Память, по определению, стирает хронологические различия и переходы, игнорирует факторы трансформаций и условия изменений. Речь больше не идёт о том, чтобы понять и объяснить другим прошлое ради него самого, познать его, чтобы сделать зримым, воссоздать цепь причин, которые сделали нас тем, чем мы являемся сегодня, а о том, чтобы пригвоздить к каждому феномену прошлого оценку, основанную на сегодняшних критериях и ценностях, как если бы сами эти ценности и критерии не были продуктами истории и существовали испокон веков. Сегодня мы искренне верим и живём в тени прав индивида. Во многих отношениях это, конечно, отрадно, однако сами эти права имеют долгую историю. Случилось так, что память незаметно переплелась с моралью и поглотила историю.
В этом состоит изначальный порок, заложенный в опасном расширении категории преступлений против человечности. Само по себе, появление подобного понятия, возможно, свидетельствует о прогрессе сознания человечества, для которого просмотр телевизионных новостей ежедневно даёт поводы для справедливого негодования. Однако, если щедро и не слишком задумываясь переносить его на далёкие времена, а также на человеческие общества, не сравнимые с нашим, которые были не хуже и не лучше для нас, а просто другие, это приводит к сплошным нелепостям. История не судит нашим судом. Она отдаёт долг памяти и воздаёт справедливость жертвам и побеждённым. Однако история, целиком переписанная и подвергнутая суду с точки зрения побеждённых и жертв, — это отрицание истории.
* * *
Потрясения истекшего века заставили все страны предъявить счета к своему собственному прошлому. Однако ни одна другая страна не испытывает таких противоречивых чувств к своей истории, как наша, что является одновременно и одним из ярчайших симптомов, и одной из глубочайших причин нынешнего французского недомогания. Ни одна другая страна не почувствовала так остро мемориальный шок, который вот уже тридцать лет будоражит весь мир, чтобы усомниться в своей национальной идентичности. Невозможно не задаться вопросом, с чем это связано.
Само собой, на протяжении своей исключительно долгой национальной истории, пронизанной стремлением к единству, всегда являвшемуся её навязчивой идеей, Франция прошла сквозь череду потрясений, которые, в первом приближении, объясняют масштаб и глубину её конфликтов памяти: это Революция и её отзвуки, поражение 1940 г. и оккупация, деколонизация и война в Алжире, наша настоящая Гражданская война (если вспомнить за последние два века лишь важнейшие события, при этом лишь те, что спровоцировали самые острые гражданские войны памяти). Это уже не так мало, но явно следует заглянуть ещё глубже.
Особенности французской реакции на бушующие в мире бури памяти и её особо острый характер, без сомнения, объясняются контрастом между мощью того светлого образа, в котором Франция привыкла себя представлять, и тяжким, запоздалым столкновением с исторической правдой, которая несовместима с этим образом, разбивает его и кажется ещё черней, чем было на самом деле. Вокруг Алжира, оккупации, Сопротивления, войны 1914 года, колонизации, если ограничиться этими примерами, было много мифов, лжи, фальсификаций, замалчивания и отрицания очевидного. Эти барьеры, воздвигнутые с помощью всех средств, которыми располагает государство, чтобы скрыть историческую правду (начиная с засекречивания архивов), подготовили почву для всех неутихающих болезненных дискуссий и запоздалых процессов. Они поддерживали вредную мысль о том, что в шкафу всегда лежит по скелету. Они превратили нас в потенциальных кающихся грешников, всегда готовых поверить в то, что карикатуры правдивы, а компенсации — легитимны. Призывы к сокрушению и покаянию всегда находят путь через трещину, пролегающую между фундаментальной ролью, которую официальная история сыграла в складывании гражданского и национального сознания, и её приземлёнными вариантами. Поскольку Франция слишком гордилась своей историей, она всегда преодолевает периоды цензуры всплесками коллективного бессознательного, за которыми следует официальное покаяние. Однако замена государственной лжи на государственную правду, а официальной истины на истину, установленную законом, ничего нам не принесёт.
В конечном счёте, главную причину того, что сегодняшнее отношение Франции к её прошлому столь болезненно, следует искать в её давнем призвании или претензии на то, что она воплощает универсальные ценности. Доказательсвами этого служат особо разрушительный потенциал недавно поднятого на поверхность вытесненного колониального прошлого и пробуждение загадочной памяти о рабстве и работорговле.
Все еропейские державы участвовали в колониальной авантюре. Экспансия на море, открытие, завоевание и эксплуатация территорий, познание других культур и стремление распространить свою собственную были, наряду с научным воображением, одним из импульсов европейского динамизма и его отличительной чертой. Сегодня эта авантюра стала главным пунктом обвинения против современного Запада. Однако лишь во Франции это обвинение было так глубоко воспринято. Оно даже заменило капитализм в роли основной мишени критического радикализма, на который Франция сохранила монополию. Ещё в большей степени, чем христианские истоки антисемитизма, колониальные преступления принуждают осудить всё то, чем мы являемся сегодня и были вчера. Это поистине смертный грех. Мы ставим себя перед ребяческим выбором, серьёзно обсуждая, следует ли целиком и полностью осудить колонизацию, бесспорно отнеся её к числу преступлений против человечности, или всё-таки в ней чудесным образом можно отыскать несколько позитивных аспектов, наподобие строительства дорог или противостолбнячной вакцинации. Две тысячи лет христианского чувства вины, на смену которым пришли права человека, были пущены на то, чтобы, во имя защиты личности, предъявить обвинение Франции и её радикально дискредитировать. Государственная школа ринулась в этот омут с тем большим усердием, что в эпоху мультикультурализма она нашла в покаянии и национальном мазохизме свою новую миссию. Некогда сыграв роль флагмана человечества, сегодня Франция — чемпион мира по угрызениям совести. Тяжёлая расплата. Странная привилегия.
Перевод с французского М.Р.Майзульса
1 Harki — термин, обозначающий алжирских мусульман (арабов и берберов), служивших во французских войсках в ходе Алжирской войны 1957 — 1962 гг. (Прим пер.)