Кстати, несмотря на свое собственное шаткое положение, он никогда не боялся просить за других. Приведу отрывок из беседы Василевского с профессором Г.А. Куманевым, интересовавшимся, случалось ли Александру Михайловичу реально помочь кому-либо из пострадавших в результате репрессий. А.М. Василевский ответил: «Да, неоднократно случалось» и привел пример, как попросил Сталина: «Я получил письмо от товарища (Шкловского. — С.К.), который с тридцать восьмого года сидит в тюрьме. За него, дай Бог, могу всем положиться, что это наш настоящий патриот, сильный военный человек… Ну, правда, сейчас немного пооторвался. Но если его пошлем на корпус, он всегда себя оправдает». Сталин сказал: «Ну, если ручаетесь, позвоните сейчас же Абакумову. Немедленно представьте мое распоряжение об освобождении». Я позвонил Поскребышеву, тот сообщил Абакумову об указании Сталина. После этого я уехал на фронт, а через несколько дней мне из Генерального штаба освобожденный генерал позвонил. Как он работал, если бы вы знали, в 1944 и 1945 годы! Изумительно! Таких примеров я бы мог вам привести немало. Когда Сталин бывал в хорошем настроении, скажешь ему что-нибудь подобное, он сразу: «А-а, ручаетесь? Позвоните, чтобы освободили…».
Вот вам и тихоня. Немногие смельчаки осмеливались просить о таком Сталина! Сколько горьких минут пришлось Василевскому пережить, когда маршал Тимошенко категорически протестовал против назначения его начальником Генерального штаба, несмотря на представление самого Сталина. Обижало, прежде всего, недоверие.
А разве не обидно было в полном расцвете сил, еще раньше Жукова и Рокоссовского получить отставку от «великого кукурузника» Никиты Хрущева за былую близость к Сталину и категорический отказ «пнуть мертвого льва». Кстати, к памяти вообще Василевский принципиально относился с уважением. Когда в 1945 году в освобожденном Харбине ему предложили уничтожить памятник японским солдатам и офицерам Квантунской армии, он ответил: «Не надо этого делать. Мы освободили Маньчжурию, а сносить или не сносить чужие памятники — это не наше дело». На первый взгляд, не такие уж крутые удары и повороты судьбы претерпел Василевский, но чувствовать себя значительную часть жизни этаким лишенцем совсем не просто. Особенно для такой личности, как Василевский.
Итак, довоенная, обыденная служба. Но не случайно же именно он вывел поочередно все полки 48-й дивизии в передовые. Не случайно именно он был замечен и отмечен лучшим, пожалуй, полководцем из числа репрессированных командармом 1-го ранга И.П. Уборевичем. Не случайно выделил его из сотен командиров полков талантливейший военный теоретик В.К. Триандафиллов. Заметил, оценил способности Василевского как штабного работника высокого уровня и направил его на службу в центральный аппарат Наркомата обороны. Имя другого выдающегося военного теоретика Б.М. Шапошникова невозможно отделить от Василевского. Александр Михайлович по праву считал Шапошникова своим учителем, наставником не только по делам, но и по жизни. Шапошников в лихой 1938 год заметил и оценил высокий уровень стратегического, оперативно-тактического мышления новобранца Генштаба и взял его под свою опеку. Именно Шапошников довел до совершенства талант Василевского, представил Сталину, протежировал. «В Генеральном штабе, рядом с Б.М. Шапошниковым и под его руководством, росли мои оперативный кругозор, опыт, знания», — напишет через много лет благодарный ученик, до самой смерти в 1945 году советовавшийся с учителем по всем вопросам. Они были настолько близки по характеру, миропониманию, поведению, что Сталин, очень уважавший и ценивший Шапошникова, нашел в его протеже надежную замену.
Говоря о первом критерии, следует отметить невероятную интуицию Василевского, идущую подчас вразрез общепринятым канонам. Он был одним из немногих военачальников, предполагавших направление главного удара вермахта по плану «Барбаросса» на западном, а не на юго-западном направлении. Шапошников с ним полностью согласился, но даже его авторитета не хватило, чтобы переубедить военно-политическое руководство страны накануне войны. Также безуспешно вместе с Шапошниковым и Жуковым добивался он отмены плана наступления по всем фронтам в зимне-весеннюю кампанию 1942 года. Именно Василевскому в одно и то же время с Жуковым пришла мысль о стратегическом контрнаступлении под Сталинградом. 12 сентября, когда немецкие горные стрелки вышли на вершины Кавказа, когда, казалось, Сталинград доживает последние дни, они впервые доложили Сталину о возможности такой операции и получили добро на начало работы. Подобное озарение доступно только поистине гениальному, Богом отмеченному полководцу. Это Василевский, вопреки мнению многих военачальников, интуитивно почувствовал необходимость переброски 2-й гвардейской армии для ликвидации прорыва Манштейна к окруженной группировке Паулюса. С примерами можно продолжать и дальше, но стоит ли, если ко всем блестящим, победоносным операциям Красной Армии в годы великой Отечественной войны на Западе и на Востоке приложил свои силы и способности начальник Генерального штаба, представитель Ставки, Главнокомандующий войсками маршал Василевский. Без врожденного таланта, Божьего дара — сие невозможно.
Немаловажно развеять миф о том, что Василевский был по сравнению с Жуковым и даже Рокоссовским этаким добрячком, робким с начальством и подчиненными. Действительно, он никогда не повышал голоса, особенно на подчиненных, не «рубил с плеча». Вообще мало кто из наших военачальников так относился к людям, как Василевский. Приведу один лишь пример, который без всяких комментариев показывает, что это был за человек: «Во время боев за Прибалтику со мной (Василевским. — С.К.) приключилось не совсем приятное происшествие. Как-то под вечер я ехал с КП от Еременко к Баграмяну. Навстречу нам с огромной скоростью мчался «виллис». За рулем сидел офицер. Мы не успели ни отвернуться, ни остановиться, как он врезался в нашу машину. Я и находившиеся со мной офицеры вылетели из машины. Смотрю, подходит ко мне бледный, как полотно, старший лейтенант и протягивает свой пистолет.
— Товарищ маршал, — срывающимся голосом проговорил он, — расстреляйте меня, я этого заслуживаю.
Он был или пьян, или казался таким от потрясения. Я приказал ему убрать оружие, отправиться в часть и доложить там о случившемся. Десять дней провалялся я у себя в управлении группы, не вставая с постели. Потом постепенно включился в работу с выездами в войска. Но историей этого офицера пришлось еще заниматься. Как мне доложили, командование решило отдать его под суд военного трибунала. Я поинтересовался, кто этот офицер, и узнал, что он командир фронтовой роты разведки, отличился в боях, дисциплинарных нарушений не имел. Пришлось заступиться. Как только он приступил к исполнению служебных обязанностей, в эту же ночь блестяще выполнил боевое задание. А через некоторое время, как мне говорили, был удостоен звания Героя Советского Союза. Когда, примерно через месяц, я приехал в Москву и пошел на рентген, врачи установили, что у меня были следы перелома двух ребер». В этом весь Василевский. Многие принимали его внимание к людям, тактичность, воспитанность за излишние доброту и доверчивость. Даже такой проницательный человек, как Сталин говорил: «Товарищ Василевский, мне кажется, никого не способен обидеть».
Василевский и действительно никого не обижал, но в нужное время, в нужном месте умел быть твердым, непреклонным и даже очень жестким. Почему-то забывают его конфликт с командующим Калининским фронтом Коневым во время битвы под Москвой. Насколько жестко действовал тогда Василевский можно судить по его воспоминаниям, хотя без сомнения Александр Михайлович в мемуарах постарался сгладить острые углы. Конев тогда, ссылаясь на нехватку сил и средств, пытался уклониться от действенной помощи Западному фронту. Василевский не постеснялся фактически отчитать старшего по званию: «Вы обязаны собрать буквально все для того, чтобы ударить по врагу, а он против вас слаб…. Мне непонятно ваше заявление, что все ваши дивизии имеют в своем составе по 2-3 тысячи человек. Передо мной донесение вашего штаба, полученное 24 ноября 1941 года, по которому 246-я стрелковая дивизия имеет 6 тысяч 800 человек, 119-я — 7200, 252-я — 5800, 256-я — 6000 и т.д.». Не боялся он самому Сталину говорить: о бесперспективности наступления по всему фронту весной 1942 года; губительности наступления под Харьковом летом того же года; привлечения 2-й гвардейской армии Малиновского для отражения деблокирующего удара Манштейна. Наконец, любопытен такой недавно открывшийся факт. Ранней весной 1944 года представитель Ставки на 4-м украинском фронте Василевский позвонил Сталину и попросил усилить фронт Ф.И. Толбухина резервами. Сталин не соглашался, упрекал в неумении руководить. «Мне (Василевскому. — С.К.) не оставалось ничего, как резко настаивать на своем мнении. Повышенный тон И.В. Сталина толкал на такой же ответный. Сталин бросил трубку». Присутствующий при разговоре Ф.И. Толбухин, любивший шутку, забрался под стол и, выглядывая оттуда, улыбаясь сказал: «Ну, знаете Александр Михайлович, это я от страху!» На самом деле ничего шутливого здесь не было. Так говорить со Сталиным добрячок и тихоня, конечно бы, не посмел. Я уж говорил, что, в свою очередь, будучи человеком жестким и даже жестоким, Сталин ценил в Василевском именно шапошниковскую деликатность. Не случайно, обращаясь к Александру Михайловичу, он часто говорил: «А ну послушаем, что скажет нам шапошниковская школа». И с удовольствием слушал, как Василевский неизменно начинал доклад с фразы: «Генштаб полагает…». Не случайно это великий человековед, соединив Василевского и Жукова, «лед и пламень», создал уникальный, высоко эффективный, тандем представителей Ставки. Ему не нужны были глаза и уши на фронте. Таких докладчиков хватало с избытком. Ему нужны были люди, способные самостоятельно, без указаний свыше решать на месте самые серьезные вопросы. Вот что очень важно в характере и личности Василевского.