После революции об отечественной мистике видений и знамений довольно долго ничего не говорилось. Только в 1948 году в МГПИ им. В.И. Ленина Н.И. Прокофьевым была защищена диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук на тему “«Видения» крестьянской войны и польско-шведской интервенции начала XVII века (Из истории жанров литературы русского средневековья)” (296). Она оказалась первым и единственным к настоящему времени достаточно серьезным исследованием рассматриваемой темы. По материалам диссертации Н.И. Прокофьевым был опубликован ряд статей: “«Видения» как жанр в древнерусской литературе” (1964) (294), “Символико-аллегорическая образность в литературе начала XVII века” (1966) (298), “Образ повествователя в жанре “видений” литературы древней Руси” (1967) (297). Филологическому анализу подверглись “Повесть о видении некоему мужу духовну”, повести о видениях во Владимире, Новгороде Великом, Нижнем Новгороде и, так называемые, “Поморские видения”. Довольно узкий круг основных источников объясняется филологической спецификой исследования. Автора интересовали только литературно оформленные повести, так как целью изучения было не явление в его взаимосвязи с событийным планом, а видения, как литературный жанр.
Н.И. Прокофьев впервые обратился к изучению видений Смутного времени, как к самостоятельному жанру включенному в богатейшую отечественную традицию православной мистики, которая уходит своими корнями в Византию. Автор проследил динамику развития образов, их стилистику, особенности композиционного построения, сюжет и закономерности литературных форм. Работами Н.И. Прокофьева жанру видений было отведено значительное место в системе русского средневекового мировоззрения и общественных отношений. Но с рядом его выводов трудно согласиться. По мнению Н.И. Прокофьева, к образам и сюжетам библейско-христианской мифологии визионеры Древней Руси прибегали как к средству выражения общественно политических идей, причем, мировоззрение русского средневековья земные социальные интересы сублимировало на небо, получая оттуда своеобразную санкцию на оправдание классовой практики. Таким образом, автор подошел к видениям Смутного времени как к художественному средству изображения через потусторонние силы реальных общественных отношений. Определенная идеологическая предзаданность создала ситуацию, когда источник оказывался вторичным по отношению к представлениям исследователя. Ведь нельзя согласиться, что видения — это просто идеологическая и художественная форма выражения и представления идей господствующих классов с явным публицистическим уклоном (296). Автор непроизвольно наделил русские средневековые мистические представления несвойственным им содержанием. Они оказались вырванными из контекста современной им культуры. Привнесенные атрибуты видений модернизировали это своеобразное явление, гипертрофировав рациональную прагматическую сторону. Получалось, что видения едва ли не сознательно создавались господствующими классами, как своеобразный вид агитации и публицистики. В результате видения как жанр получили определение не как самостоятельная специфическая форма религиозного сознания и как явление общественной жизни, а как сублимированная классовая идеология. Они оказались лишенными самостоятельного значения в истории представлений Смутного времени, а их религиозное содержание стало всего-навсего прикрытием утилитарных целей. Но все же автор остановился у той грани, за которой можно было утверждать подобно М.Н. Покровскому, что видения писались “строго согласно с официальными указаниями”, а следовательно были орудием подавления в руках господствующего класса (290. С. 374).
Во многом на основе исследований этого автора был написан А.А. Назаревским раздел касающийся видений Смутного времени в его монографии “Очерки из области русской исторической повести начала XVII столетия”. (1958 г.) (А.А. Назаревский неоднократно ссылается в тексте на диссертацию Н.И. Прокофьева). При том, что круг источников не был расширен, мысль о видениях, как об идеологическом агитационном жанре получила дальнейшее развитие. Так, например, “Повесть о видении некоему мужу духовну” “была искусным ловким ходом в идеологической борьбе Шуйского против восставшего крестьянства во главе с Болотниковым” (283. С. 121).
Отметил значение жанра видений и Д.С. Лихачев в работе “Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили.” В период Смуты видения приобретают самостоятельный характер, по мнению Д.С. Лихачева, они — типичный пример образования в XVII веке нового жанра. Одновременно отмечается, что в видениях соединены устное и письменное начала. “Видения возникают в устной молве и только после этого придаются письму” (275. С. 175). В письменной форме они существуют уже как активный жанр. Переписывающие “не столько заинтересованы в том, чтобы прославить святого или святыню, сколько в том, чтобы подкрепить авторитетом чуда свою политическую точку зрения, свои обличения общественных пороков, свой политический призыв к действию” (275. С. 175). По свидетельству Д.С. Лихачева, это указывает на начавшийся процесс секуляризации церковных жанров.
Близких взглядов придерживается и А.М. Панченко. В эпоху Смуты видения приобретают новые функции и, оттеснив другие жанры, выдвигаются на первый план (252. С. 320).
Анализ эстетики средневековых видений и знамений дал В.В. Бычков в своем фундаментальном исследовании “Русская средневековая эстетика XI-XVII века”. Для Смутного времени это явление оказалось не только “одной из важных форм удовлетворения эстетической потребности” (225. С. 164), но и важным подспорьем в осмыслении происходящего. На первый план выступило понимание видений и знамений как знаков божественного руководства ходом земных событий. Кроме того, усиление мистических переживаний было обусловлено кризисом русского Средневековья. Видения и знамения в этом контексте образовывали “новый щит” отступающей культуры. В.В. Бычков считает, что в условиях Смуты значение этого явления сосредоточилось на предвещательной функции (225. С. 407). Но и будучи рецидивом уходящих эстетических представлений видения и знамения получают элементы нового звучания, “они приобретают черты повышенной эмоциональности, утонченной рафинированности. Эстетическое сознание, при том в особенной, маньеристской форме, начинает преобладать над глубинной духовностью” (225. С. 405). Подобная эстетическая экзальтация, считает В.В. Бычков, свидетельствует о кризисе средневековой эстетики мистицизма, а, следовательно, “последний щит Средневековья... уже изначально давал трещины, хотя пока и не очень заметные” (225. С. 407).
Тема видений и знамений в контексте общественного сознания была затронута Н.И. Воскобойник в диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук “Отражение общественного сознания Смутного времени в агиографии”, защищенной в 1993 году в МПГУ им. В.И.Ленина (229). Среди прочего автор исследовала “Поморские видения” или, как они названы в диссертации, “Видения Евфимия Федорова”, видение пресвитера Каменской пустыни Новоторжского уезда и два видения-знамения, бывшие в 1609 году в Москве в Архангельском соборе и в церкви Рождества Богородицы. Рассматривая эти явления, автор подчеркивает, что они, во-первых, являются преимущественно литературной формой предназначенной для показа реальных отношений в символических образах богообщения, а, во-вторых, остро-политическими произведениями, рассчитанными на то, чтобы заставить слушателей и читателей безотлагательно действовать. Именно, завуалированные “реальные общественные отношения”, по мнению Н.И. Воскобойник, делают видения и знамения особенно ценным историческим источником, что позволяет использовать их для выявления стереотипов общественного сознания России начала XVII века.
В 1996 году в 49 томе Трудов отдела древнерусской литературы была помещена статья Е.К. Ромадоновской “Рассказы сибирских крестьян о видениях”, где подверглись рассмотрению 7 сообщений за период с 1688 по 1779 год. За рамками прикладной части исследования автор указала на слабую изученность этого явления и на насущную необходимость его углубленного изучения, чему она лично собирается приступить в ближайшее время (300).
Последней, известной нам работой, коснувшейся проблемм видений Смутного времени, является статья М.Б. Плюхановой “О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле” (1996), в которой в отдельной главе “Новое визионерство в свете древнерусской традиции” (288. С. 394-400) видения Смуты упоминаются в контексте развития личностного начала в русской литературе XVII века и трансформации идей богоизбранности России.