«История государства Российского» благодаря простоте изложения удивительно доступна для восприятия и понимания. При первом прочтении создается впечатление исторического рассказа. Кажется, что именно так и разворачивались события российской истории. Вопреки логике, повествование Карамзина вуалирует, гипнотизирует, заставляет верить, как в хорошем романе, что все было именно так, как написано историком. Конечно, свою роль в таком рассказе играет концептуальное единство «Истории...». Идея самодержавия создавала впечатление цельности, что, в свою очередь, создавало иллюзию достоверности. Когда же начинаешь анализировать прочитанное, то понимаешь, что факты остаются фактами, а интерпретацию их можно подвергнуть сомнению. Царствование Ивана Грозного Н.М. Карамзин считает «ужасной переменой в судьбе царства». Историограф не находит ни одной положительной черты в Иване Грозном, а описывает только его кровавые деяния. Поражение в Ливонской войне Карамзин также оставляет на совести Ивана Васильевича, и считает, что: «Россия все имела для победы – и доблесть, и силу, но не имела великодушного отца-государя».
Интересен момент, когда Карамзин практически открыто обвиняет самодержца в трусости: «Так Иоанн пил чашу стыда, им не Россиею заслуженного!», отказавшись от предложенного Баторием поединка, который бы, по мнению польского короля, решил все их споры. Баторий писал Иоанну: «Жалеешь ли крови христианской? Назначь место и время, явись на коне и един сразимся со мной единым, да правого увенчает Бог победою!». Но к отказу Иоанна можно подойти и с другой стороны, и не обвинять его в боязни дуэли, а отметить благоразумие человека, который стоит во главе государства и от поступков которого зависит все будущее этого государства. Если бы Иван IV согласился на дуэль, он совершил бы безрассудный поступок. Обращаясь к истории Франции XIV в., можно отметить, что такой безрассудный поступок совершил король Франции Иоанн II Добрый, который в 1356 г. в битве при Пуатье бросился в сражение с секирой в руках, и, как следствие, был окружен и взят в плен. А потом французы собирали 3 миллиона экю на выкуп родного монарха. Историки категорически осуждают акцию Иоанна II как истинно рыцарскую, но не достойную монарха, ибо он должен думать не о личных страстях, а о нуждах государства.
Таким образом, отказ Ивана IV от дуэли со Стефаном Баторием выглядит иначе: русский царь выступает как истинный монарх и человек государственного ума, Стефан Баторий же скорее рыцарь, чем король, то есть проигрывает Ивану Грозному.
Он здесь противопоставляет личности и характеры, но не государей, и позиция Карамзина не научная, а морализаторская.
Автор «Истории...» стремится найти в прошлом факты, характеры исторических лиц, их поступки, интерпретация которых звучала бы нравоучительно для современности. В этом одна из своеобразных черт карамзинского миропонимания. Видя в поступках людей прошлого проявление страстей, низменных для человеческого характера, Карамзин стремится дать им объяснение, мотивировать их в положительном или отрицательном, с точки зрения собственных нравственных убеждений, смысле. ««История государства Российского» наполнена страстями, борьбой, победами и поражениями добра и зла.
Карамзин ассоциирует Ивана Грозного со злом, также он через повествование проводит мысль, что Ливонская война, начавшаяся при Иване IV, и продолженная им, также является злом. Историограф прямо не сообщает это в «Истории...», но об этом мы можем догадаться по характеристике исторических лиц, таких как Сильвестр и Адашев – любимцев Ивана Грозного до 1560 г. «Сильвестр, наставник Иоанновой совести, всегда требовал от него воздержания, умеренности в физических наслаждениях, к коим юный монарх имел сильную склонность...». Также, говоря о смерти Сильвестра, Карамзин пишет, что это «муж незабвенный в нашей истории, краса века и человечества, сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелью царя и погиб с нею…». Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах, известный своею единственно неизмеримою силою искреннего благолюбия, коего божественное вдохновение дарит ум естественный в самой тьме невежества и вернее науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому». Таким образом, Карамзин восхищается Сильвестром. Про Адашева историограф пишет, что «все покорялось его уму и добродетели». И лучшее время правления Н.М. Карамзин также связывает с двумя этими людьми, и, приближая ужасное правление Ивана Грозного без Адашева и Сильвестра, говорит: «Увидим, как он без них властвовал, и если не Иоанн, то любимцы его с 1546 по 1560 г. управляли Россиею, то для счастья подданных и царя не надлежало бы сим добродетельным мужам оставлять государственного кормила – лучше неволею творить добро, чем волею - зло». В этих строках просматривается все негативное презрительное отношение историографа к личности Ивана IV, и, следовательно, ко всей его политической деятельности. Из вышесказанного можно увидеть, что Карамзин отдавал предпочтение Адашеву и Сильвестру как разумным и честным государственным деятелям. И автор «Истории…» несколько раз в своем произведении подчеркивает, что «Адашев и Сильвестр не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных и злых врагов России и Христа; что ливонцы, хотя и не греческого исповедания, но христиане, и для нас не опасны; что Бог благословляет только битвы справедливые, нужные для целости и свободы держав». «Неверным, злым врагом» России Карамзин считает Литву и выступает прежде всего за войну с ней, нежели с Ливонией, которая «уже перестала мыслить о сохранении независимости». Западный сосед для России во второй половине XVI в. выступает одним из основных векторов политики. Карамзин правильно отмечает этот вектор, но он смотрит на него с позиции уже свершившихся событий и потому с легкостью судит Ивана Грозного за то, что он пошел сначала на более слабого противника. И в результате этого стал причиной усиления западного противника путем объединения Литвы и Польши. Причем Речь Посполитая стала непосредственной и единственной соседкой России, с границей, простиравшейся на две тысячи километров от Балтики до Черного моря. «Но, став соседями вновь через 330 лет (из-за монголо-татарского нашествия западнославянские земли оказались отрубленными, прямые русско-польские контакты прекратились(1239-1569)), Польша и Русь обнаружили, что они представляют по отношению друг к другу совершенно чуждые, враждебные государства с диаметрально противоположными государственными интересами».
Польша, как католическое государство, включившее в свой состав белорусские и украинские земли, «редко населенные и зависимые от Польши», стремилась легально закрепить за собой эти территории, но и ставила своей первейшей внешнеполитической задачей присоединить те русские земли, которые были утрачены Литвой в XVI в. в пользу Московского государства.
Русское государство, наоборот, рассматривало «Беларусь и Украину как исторически принадлежащее ему наследие древней Руси, как часть державы Рюриковичей, которую Москва была призвана возвратить в общерусское православное лоно». Московские цари считали своей наиважнейшей, государственной, национальной и религиозной задачей освобождение православного в своей массе белорусского и украинского населения от польско-литовской зависимости. К этому добавлялась не менее важная государственная задача прорыва Московского государства к морям, задача выхода для сношений с Западной Европой, чему препятствовал польский барьер, обрекавший Россию на медленную стагнацию и культурно-экономический застой, ибо целеустремленная польская политика состояла в том, чтобы не допустить прямых контактов России с Западной Европой и, таким образом заставить Российское государство согласиться на польское посредничество во всем, что касалось любых связей с остальным миром. Отсюда борьба за Украину и Беларусь, борьба за влияние и владение славянским населением. Восточная Европа становилась неизбежной ближайшей перспективой русско-польских отношений в XVI – XVII вв. И то, что эта борьба будет вестись отнюдь не мирными, дипломатическими средствами, а путем войны, было ясно уже в 70-е гг. XVI в. для обеих сторон.