском Соборе и о соединении с другими христианскими государями для прогнания турок царь ничего не сказал, но вновь обещал, что дозволит латинским купцам в России иметь своих священников и исполнять свои обряды, только не дозволит строить латинских церквей.
Несмотря, однако ж, на отказ царя беседовать о вере, Антоний начал умолять его, чтобы он высказал свои мысли по этому делу. Царь: "Мы приняли христианскую веру с самого начала христианства, когда апостол Андрей приходил в наши страны и отсюда отправился в Рим, потом при Владимире она еще более у нас распространилась. Таким образом, в одно и то же время, когда вы в Италии приняли христианскую веру, приняли ее и мы, но у нас она сохранилась неповрежденною доселе, а в римской вере ныне семьдесят вер, как ты сам говорил мне в Старице". Антоний: "В Риме всегда пребывала та вера, которую проповедали вначале Петр и Павел, за нее потом почти триста лет проливали кровь свою преемники Петра, а последующие, хотя и жили в более покойные времена, сохранили ее неповрежденною среди всех треволнений. В Риме не семьдесят вер, а одна, семьдесят же и еще более ересей пошли от Лютера, и все они прокляты". Царь: "То хорошо, что папы проливали кровь свою за веру Христову. Ибо Христос сказал: "Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих убити". Антоний: "Вот и я пришел в Московию смело во имя Божие, а других посылает папа в Индию и в другие страны света, и они переносят все за имя Христово". Царь: "Написано: "Шедше, научите вся языки, проповедите Евангелие всей твари". Когда совершали это все апостолы, ни один из них не был больше другого, а от них пошли епископы, архиепископы, митрополиты, в том числе и наши". Антоний: "Прочих апостолов Христос послал на проповедь с одинаковою властию, но одному Петру дал то, чего не дал им, — ключи Царства Небесного и поручил утверждать братию и пасти своих овец. Если и происшедшие от других апостолов епископы сохраняют свою власть, не тем ли более должно сохранять ее седалище Петра, которое и врата адова не одолеют и которое пребудет до скончания века по обетованию Христову?" Царь: "Мы признаем Петра и многих святых пап — Климента, Сильвестра, Агафона, Льва, Григория и других. А последующие затем папы — какие они преемники Петра? Живя нечестиво, с такою же ли властию они сидят на седалище Петра?" Антоний: "Без сомнения, с такою же, потому что они постоянно следовали Писанию, канонам и учению тех древних пап, которых и вы признаете. А что до нравственности, то сила таинства и управление Церковию, предоставленное папам, зависят не от жизни людей, но от непреложного установления Христова. Да и не все то правда, что говорят про пап отделившиеся от Тела Христова... Ты, конечно, законный наследник князя Владимира святого и его преемник — что ж, если бы кто вздумал отвергать твою наследственную власть или твоих предков ради того, что они совершили что-либо по немощи человеческой? Разве не следовало бы такого обличить, не говорю — подвергнуть наказанию?" Эти слова взволновали царя, и он, почти поднявшись, сказал: "Знай, что папа не пастырь". "А если не пастырь, — отвечал Антоний, — то зачем же ты посылал к нему о твоих делах, и разве ты и твои предместники не всегда называли его пастырем Церкви?" Тогда царь вышел из себя, вскочил с места, и все думали, что он поразит Антония своим жезлом, но царь только сказал: "Тебя, верно, мужики на площади научили говорить со мною, как с мужиком".
Антоний старался успокоить царя льстивыми словами и, к изумлению всех, действительно успокоил, так что он снова сел на свое место и сказал: "Не хотим говорить с тобою о больших делах по вере, чтоб тебе не в досаду было, а вот малое дело: у тебя борода подсечена, а подсекать и подбривать ее не велено ни попу, ни мирским людям". Антоний отвечал, что он бороды не сечет себе и не бреет, а если бы и брил, то ничего бы худого не было, потому что это делали и святые, и прежние папы, как свидетельствуют их сохранившиеся изображения. Царь продолжал: "Сказывал нам наш паробок Истома Шевригин, что папа Григорий сидит на престоле и носят его на престоле и целуют его в ногу, а на сапоге у него крест, на кресте Распятие Господа. Пригожее ли то дело? У папы Григория ведется то вопреки уставу святых апостолов и святых отцов, и от гордыни такой чин уставлен". Антоний объяснял, что папа садится на престоле не по гордости, а чтобы удобнее благословлять народ в торжественных случаях, что кланяются папе в ноги по примеру того, как кланялись христиане апостолам, а на ноге у папы крест для того, чтобы лобызающие его понимали, что честь, воздаваемая ими папе, относится к Самому Христу. Затем говорил: "Папе воздается честь по его достоинству и величеству: он всем государям отец, и учитель, и глава; он сопрестольник Петру и Павлу, а Петр сопрестольник Христу; папа царствует в Риме, где лежат мощи апостолов Петра и Павла, Андрея и других, мощи вселенских учителей и многих мучеников. Такого ли великого государя папу Григория, сопрестольника Петра и Павла, всем нам не величать и не славить? Вот и ты — государь великий в своем государстве, и вас, государей, как нам не величать, не славить и не повергаться пред вами?" При этом Антоний действительно поклонился Ивану Васильевичу в ноги. Но царь отвечал: "Твои хвалебные слова о папе Григории ты говоришь от своего мудрования, а не по преданию апостольскому. Святителям не подобает так гордиться, а подобает ему смиренномудрствовать и подражать Петру во всем по заповеди Христовой... Нас, государей, пригоже почитать по царскому величеству, а святителям, ученикам апостолов, должно показывать смирение, а не возноситься выше царей гордостию; царям — царская честь, а святителям — святительская... Мы чтим своего митрополита и требуем его благословения, но он ходит по земле, и мы не поклоняемся ему, как Богу... Папа велит носить себя на престоле и величается сопрестольником Петру, а по Петре — и Самому Христу. Но папа не Христос, и престол, на котором носят папу, не облако, и носящие его не ангелы; не следует папе Григорию уподоблять себя Христу, да и Петра, верховного ученика Христова, хотя он творил все дела по заповедям Христовым, не подобает равнять Христу... Который папа живет по Христову учению и по апостольскому преданию, тот — сопрестольник великим папам и апостолам, а который папа начнет жить не по Христову учению и не по апостольскому преданию, тот папа — волк, а не пастырь". Тут Антоний прекратил свою беседу, сказав: "Коли уж папа волк, то мне что и говорить?" А государь на это: "Я ж предупреждал тебя, Антоний, что если нам говорить о вере, то без раздорных слов не обойдется, да и волком я назвал не настоящего вашего папу, а того, который не захотел бы жить по учению Христову и апостольскому преданию. Но пора кончить". И положил государь руку на Антония, и, дважды обняв его, отпустил.