Если славянское население собственно в Элладе к северу от перешейка и было менее многочисленно, то свидетельства на счет пребывания их и здесь далеко не отсутствуют. Как лакон-ская горная цепь Парной получила славянское наименование Малево, так беотийский Геликон был перекрещен в Загору. Склоны горы, посвященной богам, где некогда высились святыни Аполлона и муз, впоследствии покрылись избушками славянских пастухов, и эти последние водили скот на водопой к источникам Аганиппы и Ипокрены! Память о старинном значении Олимпа была утрачена, и само святилище муз, пожалуй, уступило место византийской церкви. Располагавшийся рядом с знаменитым языческим храмом театр муз, несомненно, давно уж обратился в развалины; в наши дни этот театр был открыт, а стариннейшая четырехугольная башня на вершине одного из холмов и посейчас обозначает место, где некогда стоял город Аскра, родина Гесиода.
Никакой памятник не свидетельствует о том, чтобы беотийские города вроде Лебадеи, Орхомена, Херонеи или Фив когда-либо завоевывались славянами. Кадмея, которую некогда благоразумно миновали даже воинственные дружины Алариха, во время славянского вторжения, вероятно, служила резиденцией византийскому стратегу в Элладе. Фивы также сумели остаться вполне греческим городом, как Коринф, столица пелопоннесской фемы, или как Халкида на Эвбее, или как Патрас в Ахайе. С другой стороны, что славяне завели поселения около Копаидского озера, тому служит доказательством новое наименование его — «Топольем», которое следует производить от дерева «тополь». Платея старинное свое наименование обменила на новое — Кохла, Микены — на Хравати и Олимпия — на Мирака.
Мегара, по-видимому, осталась свободной от наплыва славянских насельников. Что касается Аттики, то даже Фальмерайер заявляет, что там следы северных заселений попадаются далеко не в той мере, как в Беотии и Аркадии, и совсем даже отсутствуют, за исключением местностей, прилегающих к Беотии. В Аттике вовсе не возникло славянских наименований местностей вроде пелопоннесских Волгаста, Горицы, Границы, Кривицы, Глоговы, Подаго-ры, Барсовы, Склабицы, Каменицы, Краковы, Хлемицы, Незеро, Раховы, Лукавицы, Хломо и т. д.
Рассказывают, будто в развалинах древнего, прославившегося своими таинствами города Элесзиса тоже открыта славянская будто бы надпись, но эти грубые письмена, скорее похожие на руны и высеченные в мраморе, если бы и могли быть признаны за славянские, остались бы единственной параллелью к другой такой же надписи, найденной на границе Аркадии
Ни относительно воинственно враждебного, ни относительно мирного вселения славянских племен в сам город Афины не может быть приведено доказательств. Можно было бы предположить, что афиняне преградили варварам доступ в свою долину, заперев проходы в Беотию, но отсутствие варварских поселений в пределах афинских владений объясняется еще проще — скудостью почвы, которая в глубокой даже древности заставляла иноземных переселенцев чуждаться этой местности В аттическом Педионе не оказывается вовсе славянских наименований местностей, но оттуда никогда не исчезал Дем Кефизия с древним своим именем; даже современное наименование Марузи удерживает в составе слова намек на храм Артемиды Амарузии, а в Геракли сказывается такой же намек на святыню Иракла. В Диакрии, местности, лежащей по ту сторону Гимета у Эвбейского моря, удержались лишь старогреческие и новогреческие извращенные наименования.
Дем Арафен и по сей еще час удержался в Рафине, Торик — в Торяко, Анафлист — в Анабизо. Дем Пентеле и поныне живет в наименовании монастырского местечка Мендели, как Аполлония — в Палой, Празиай — в Празас, Гаргетт в Гариттос и Ало-пеке в Ампелокипэ. Хотя и неизвестно, сохранил ли у греков старинное свое название мыс Сунион, который итальянские мореплаватели по развалинам храма Афины окрестили по-итальянски Capodellecolonne, но едва ли мыслимо, чтобы было такое время, когда бы греки могли позабыть о Марафоне и значении тамошнего кургана. Как прославленное это древнее название поныне еще оживает в наименовании деревушки Маратонас, так же точно название Иной напоминает исчезнувшее Ойноэ ионийского Тетраполя. Правда, утверждали, будто своеобразные наименования местностей на Марафонской равнине вроде Враны, Цастуни, Варнабэ, Мази, Тзю-рьг — славянского происхождения, но, допуская справедливость этого (что, впрочем, далеко не доказано), все же остается фактом одно: если славяне вообще и вселялись в Аттику, никогда они там массами не оседали, как албанцы в XIV и XVII веках, овладевшие тогдашними демами (фемами) Аттики — вплоть до самых Афин без всякого сопротивления. Как албанцы в свое время охотно были допускаемы в Элладу и Пелононнес в качестве колонистов, греческими и франкскими государями, а позднее турецкими властителями для заселения заново местностей, лежавших впусте, так во многих случаях можно себе представить и заселение Греции славянами вполне мирным путем. Во всяком же случае афиняне не допустили славянских гостей до поселения в городской своей области, т. е. от Коридалла до Гимета и от Пентеликона до Пирея. Что дело обстояло именно так и что Афины собственно никогда не подвергались вторжению со стороны славянских варваров, но пребывали городом по существу греческим, причем коренное его население лишь в незначительной степени смешивалось с чуждыми составными элементами (как дело происходило в Фессалониках, Патра-се и Коринфе), это ныне принимается за неопровержимый факт. Впоследствии мы будем иметь случай заметить, что в росписи монастырских, принадлежавших к афинскому архиепископству не-движимостей, найденной в 1205 г. латинянами в митрополичьей канцелярии, но, конечно, относящейся к значительно более раннему времени, встречаются лишь древнегреческие и новогреческие имена, но отнюдь не славянского происхождения.
Именно в то время, когда славянские племена распространялись по греческому полуострову, в 752 г. родилась Ирина — вторая афинянка, которой суждено было возложить на себя византийский жемчужный венец. Нежданно выпавшая на ее долю блестящая судьба и вся коловратность ее жизни несколько напоминают историю знаменитой дочери философа Афинаиды-Евдокии. Обе эти афинянки отличались редкостной красотой, а что ум Ирины выходил за обычные пределы, это доказала она в достаточной мере своими честолюбием, силой воли и властностью. Только образованность этих двух женщин была не одинакова, ибо жившая триста лет спустя после Афинаиды Ирина могла по образованности стоять в таком же отношении к своей предшественнице, в каком монастырская школа Афин, впавших в варварство, находилась к академии последних платоников.
Ирине было всего семнадцать лет и жила она в Афинах, когда Константин (Копроним) избрал ее в жены своему сыну. Если только не простая случайность остановила выбор государя на уроженке той именно страны, которая особенно решительно выступала в защиту святых икон, то легко возможно, что императором здесь руководило намерение путем этого выбора примирить эллинов с Византией. Через это одновременно почтены были и исконная греческая народность, долгое время оттеснявшаяся византийцами, и в частности достославная ее столица Афины.
Отсюда можно заключить, что родина Ирины в половине XIII в. еще не находилась в таком забвении и пренебрежении, чтобы разорваны были уже все связи с босфорской столицей; равным образом не впадали еще Афины и в такое обеднение, чтобы там совсем исчезли знатные фамилии. Мы, впрочем, не знаем, к какому роду принадлежала Ирина; фамилия Сарантапе-хи состояла с ней в близком родстве, но возможно, что названный род возвысился лишь тогда, когда Ирина уже сделалась императрицей Ирина могла быть даже низкого происхождения потому уже, что предрассудки относительно неравных браков при византийском дворе были неизвестны. И до нее женщины из ничтожества возвышались до императорского престола, и после нее в X уже веке спартанка Феофано единственно своей красоте оказалась обязанной за царский венец. Нередко случалось и так, что императоры для себя или для своих сыновей собирали со всей империи невест на настоящий смотр, и возможно, что именно при подобных обстоятельствах была открыта Ирина и вытянула на смотринах счастливый жребий.
Подобно Афинаиде, Ирина была круглой сиротой, когда негаданное счастье сделало ее невестой будущего императора В сопровождении многочисленной, красиво разукрашенной флотилии афинянка была доставлена сначала в дворец Гиерон, на азиатский берег Босфора, а затем в Византию, куда имела великолепный въезд. 3 сентября 770 года было отпраздновано ее бракосочетание с сыном императора Львом, а 17 декабря Ирина венчана государыней (Augusta) в Augusteum'e.
В Константинополе Ирина нашла у кормила правления партию иконоборов, ибо просвещенный император Константин, которому раздраженные монахи придали оскорбительное прозвище Копро-нима (навозный), тогда как Феофан прямо-таки называет его предтечей антихриста, продолжал гонения против икон, начатые его отцом, Львом III, еще с большей страстностью; он без всякого снисхождения преследовал монашество и клир, противодействовавшие правительственным видам. Ирина, однако же, вывезла с собой из родных ей Афин иные стремления, так как город философов охранял тогда изображения и статуи христианских святых против эдиктов исаврийских императоров с гораздо большей настойчивостью, чем за два столетия перед тем защищал языческие национальные божества против сторонников Феодосия.