Иными словами, объяснять отставание Востока и уход Запада «в отрыв» каким-то особым «динамизмом», самостоятельностью и индивидуализмом человека Запада, вплоть до XVIII в. весьма зависимого от церкви, местной общины (сельской или городской), власти монарха, своего положения в структуре феодального общества и определяемой всем этим собственной ментальности не представляется верным. Это скорее следствие неоправданной «модернизации» исторической реальности, перенесение на ситуацию XVI–XVIII вв. того, что было свойственно Европе в лучшем случае к концу XIX в., а то и к середине XX в., т.е. того, что не было фактором эволюции XVI–XIX вв., а само явилось результатом, итогом этой эволюции.
Вообще, очевидно, неправильно было бы объяснять отставание Востока от Запада (и как постепенный процесс XVI–XIX вв., и как явление наших дней) каким-то одним фактором, пусть и столь важным, как качество той или иной цивилизации, того или иного общества, того или иного культурно-исторического типа человека. Вернее было бы столь глобальное явление объяснить суммой всех этих и иных факторов, даже их синтезом, давшим новое качество.
Безусловно, сравнительно более высокий уровень материального благосостояния Востока не побуждал его жителей так заботиться о производстве и его всемерном развитии, как жителей Европы, находившейся, как было отмечено выше, в худшем положении. Поэтому-то, даже весьма ценные изобретения, бывшие достоянием Востока, европейцами были использованы более рационально и действенно: бумагу, когда-то изобретенную в Китае, Европа, наладив ее производство у себя (с помощью арабов в Испании XII в.), с XV в. уже экспортировала на Восток. То же самое произошло с сирийским стеклом и оружием (знаменитую дамасскую сталь лучше сумели делать в Толедо!), с китайским порохом и персидскими тканями. Изобретенные в Китае и впервые примененные в XIII в. монголами пушки уже в XVI в. применялись европейцами (португальцами) против тех же китайцев, став при этом значительно совершеннее.
Западный человек становится более динамичным, активным и лучше вооруженным, чем человек Востока, не благодаря свободе личности, о которой тогда приходилось лишь мечтать, а ввиду постоянного страха перед нашествием с Востока. Европа долго помнила арабское завоевание Иберийского полуострова, юга Франции и Италии, Кипра, Крита, Мальты, Сицилии, Сардинии и Корсики в VII–XI вв., а после XI в. – постоянную, вплоть до XVIII в., угрозу корсарства, войны и крестовые походы, приносившие европейцам потерь и неудач больше, чем добычи и преимуществ. Не случайно и то обстоятельство, что первыми колонизаторами явились на Востоке португальцы и испанцы, т.е. те европейцы, которым пришлось отстаивать свою независимость и государственность в многовековой борьбе с мусульманами. Освободившись от последних, они по инерции продолжили борьбу уже вне Европы, стремясь не только закрепить победу, но и реализовать накопленный за века сражений боевой, технический и духовный потенциал.
Вместе с тем у Востока не было особых причин ни материального, ни военного, ни иного порядка особенно беспокоиться вплоть до XVII в. относительно европейской угрозы. Неудачи в боях с людьми Запада обычно были временными или же компенсировались успехами в других местах (об этом – позже). Самодостаточность, даже самодовольство восточных правителей порождали беспечность и легкомыслие в отношении усилившейся Европы. Это своего рода самоуспокоенность и даже безразличие неплохо гармонировали с особенностями климата, повседневного быта и обычаев Востока, с манерой поведения многих его правителей, часто недооценивавших противника и считавших необходимым прежде всего продемонстрировать ему свое величие и высокомерие. В результате они в большинстве случаев не заметили, упустили момент необратимого изменения в соотношении сил.
Подобное поведение правителей Востока не было следствием какого-то патологического ослепления, непонимания ситуации или деспотического произвола. Все дело в том, что в XVI–XIX вв. имело место не «отставание» Востока, а «опережающее развитие» Европы. Даже темпы экономического развития Востока были в то время близки к европейским. Вообще Европа лишь к середине XVIII в. догнала страны Востока по производительности труда и уровню потребления. По некоторым подсчетам, в 1750 г. ВНП на душу населения в Западной Европе составлял 190 долларов, а в 1800 г. – 213, в то время как в Азии – соответственно 190 и 195. Самая богатая страна Европы – Франция – стала превосходить по этому показателю (250–290 долл. в 1781 г.) самую богатую страну Востока – Китай (228 долл. в 1800 г.).
Рост уверенности в своих силах привел к изменению отношения европейцев к Востоку. Еще раньше, после сражения 1683 г. под Веной, но особенно после двойного захвата Крыма русской армией в 1736–1737 гг. и продемонстрированной всему миру неспособности османов помешать этому, в Европе исчез комплекс страха перед Востоком и стал зарождаться комплекс превосходства над ним.
Последней на этот путь вступила Россия, которая подобно странам Иберийского полуострова, долгое время находилась под непосредственным господством восточного государства (Золотой Орды), а затем – в сложном контакте с его наследниками. Ордынское правление «оставило много несмываемых следов в русской жизни, которые были очевидны долгое время после ее освобождения» – считает видный историк Георгий Вернадский. Русские князья чеканили монеты с арабской вязью, пользовались тюркской и персидской керамикой, сиро-египетским стеклом, арабским оружием и боевым снаряжением. Огромную роль сыграл прилив татарской знати в русскую аристократию. В XVII в. 156 из 915 ее семейств были потомками выходцев из Золотой Орды, что способствовало восприятию Русью многого из культуры, нравов и политической практики мусульманских соседей. Знатные беки и мурзы Казани, Астрахани, Крыма, Ногайской Орды и Сибири вместе со своими близкими людьми, слугами и воинами продолжали пополнять московскую, да и прочую российскую элиту в XVI–XVIIbb., вследствие чего произошел, по Г. Вернадскому, «эффект отложенного действия», благодаря которому «прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло, чем уменьшилось, после освобождения Руси».
Московским государством заимствовались у соседей-мусульман судебная практика, боевая техника, методы ведения войны, а также способы управления, традиционные для тюркского общества (в частности, деление на знать – «белую кость» и простой люд – «черную кость»), почтовая и торгово-конная служба «ям» (отсюда – «ямщик»), система сбора дани. Были взяты от Орды и ее наследников (или при их посредничестве) система всеобщей воинской повинности, некоторые виды вооружения, дипломатический этикет, обычай «бить челом» (т.е. кланяться до земли). Москва усвоила некоторые нравы степных ханов, отдельные должности и порядки их дворов. Более чем заметное в XV–XVI вв. влияние Казанского ханства на быт и архитектуру Руси позже уменьшилось. Но долго еще оно сказывалось в повседневной жизни и, особенно в политической культуре.
Самым же примечательным явилось то, что мусульмане на присоединявшихся к России в XVI в. и позже землях считали российских государей законными наследниками власти ханов Золотой Орды. Они называли царя «Ак Падишах», т.е. «Белый царь», признавая тем самым преемственность его власти от «Ак Орды» («Белой Орды», как называлась у мусульман Золотая Орда). Москва всячески поддерживала и использовала эту концепцию, тем более что она вооружала ее в борьбе против претензий наследников Золотой Орды, требовавших от нее дани и покорности. От такого рода претензий ханов Крыма Россия освободилась лишь в XVIII в.
Реформы Петра I повернули Россию лицом к Западу и заставили ее забыть многое из восточного наследия. Однако это наследие продолжало сказываться в социальных особенностях и повседневном быту европеизировавшейся «сверху» империи, в специальной терминологии (торговой, военной, финансовой и т.п.), в наличие особых общественных групп («служилых татар» и др.) и особых регулярных «инородческих» формирований в составе русской армии, в институте казачества, восходившего к степным заставам еще «Ордынской
Руси» во главе с ататеменами («отцами тьмы», т.е. войска в 10 тыс. чел.), от которых и пошли потом атаманы. Но наиболее цепки восточные заимствования (не только из Орды, но и из Византии, а также – от кабардинских князей, будто бы подсказавших царю в XVI в. саму идею опричнины) оказались в сфере осуществления царской власти, определив ее сверхцентрализацию и деспотизм в области политики, экономики и (учитывая зависимость церкви от престола) идеологии. Это предопределило многое в дальнейшей истории как России, так и российского Востока.
3. Внешние и внутренние факторы социального развития Востока
К началу XVI в. общественный строй стран Востока, несмотря на существенные различия социальных порядков по странам и континентам, имел много сходных черт. Если на Западе частное лицо (феодал) или особый институт (церковь, город) могли при определенных обстоятельствах противостоять государству и его суверену, то на Востоке это было практически исключено, хотя и допускались расхождения между светской и религиозной властью, чаще всего (особенно у мусульман) снимавшиеся объединением этих властей в одних руках. Точно также преобладала тенденция доминирования государственной собственности над частной, вплоть до полного сращивания власти и собственности. Замкнутость любой общины (соседской, патриархальной, этнической, конфессиональной) была доведена до абсолютной. И также более ярко, чем на Западе, была выражена связь человека с конкретным занятием. В Индии и примыкающих областях это нашло свое воплощение в кастовой системе, в других странах – в монополизации того или иного вида труда какой-либо этнической, религиозной, земляческой группой, а также – племенем или кланом.