Смекни!
smekni.com

Ежовщина (стр. 2 из 4)

Заслуживает внимания точка зрения, что в 1937 г. имела место последняя вспышка революционного террора, связанная с наследием революции и гражданской войны, живущим в сознании людей, синдромом врага, жестокой памятью о взаимном истреблении друг друга представителей различных социальных и политических группировок, атмосфера международной изоляции, определяемая тезисом «кругом враги». Таким образом, многое в понимании «ежовщины» лежит в области социальной психологии, точнее той ее части, которая связана с анализом общественных аномалий.

Но остается вопрос, почему же все-таки массовый террор был развязан именно в 1937 г.? На это был свой комплекс причин, не в последнюю очередь связанный с провозглашением построения социализма в стране. Среди причин экономического характера следует назвать существование постоянных трудностей на производстве и в быту, провалы на различных участках, которых в «социалистическом обществе», казалось бы, не должно быть, сгладить нарастающие напряженность и раздражение, противоречие между тем, что было обещано, провозглашалось со страниц газет и журналов, и тем, с чем человек сталкивался в своей повседневной жизни. Так как эксплуататоров - извечных «врагов трудового народа» уже не существовало, было заявлено об их уничтожении, то все беды и неудачи приходилось списывать на происки врагов, внешних и внутренних. Наиболее опасным становился враг внутренний, затаившийся, которого нужно было выявить, разоблачить его козни. В закреплении этой идеологемы в сознании широких слоев населения большую роль сыграли новые так называемые «открытые процессы», первый из которых состоялся еще летом 1936 г. и был нацелен на то, чтобы привязать бывших оппозиционеров к числу самых ярых противников советского строя. «Козлами отпущения» были избраны Каменев и Зиновьев, ранее осужденные за «нравственное пособничество» убийству Кирова. Путем морального и физического давления в застенках НКВД у них были вырваны признания не только в идейных ошибках и заблуждениях, но и в организации антисоветской деятельности, в заговоре против Сталина и прочих руководителей, в связях с находившимся за границей Троцким. Были названы фамилии и других оппозиционеров, якобы вовлеченных в контрреволюционную деятельность, в том числе бывшие лидеры правых -Бухарин, Рыков, Томский. Это был своего рода вектор, указывающий на дальнейшее развитие событий. Всем обвиняемым был вынесен смертный приговор, что тоже было грозным симптомом предстоящей кампании. Параллельно с организацией процесса велась кампания по усилению «большевистской бдительности», «умению распознавать врагов партии, как бы те ни маскировались». На многочисленных митингах и собраниях принимались резолюции, клеймившие позором изменников и предателей, призывавшие расстрелять их как «бешеных собак». В этой обстановке и был заменен руководитель карательного ведомства. Вместо Г. Ягоды, который, по мнению руководства, оказался не способным полностью разоблачить «троцкистско-зиновьевский блок», был назначен Ежов как человек более подходящий требованиям момента.

Описание того, что происходило в стране в период «ежовщины» подробно и в деталях изложено в литературе и достаточно известно сегодня. Тем не менее, хотелось бы обратить внимание на отдельные вехи разворачивающейся кампании на основе общеизвестных фактов.

В январе 1937 г. состоялся второй «открытый процесс», известный как «процесс Пятакова-Радека». По нему проходило 17 чел., обвиняемых в создании «подпольного троцкистско-зиновьевского центра», якобы ставившего цель реставрации капитализма в СССР, организации массового саботажа, шпионажа в пользу иностранных государств. Последствия этого процесса распространились на сферу экономики и охватили различные звенья и этажи управления. Начался настоящий террор против руководителей и специалистов. Ошибки в планировании, брак в работе, несчастные случаи, поломки оборудования и т.д. и т.п. могли быть использованы для обвинения в актах вредительства и саботажа. Образ повсеместного «вредителя и шпиона на производстве», внедряемый в массовое сознание, создавал атмосферу взаимной подозрительности, настраивал людей на разоблачения. «Ежовщина» обрела антибюрократический, популистский характер. Суровые расправы с мнимыми виновниками трудностей приносили частичное удовлетворение, позволяли «выпустить пар».

Маховик репрессий набирал обороты. Важной вехой стал февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б). Изучение его материалов показывает, что истерия, связанная с репрессиями, и «расстрельная психология» охватила и верхушку партии. Люди, давно знавшие друг друга, работавшие вместе десятилетиями, были тем не менее готовы «растерзать» своих товарищей, требовали безоговорочного признания абсурдных обвинений и покаяния без всякой надежды на снисхождение. Были исключены из партии и арестованы Бухарин и Рыков. Подобная модель поведения распространилась на все руководящие эшелоны ВКП(б).

В своей речи на пленуме Сталин указывал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов. Он обрушился на руководящие кадры, якобы пребывающие в самодовольстве и утратившие способность распознавать истинное лицо врага. Подвергались критике те, кто искусственно порождает трудности, создает большое число недовольных и раздраженных, те, кто старается «не выносить сор из избы», те, кто шлет наверх возмутительные фиктивные отчеты. В пример руководителям ставились рядовые члены партии, разоблачающие врагов народа.

Призыв к рядовым членам партии и простым людям разоблачать злоупотребления местных руководителей нашел повсеместный широкий отклик. В июне 1937 г. в газетах было заявлено о вынесении смертного приговора особым военным трибуналом зам. наркома обороны М. Н. Тухачевскому и ряду крупных военачальников. Это послужило началом развязывания репрессий в Красной Армии. Состоялся также ряд открытых процессов на местах, быстро, однако свернутый, так как именно на них наружу выплескивались склоки, грязь, взаимное подсиживание и прочие атрибуты местной жизни. Для организации «показательных процессов» нужна была технология другого уровня, которой не обладало ни местное начальство, ни низовой аппарат НКВД.

Словно пожар, репрессии, касаясь поначалу небольшого круга лиц, охватывали все большее число людей. Подобно тому как проводились кампании по обсуждению конституции, выборам в Верховный Совет, успешной уборке урожая, заготовке кормов и т. п., велась кампания по выявлению и разоблачению врагов народа. Устанавливались даже квоты на то, сколько их должно быть выявлено в пределах той или иной территории. Развертывалось своего рода соревнование, кто больше разоблачит, кто больше проявит бдительности. Руководители, отстраняющиеся от этой кампании, сами рисковали оказаться в числе репрессированных.

В этот момент проявились первые симптомы кризиса репрессивной кампании, еще не осознаваемые руководством. Одно дело - политические мероприятия, пропагандистская шумиха и выкрикивание лозунгов, другое, - когда репрессии начинают затрагивать жизненные интересы большого числа людей, влекут за собой личные трагедии, слезы и боль утрат родных и близких, друзей и товарищей. Не удивительно, что в ряде мест кампания обнаруживает признаки вялости, создает впечатление противодействия. Инициатива репрессий неизбежно закрепляется за аппаратом НКВД и связывается, прежде всего, с этим ведомством и его руководителем. Поддерживать кампанию приходится специальными мерами. Из центра на периферию направляются специальные уполномоченные вместе с сотрудниками НКВД, чтобы «выкурить и разорить гнезда троцкистско-фашистских клопов». Каждая из этих «экспедиций» оставляет по себе недобрую память.

Кульминационным пунктом «ежовщины» следует считать пышное заседание в Большом театре в декабре 1937 г., посвященное 20-летнему юбилею органов госбезопасности. В каждом выступлении сквозило славословие в адрес «карающего меча диктатуры пролетариата» и «остроглазого наркома». Но к этому времени уже скопился огромный негативный материал, связанный с массовыми репрессиями. Неумеренное возвышение карательного ведомства грозило его выходом из-под контроля партийно-государственной верхушки, легкой возможностью обратить террор против нее самой. Стал очевидным и общественный ущерб, наносимый «ежовщиной».