Где же еще можно искать нравственную опору?
В церкви?
Но наша Церковь пока еще по-прежнему остается запуганной и униженной, любая попытка ее увеличить свое влияние на общество пресекается потоками клеветы и угроз… А сама православная мораль агрессивно и злобно теснится в сознании людей потребительской идеологией, внедряемой нашим телевидением, его развлекательными программами и рекламой…
И значит остается только история православной Руси, где любой даже и не пришедший в церковь человек может отыскать образцы достойного русского человека поведения…
Итак, можно говорить, что сейчас существует совершенно четкий, как говорили в прежнее время, социальный заказ на то, чтобы уничтожить, измарать, все то светлое и чистое, что накоплено мировой и русской историей. Ну, а поскольку не всегда представляется возможным сделать это, то можно запутать человека, подменить действительность сослагательным наклонением, убедить читателя, что хотя было так, но могло быть и иначе, и, может быть, иначе и было…
И вообще, рассуждают эти строители гражданского общества, каким вы хотите видеть, того или иного персонажа, про такого и читайте…
Да, может быть, и были честные люди на Руси…
Но разве их не могли выдумать в целях пропаганды? А раз могли выдумать, значит, и выдумали, а на самом деле у нас всегда воровали и мошенничали все, кто умеет воровать и мошенничать, а взятки брали все, кому их давали…
И все это делается с совершенно определенной целью… Строителям так называемого гражданского общества необходимо легализовать безнравственность, ибо только разрушение нравственных норм и может придать легитимность приобретениям, сделанным классом мошенников за последние десятилетия…
Забегая вперед, скажем, что это бесперспективно.
Бесперспективны любые попытки узаконить свои приобретения, обращая нравственное и историческое пространство вокруг в болотную зыбь. Эта болотная зыбь прежде всего самого обладателя приобретенного состояния и поглотит.
3.
Поэтому-то, рассчитывая именно на здравый смысл наших сограждан и в том числе и тех из них, кто сконцентрировал в своих руках материальные богатства, и полагаю я, что наше общество должно и способно противостоять попыткам разрушения нашей нравственности и исторической памяти.
Назрело время говорить об охране нашей истории.
Разумеется, это звучит нелепо, если вспомнить, что при советской власти до того доохраняли ее, что в тайну превратилась, кажется, и сама история. Еще более нелепыми становятся эти слова, когда уразумеваешь, что историческая цензура не советской властью была изобретена.
Если мы сравним рекордсменов советского «непечатания» Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Николая Гумилева с запрещенными писателями дореволюционной поры, то разница будет такая же, как между юношами-третьеразрядниками и гроссмейстерами.
Книга «Просветитель» преподобного Иосифа Волоцкого была напечатана триста пятьдесят лет спустя после создания, «Житие протопопа Аввакума» — спустя двести лет.
Я привожу примеры лишь самых главных русских книг. Книг, которые все столетия запрета продолжали жить сотнями и тысячами копий тогдашнего самиздата.
И когда мы посмеиваемся над панегириками советских литераторов В.И. Ленину, И.В. Сталину или Л.И. Брежневу, не будем забывать, что это наивный детский лепет по сравнению с тем культом, которым окружала себя династия Романовых.
Придуманные десятилетия спустя легенды и мифы вращивались в историю, как исторические факты, а подлинные события, невыгодно рисующие роль Романовых, старательно замалчивались и искажались.
И прежде всего это касается отношений Романовых с Русской Православной Церковью, неприятия ими русского национального характера, обычаев русского народа.
Перипетии жестокой борьбы, что велась фактически до начала правления Николая Первого, дворянская литература и историография старательно обходила.
Не случайно «История государства Российского» Н.М. Карамзина обрывается перед избранием Михаила Романова на царство.
Увы…
Честное сердце автора «Истории государства Российского» не вмещало того, что произошло в правление первых Романовых. Чтобы рассказать обо всех перипетиях их борьбы вначале с православием, с Россией, а потом и со своей собственной семьей, нужно было обладать совсем другим темпераментом, нежели был у автора «Бедной Лизы».
Наверное, Карамзину наиболее сложно было преодолеть инерцию православного пиетета к царствующим особам. Верховная царская власть всегда почиталась православными людьми, как Божие дарование и Божие благословение. Отвержение Божественного происхождения и священных прав царя считается грехом. Православная Церковь ранее подвергала человека за такой грех анафеме.
Не подвергая в принципе сомнению эти заповеди и установления, нужно сказать, что объективное исследование событий русской истории, связанных с недостойным поведением тех или иных коронованных Романовых, как правило, неизбежно будет начинаться с рассказа об оскорблении самими Романовыми своего сана, отказа ими от Божьего благословения.
Вспомните о том же Петре I, который сменив царские одеяния на блузу амстердамского плотника, меняется и внутренне, усваивая образ жизни посетителя портовых кабаков, а не русского царя. О его всешутейших соборах, являющихся надругательством над обычаями и установлениями Церкви и говорить не приходится…
У Н.М. Карамзина не было возможности оглянуть весь путь пройденный династией Романовых, Божие Суды еще не совершились над этой династией, и тем ни менее уже и у Карамзина отношение к оценке роли Романовых в русской истории не было однозначным. Это ведь он и сказал: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России — виною Петр!»
4.
Совершенно очевидно, что, если и говорить об охране отечественной истории, нужно идти не по пути запрета тех или иных изысканий, не по пути сокрытия исторических фактов, а наоборот… Нужно пресекать очевидную ложь, нужно очистить нашу историю, как от советской, так и от романовской мифологии.
И у нас есть на этом пути достаточно надежный путеводитель.
Это Пушкин. Именно у него находим мы еще более определенное и глубокое понимание роли Романовых в русской истории, нежели у Карамзина…
Впрочем, иначе и не могло быть.
«Пушкин... — по словам Н.В. Гоголя, — есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа»
Чудесным образом Пушкину удалось соединить в своем творчестве высочайшую европейскую культуру, с ее культом человеческой личности, и русскую, возведенную на фундаменте Православия духовность, казалось бы, безвозвратно утраченную Россией после реформ первых Романовых. В Пушкине соединилась культура дворянская и культура народная; Святая Русь, разрушенная Романовыми, и Россия, выстроенная Петром и его преемниками.
Ф.М. Достоевский, завершая свою знаменитую речь, сказал удивительные слова: «Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, меньше недоразумений и споров, чем видим теперь».
Мысль эта справедлива не только для лета 1880 года, когда была высказана, но и для наших, начала третьего тысячелетия дней. Вот только в отличие от Ф.М. Достоевского, оправданий собственным недоразумениям и спорам нам найти труднее. Мы уже не можем сказать, что Пушкин «бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну»…
Сейчас, когда опубликован весь Пушкин, мы видим то тут, то там заботливо и мудро расставленные вешки, ориентируясь по которым, мы, если и не постигаем саму тайну Пушкина, то можем догадаться, на отвержении каких лже-истин строится наполненный горним светом мир пушкинской поэзии.
Такие вешки находим мы, например, в записи остроумного, на французском языке, разговора с великим князем…
«Вы истинный член вашей семьи... — сказал тогда Пушкин великому князю, — tоus les Romanof sond revolutionnaires et niveleurs (все Романовы революционеры и уравнители)» (Пушкин. Госиздат «Худ литература», М., 1936, т.6, стр.421.)
Или, например, в письме к Чаадаеву…
«Русское духовенство до Феофана было достойно уважения, — пишет в нем Пушкин, — оно никогда не осквернило себя мерзостями папства и, конечно, не вызвало бы реформации в минуту, когда человечество нуждалось в единстве».
Речь здесь идет о бывшем иезуите Феофане Прокоповиче — видном деятеле Петровской эпохи, составившем по указанию Петра I, «Духовный регламент», который и лег в основание учиненной Петром реформы Русской Православной Церкви…
Пушкин, в отличие от многочисленных церковных и нецерковных историков, четко и ясно указывает, что деятельность Феофана переломила жизнь Русской Церкви…
До Феофана русское духовенство, по Пушкину, достойно уважения. А после Феофана? Ответ ясен из самого построения фразы. Отмена патриаршества, а заодно и тайны исповеди, осуществленные Петром I и Феофаном Прокоповичем, подорвали саму основу, на которой стояла православная Русь.
Оговоримся при этом, что Пушкин говорил так только о современной ему Церкви, уже ощутившей в самой тайной своей глубине удары, которые были нанесены Петром и Феофаном, и еще не успевшей до конца оправиться от них…
Столь же существенно и замечание Пушкина по поводу революционности первых Романовых. Они боролись за русский престол и принимали царский венец, но не столько для управления Россией, сколько для насильственного революционного реформирования ее…
5.
Подобных знаков, расставленных на пушкинских страницах, достаточно много, и в каком-то смысле эти беглые замечания Пушкина можно считать его завещанием нам.
В составленной, по просьбе императора Николая I, Записке «О народном воспитании» Пушкин говорил:
«История в первые годы учения должна быть голым хронологическим рассказом происшествий, безо всяких нравственных или политических рассуждений. К чему давать младенствующим умам направление одностороннее, всегда непрочное? Но в окончательном курсе преподавание истории (особенно новейшей) должно будет совершенно измениться. Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений, не позорить убийства Кесаря, превознесенного 2000 лет, но представить Брута защитником и мстителем коренных постановлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем…» (Пушкин, Госиздат «Худ. литература», М., 1936, т. 6, стр. 432).