Но, в свою очередь, от случаев, где разница между предъявленным эквивалентом и выманенным имуществом представляет бесконечно-малую (нуль) или даже отрицательную ценность, должно отличать те случаи, где ее невозможно определить в точности на деньги. Совершенно достаточно, если суд может признать, что эта разница имеет место во вред потерпевшего. Взгляд этот принят и практикой кассационного сената, который требует от судов по существу производство оценки лишь в тех случаях, где точное обозначение ее имеет легальное влияние на величину наказания; в других же достаточно общее признание судом, что она имеет цену. – Любопытный в этом отношении казус сообщен Никитиным в Судебном Вестнике 1870, №304; на заглавном листе изданного Анисимовым 5 изд. Судеб. Уставов было сказано, что в него вошли выписки из решении кас. департаментов сената за 1870 год; приказчик Анисимова на вопрос Никитина, торговавшего книгу, подтвердил, что в нее действительно вошли выписки из решений того года. Вследствие таких сообщений Никитин купил экземпляр книги, но в действительности оказалось, что заявления приказчика и заглавного листа были ложны [7]. Хотя невозможно установить разницу в цене данной Никитиным суммы и стоимостью 5 изд. Суд. Уст. без выписок из кассационных решений 1870, но, очевидно, она существует и потому применение к подобному действию узаконение о мошенничестве не может подлежать сомнению. – Трудность или даже невозможность определения стоимости предмета нарушения представляет б. ч. тех видов мошенничества, которые имеют усиленный общественный интерес, посягая на имущество неопределенного множества граждан; таковы, напр., печатание мнимых или ложных телеграмм для спекуляции биржевою игрой, долговременное употребление заведомо неверных мер и весов в общественном торге и т. под. Поэтому если даже признавать степенение наказуемости мошенничества по стоимости предмета нарушения, имеющим разумное значение то его, во всяком случае, следует отбросить в «тих видах мошенничества.
Итак, если данный виновным эквивалент по рыночной оценке равноценен или даже превышает выманенный предмет, то состав мошенничества оказывается неполным. Мы не думаем, однако, утверждать, что в этих случаях обманутый по русскому праву должен оставаться при последствиях обмана. Напротив, закон (ст. 1516 т. Хеч. 1 зак. гражд.) гарантирует его имущественную неприкосновенность гражданским иском, освобождая лишь другую сторону от уголовной ответственности.
2) Уменьшение объема предметов имущественного права как последствие мошенничества может иметь место лишь при действительной передаче того или другого предмета имущественного права в руки виновного, непосредственно или посредством предоставления ему нрава требовать от обманутого какое либо имущество в определенном будущем. Напротив, если деяние виновного имеет лишь своим последствием поставление имущественных интересов другого в опасность, а наступление или ненаступление действительного вреда зависит от обстоятельства будущего, то мошенничество не имеет места. Напр., Я беру деньги в займы с обязательством уплатить их к определенному сроку, утверждая тем мою состоятельность, между тем как я очень хорошо знаю, что я не имею денег и не рассчитываю ни откуда получить их; я продаю принадлежащий мне чужой долг, зная, что должник не в состоянии уплатить его; я притворно перевожу мое имущество другому лицу для избежания платежа долга в срок (дело Волейко) или обманом добиваюсь отсрочки исполнения по обязательству, не лишая, однако, обманутого возможности требовать должное с меня. Здесь нельзя видеть мошенничества, так как имущественная потеря, случись она к действительности, обусловлена не обманом, а обстоятельством, следующим за ним и необусловленным им – несостоятельностью к уплате лица, обязанного пред обманутым и тому под. Опасность же для имущественной сферы еще не тождественна с имущественной потерей.
Как ни легко, однако, указание этого начала в теории, на практике оно может подать повод ко многим недоразумениям. Случаи безразличные с точки зрения уголовного правосудия могут отличаться от случаев преступных такими тонкими чертами подметить которые очень трудно. Но попытаемся сделать это.
а) Прежде всего, является вопрос, как нужно относиться к выманиванию средств доказательства того или другого имущественного права, отличая их от тех знаков, которые по закону имеют значение представителей имущественных ценностей (долговая расписка, вексель и т. под.) и выманивание которых, как мы видели, несомненно, относятся к мошенничеству. Средства доказательств еще не суть предметы имущественного права и выманивание их, по этому, еще не уменьшает объема предметов имущественного права обманутого, делая лишь возможным в будущем такое уменьшение. Но иногда эти средства доказательств поставлены законом в ряду принадлежностей чужого имущества; таковы межевые книги и всякого рода акты относительно недвижимости и т.д.; и так как принадлежности входят в общее понятие имущества, то выманивание их должно признать нарушением целости предметов чужого имущественного нрава. Однако, как скоро отпадает это положительное основание, обязывающее относить к мошенничеству выманивание средств доказательств, то последние, не составляя имущества в смысле гражданских законов, не могут быть признаны предметом мошенничества. Кроме этого основания и в подтверждение той же мысли я позволю себе обратить внимание еще на следующее соображение. Выманивание средств доказательств есть приготовительная ступень для побуждения суда гражданского признать существующие отношения несуществующими, т.е. оно гарантирует лишь возможность виновному с большим успехом давать на суде гражданском ложные показания. А так как последние не входят в состав мошенничества и не объявляются теперь преступными, то тоже самое с гораздо большим основанием следует применить и к отношениям, составляющим их подготовительную ступень. Кроме того, кто поручится, что выманенное средство доказательства было пригодно для убеждения суда в достоверности отношений, на которые претендует потерпевший? Кто, с другой стороны, разрешит вопрос, как поступать в случае, когда у обманутого остались другие средства, совершено достаточные для доказательства желаемого им? Видеть здесь покушение нельзя, потому что действие виновного еще не направляется прямо на предмет преступления; остается признать покушение на покушение.
б) Другие случаи этого же рода формулируются как выманивание чужого имущества не за мнимый эквивалент – потому что потерпевший и под влиянием обмана не высказывает намерения отказаться от своего имущества безвозвратно, – а за мнимое обеспечение. Но если в силу существа возникающих между обманутым и обманщиком отношений вознаграждение за выданное имущество полагается в указанном обеспечении, то в конце концов обман в обеспечении сводится к обману в эквиваленте. При этом безразлично, каких сторон обеспечения касался обман, лишь бы именно из за них лице выдавало свое имущество заведомо для обманщика.
Но нельзя забывать, что имущественный оборот общества в значительной степени построен на риске, при чем сторона очень хорошо сознает, что, вступая в сделку, она подвергает себя опасности имущественной потери и нередко берет лишний процент за этот риск. Некоторые сделки по существу своему предполагают такое согласие подчиниться риску. Введение в него, очевидно, не имеет ничего общего с обманом и должно быть строго отличаемо от тех случаев, когда сторона желает и думает, что она устранила всякий риск, будучи обманута мнимым материальным обеспечением, которое будто бы само по себе достаточно для осуществления его юридической претензии. Несколько частных примеров пояснят нашу мысль.
А. получает деньги в заем у Б. под заемное письмо; выдачею его А. утверждает свою имущественную состоятельность к моменту платежа, но оказывается, что он очень хорошо знал противное. Таким образом, он получил деньги Б. за обеспечение клочком бумаги, не имеющим никакой цены. Хотя бы впоследствии кредитор действительно не получил никакого удовлетворения по документу, но он не может считать себя обманутым; обеспечение, полученное им за свои деньги, имеет действительное юридическое значение, в его руках – требовать исполнение по нему и если в данном случае исполнение задерживается несостоятельностью должника к уплате, то такой случай кредитор предвидел и должен был предвидеть: он ограничился только личным обеспечением, доверием к должнику и, ограничиваясь им, подверг себя риску на случай несостоятельности его.
Тоже должно сказать, когда исполнение стало невозможным вследствие несостоятельности поручителя. Ограничиваясь личным доверием к поручителю, кредитор сознательно подверг себя риску и потому не может жаловаться на обман. Дело, конечно, не изменяется, хотя бы должник и поручитель уверяли, что они будут в состоянии уплатить должное [8].
Напротив, если кредитор выдает деньги за обеспечение, которое он только вследствие обмана считает действительно обеспечивающим его имущественные интересы, то ответ должен быть другой. Так если лицо берет у него взаем, выдавая заемное обязательство чужим именем, или выдавая своего поручителя за богатого банкира воспользовавшись тем, что они однофамильцы, или выдавая обманом, заклад мнимый, несоответствующий уговору, то наличность мошенничества стоит, вне всякого сомнения. Здесь потеря условливается не риском, связанным с существом данной сделки, а обманом в фактических признаках обеспечения, показывающим, что виновный имел намерение выманить чужое имущество; здесь так. обр. не только поставление в опасность, но действительное нарушение имущественных прав другого.