В силу того же отрицания необходимости политических свобод и недоверия к бюрократии, пытавшейся модернизировать привычный уклад традиционного общества, а также к новым группам населения, вырвавшимся за рамки узаконенной традицией и докапиталистическим укладом патриархальной жизни сословного строя, они считали «меньшим злом» доверить представительство крестьянских интересов сословной группе, за которой исторически, по их мнению, шло крестьянство – дворянству. Поэтому некоторые правые крестьянские депутаты выступали не против земельного ценза, а против его возможной «формальности», которая откроет доступ к посту местного судьи «крапивному семени» чиновников, а не местным дворянам-землевладельцам.
Крестьянские депутаты выступали против законопроекта и по следующему мотиву. Они резко отрицательно относились к такому основополагающему постулату правового государства, как разделение властей и, в частности, к принципу независимости судебной власти от административной – тому принципу, который был поставлен во главу угла при составлении законопроекта о преобразовании местного суда. В устах ораторов – крестьян фракции правых оправданием отвержения такого принципа становилось якобы неизбежное «бессилие» независимой судебной власти. Особенно рьяно негодность принципа разделения властей отстаивали крестьянские депутаты – сторонники сохранения волостного суда, который в принципе совмещал вынесение решения с непосредственным понудительным его исполнением.
Ещё одним аргументом против учреждения мирового суда в устах правых крестьянских депутатов становится якобы априорная непригодность для крестьянства процедурных и организационных форм судебного процесса, применявшихся в системе обычных, несословных судов. Крестьянские избранники неоднократно противопоставляли волостной суд как суд «народный», «народной совести», «праведный», основанный на традиционалистских, почвеннических устоях, суду «неправедному» под которым фактически подразумевался суд (используя терминологию В.О. Ключевского) «цивилизации», суд, основанный на принципах нового времени, суд индустриального общества. В общем, недовольство крестьян в проектируемом новом суде «цивилизации» вызывало как ни парадоксально его чёткое следование писаному законодательству, в котором депутаты видели ни много ни мало посягательство «на исторические устои», на «совесть народную», «уважение к правде» в пользу «лживой формы судопроизводства», которая судит, как выразился депутат от крестьян Екатеринославской губернии В.А. Образцов, «не по совести», не «глядя по делу, глядя по человеку», а на основе закона [2, ст. 1323]. В процедуре неукоснительного следования суда закону депутатами всячески сознательно подчеркивался и выпячивался элемент юридического формализма, якобы препятствовавшего реализации принципа справедливости. Такое неприятие писаного законодательства имело своим источником, по-видимому, предпочтение, отдаваемое выразителями интересов почвеннических элементов российского общества традиции, в частности, традиции правовой, юридической, воплощённой в преклонении перед неписанным обычаем как основным и единственно нравственно оправданным источником права. Однако для нравственных ценностей «цивилизации», индустриального общества, базой которых является безусловное уважение к законности и праву, признание их системного характера и верховенства, подобная позиция воплощала правовой нигилизм и вряд ли могла считаться сколько-нибудь оправданной. В качестве конкретных причин непригодности для крестьянства процесса в мировом суде депутаты-«почвенники» выдвигали вытекающие из следования суда формальному праву дороговизну, волокиту судопроизводства, необходимость пользоваться формализованной документацией, а вследствие этого расходы на адвокатов, которым «правое» крестьянство не доверяло, опять-таки как представителям «цивилизации». В этой связи волостной суд противопоставлялся проектируемому мировому в качестве «простого, близкого, доступного для простолюдина», суда, в котором нет нужды иметь адвоката, писать «формальное прошение», везти свидетелей в суд и т.д. Некоторые крестьянские депутаты – сторонники волостного суда, в частности, волостной старшина из Курской губернии Н.А. Белогуров полагали, что при подавляющем превосходстве мелких исков замена неформального, дешёвого суда формализованным и дорогим приведёт к нежеланию крестьян обращаться в суд и росту самосуда [2, ст. 1744]. Им вторили и сторонники «гминного» суда (Ф.Ф. Тимошкин) также полагая, что суд, требующий дорогостоящего и непонятного для крестьян письменного судопроизводства, услуги, вызывающей активное отторжение фигуры правых крестьян адвоката, суд, в котором, по мнению правых, в силу разъездного характера деятельности неизбежны волокита, непригоден для крестьянства. В целом же можно сделать вывод, что призыв правых крестьянских депутатов считаться с «бытовыми особенностями крестьянства», в составе которых сами же они, как тот же Н.А. Белогуров числили «бедность, робость, безграмотность» [2, ст. 1744–1745], изобличает в качестве истинного намерения не «воспитание» (созданием новых, более прогрессивных правовых учреждений и институтов) крестьянства в духе уважения к праву, преодоления правового нигилизма и волюнтаризма, не приспособление его правосознания к нуждам модернизации, а ведущую в тупик консервацию этих, с их же точки зрения, во многом отрицательных устоев.
В выступлениях правых крестьянских депутатов, особенно отстаивавших необходимость сохранения волостного суда, осуждавших недостатки мирового суда можно уловить и такой мотив, как сословное недоверие к такому страту «цивилизации», индустриального общества, как интеллигенция. С учреждением мирового суда связывался опасность её массового притока в деревню (прежде всего в качестве судей и адвокатов). Это воспринималось правыми как опасность для традиционалистской изоляции сельского населения, интеллигенция трактовалась депутатами как некий «внешний», враждебный по отношению к крестьянству слой населения, который, по мнению того же Н.А. Белогурова, не будет по отношению к крестьянам «терпелив и участлив».
Причём правые крестьянские депутаты воспринимали интеллигенцию и «третий элемент» не только как враждебный им социальный слой, но и как носителя «западнической» идеологии, выражавшейся в стремлении привить России чуждые на взгляд депутатов-почвенников начала правового государства и гражданского общества. Поэтому крестьяне, занимавшие правые думские скамьи, практически в один голос обвиняли инициаторов и сторонников законопроекта в том, что они создают юридическую базу для проникновения в деревню в лице «новых» судей и адвокатов «смутьянов и крамольников» – конституционалистов, которые хотят экономически, морально и политически, через суд, «закабалить крестьянство». Не случайно в этом содействии политическим противникам правых «поработить русскую деревню морально и материально» [2, ст. 1335], они обвиняли как символ абсолютного зла (т.е. начал, подрывавших почвеннические устои, вводившие новые начала индустриального общества и модернизации) «мировую еврейскую закулису», рупором которой считали творца российского конституционализма, фактического автора «Манифеста 17 октября» С.Ю. Витте – первого инициатора принятия нового закона о местном суде. В категорию политических противников – носителей чуждой политической идеологии – правые крестьяне заносили не только по образовательному (интеллигенты), но и по профессиональному (третий элемент), политическому (левые либералы и социалисты) и даже по национальному (поляки, евреи) признакам (жалобы на последних высказывали, в основном, представители крестьянства западных губерний, обвинявших сторонников законопроекта в том, что он, по выражению депутата от Волынской губернии Я.Г. Данилюка, «отдаёт крестьян в польскую и еврейскую адвокатскую кабалу» [2, ст. 1086]. В этих группах населения они не без основания видели, прежде всего, социальную базу чуждых им экономических, социальных и политических начал, своих политических врагов, которые стремятся подорвать устои «почвы». Естественно, с проникновением их в деревню они были намерены бескомпромиссно бороться в стенах Думы.
Такими началами в глазах правых были не только идейные и политические, но и социально-экономические основы модернизированного общества – развитие частной собственности, товарно-денежных отношений, усилении роли предпринимательских элементов в общественной и политической жизни. Поэтому распространению их влияния в деревне, подрывавшего традиционалистский коллективизм и единство крестьянского мира, чему, по их мнению, содействовал законопроект, крестьянские депутаты также старались всемерно противоборствовать. С несословным, некрестьянским судом – судом «цивилизации» – связывалось крестьянскими депутатами катализация социально-экономического размывания крестьянского сословия, поддержка предпринимательских элементов деревни юридическими средствами. По словам крестьянина М.С. Андрейчука, мировой суд будет судом «богатого народа», другой депутат – крестьянин Ф.Ф. Тимошкин, высказал мнение о том, что волостной суд лучше мирового именно тем, что «решает дела не по мироедству и кулачеству, а по справедливости» [2, ст. 1445]. Именно с опасностью усиления в результате столыпинских реформ новых предпринимательских элементов в деревне связано высказываемое некоторыми крестьянскими депутатами предпочтение равенства всех перед судом, предлагаемое реформой сохранение в деревне в качестве меньшего зла привилегированного положения дворян-помещиков как почвеннических элементов, сословные привилегии которого тесно связаны с сословной обособленностью и социально-экономической однородностью, единством крестьянского населения. Так, крестьянин Н.А. Белогуров говорил о «животном инстинкте», присущим крестьянам, который заставляет их опасаться того, что, «потеряв покровительство благородного дворянства, они могут попасть под безжалостный гнёт эксплуатации капитализма», «ненависть к которому они впитали в себя ещё с молоком матери» [2, ст. 1335].