В свете опыта десяти лет постсоветской истории действия большевиков в начале 1918 года выглядят не только мудрыми и легитимными в классово-политическом смысле, но и вполне оправданными морально.
Бюрократия и борьба за собственность
Обстоятельства и последствия распада СССР полностью подтвердили прогноз Троцкого о том, что главная угроза Советскому Союзу проистекала из стремления бюрократии расчленить национализированную собственность, возникшую в результате Октябрьской революции 1917 года.
Национализации в послевоенный период проводились во многих странах мира. Они, однако, существенно отличались от того, чтобы было в Советском Союзе. В странах развитого капитализма меры национализации носили прежде всего характер временных тактических мер правящих классов. Они проводились под строгим контролем капиталистических правительств и были направлены на спасение основ буржуазного общества и частной собственности.
Советский Союз, даже в своей глубоко переродившейся форме и увенчанный тоталитарно-бюрократической диктатурой, все же был в основе своей режимом рабочего государства и не мог быть просто приспособлен к целям капиталистической реставрации. СССР должен был быть опрокинут и уничтожен — только таким путем бюрократия могла превратить себя в новый имущий класс.
Более десяти лет назад, в годы «перестройки», Международный Комитет Четвертого Интернационала, опираясь на идейно-политическое наследие Льва Троцкого, опубликовал ряд документов и заявлений, в которых совершенно недвусмысленно обращал внимание советского и международного рабочего класса на то, что советская бюрократия при поддержке мировой буржуазии подготовляет капиталистическую реставрацию в Советском Союзе.
Апеллируя к инициативе советских трудящихся и стремясь проложить мост над той огромной пропастью, которая существовала между объективным общественным кризисом и субъективным состоянием сознания советского рабочего класса, МКЧИ писал:
«Мы открыто призываем советские массы защищать свои рабочие места и жизненный уровень... мы призываем рабочих взять контроль над фабриками и заводами, установить демократически-контролируемые рабочие комитеты и советы на уровне заводов, городов, областей и всего Союза для организации и координации производства и распределения товаров. Лишь путем таких шагов рабочего класса можно предотвратить угрозу катастрофы. Рабочие должны взять контроль над государственной собственностью — которую они сами создали — и сами решать, как ее употреблять. В той степени, в какой ограниченная приватизация может быть применена в деле хозяйственной реконструкции, она должна находиться под осторожным контролем и надсмотром демократических рабочих советов. Рабочие должны предотвратить беззаконную и бесконтрольную распродажу государственного имущества. Должен быть проведен настоящий подсчет всех ценностей СССР. Секретные резервы бюрократии должны стать достоянием гласности и поставлены под контроль. Рабочие комитеты и советы должны немедленно взять под свою опеку курорты, жилищные комплексы, здравоохранительные предприятия и т.д., которые до сих пор оставались исключительной прерогативой бюрократии. Все эти ресурсы и средства должны быть переданы в распоряжение народа, чтоб облегчить, в меру возможности, глубокий социальный кризис». Рынок и интересы рабочего класса
среди факторов, которые помешали рабочему классу мобилизоваться, была усталость от постоянной нехватки потребительских товаров. Эта ситуация уже к началу 1980-х годов стала во все большей степени истолковываться не как результат бюрократической бесхозяйственности и безразличия к нуждам рядовых граждан, а как неизбежный сопутствующий элемент социализма в отличие от рынка, который «наполняет прилавки магазинов».
Режим Ельцина-Горбачева сознательно провоцировал рост дефицита, чтобы этим оправдать свои утверждения об отсутствии альтернатив капитализму. Удары по сознанию советских масс, уставших от унижающей «потребительской пустыни», частично достигали цели. К концу «перестройки» хозяйственный хаос, инициированный бюрократией, достиг своей критической точки — основные продукты питания можно было купить только по талонам, выстояв колоссальную очередь, ширпотреб превратился в дефицит, чтобы купить новую вещь, необходимо было записаться в длинный список очередников и ждать месяцами.
В этих условиях термин «рынок» стал пользоваться в Советском Союзе сравнительно большой популярностью. Однако чтобы понять противоречивость реальной ситуации, необходимо учесть, что употребление этого термина массами и официальными горбачевско-ельцинскими пропагандистами было существенно различным. Если политики и журналисты имели в виду вполне конкретные экономические формы, основанные на безусловном доминировании прав частной собственности, то массы употребляли слово «рынок» в гораздо более широком смысле. Для большинства советских рабочих привлекательность рынка была связана прежде всего с тем, что под ним понималось наличие некоего объективного экономического механизма, который позволяет использовать взаимодействие спроса и предложения для корректировки и внесения необходимых поправок в централизованный план.
Десятилетия бюрократического произвола и невежества привели к столь глубоким деформациям в механизме советской экономики, что ее каждодневное функционирование приобрело прямо-таки иррациональные черты: цены перестали иметь какое-либо отношение к фактической себестоимости, рубль только играл роль денег, экономические и управленческие решения принимались, исходя не из рациональных соображений и общественных интересов, а скорее в рамках импульсивных и хаотичных бюрократических кампаний. В этих условиях трудящиеся Советского Союза были готовы принять «рынок», который позволил бы ликвидировать бессмысленный и разрушительный диктат бюрократических «плановщиков».
Ошибка состояла в том, что существует фундаментальная разница между дополнительным использованием рыночных механизмов в рамках централизованно регулируемого хозяйства, основанного на национализированной собственности в условиях политической власти рабочего класса, и капиталистическим рынком, где основу составляет частная собственность на средства производства. А политическая власть сосредоточена в руках новой буржуазии в союзе с империалистами.
В первом случае введение элементов рынка могло бы значительно помочь делу более рационального развития советского хозяйства на всем протяжении — более или менее длительного — переходного периода к социализму (в этом была суть ленинского НЭПа 1920-х годов). Совсем другое дело, когда лавинообразное вторжение капиталистического рынка полностью уничтожает советское хозяйство, вызывая немедленное обнищание десятков миллионов рядовых граждан и приводя к резкому снижению социального и культурного уровня всех регионов, составляющих СССР.
С точки зрения интересов рабочего класса никогда нельзя заранее абстрактным образом определить, какая степень рыночных методов и форм частной собственности может быть допущена в долговременных интересах социалистического развития. Эта степень может варьироваться в значительных пределах, завися как от уровня экономического развития страны, так и от общего соотношения классовых сил внутри страны и на международной арене.
Вполне допустимы, например, ситуации, когда даже в передовой империалистической стране после совершения социалистической революции и взятия пролетариатом власти будет допущено — даже на весьма длительный период — существование частной собственности в различных отраслях хозяйства, за исключением, пожалуй, лишь крупнейших банков и основных предприятий промышленности, а также средств транспорта и коммуникаций. Но в основе подобных решений пролетарской диктатуры всегда будет ориентация на общее усиление социалистических тенденций внутри общества.
Совсем иное содержание имели реформы Горбачева. Они были направлены не на возрождение и укрепление подлинно социалистических тенденций советской экономики — для этого нужно было, по меньшей мере, начать с того, что лишить бюрократию контроля над рычагами власти, разрушить тоталитарный аппарат подавления и восстановить формы подлинной советской демократии. Ничего подобного горбачевский режим делать не хотел и не собирался. Его целью было подготовить почву для разрушения самих основ социалистического пути развития. Тоталитарный характер власти при этом не ослабевал, а лишь трансформировался в соответствии с новыми задачами.
Вот почему в процессе демонтажа Советского Союза Ельцину и другим правителям новых «независимых» республик совсем не потребовалось действительно разрушать старый аппарат государственного насилия. Они просто вынули из-под него старую экономическую основу — национализированную собственность — сохранив «надстройку» почти в неизменном виде. Красноречивый факт: к середине 90-х годов около трети бывших советских чиновников все еще продолжали занимать ответственные посты в центральных органах власти России. КГБ также не был разрушен, а лишь подчинен новым ельцинским назначенцам и частично реформирован.
Потерпев ряд сокрушительных поражений, рабочий класс, однако, продолжает оставаться единственной социальной и исторической силой, способной уберечь человечество от новых катастроф, к которым влечет мировой империализм. Крушение Советского Союза не привело к появлению на его руинах жизнеспособных буржуазно-капиталистических режимов. Равным образом мировой капитализм в целом не вступил после 1991 года в эпоху новой экономической стабильности и геополитического равновесия. Напротив, уход СССР с мировой арены еще глубже обострил все старые противоречия мировой капиталистической системы. Три крупнейших войны за последние десятилетие, которые проводились западными правительствами под эгидой США — в Ираке в 1991-м году, в Югославии в 1999-м и в Афганистане — являются самым наглядным тому доказательством.21 Через тернии. / сост. Протарщик. А.А. – М.: Прогресс, 2002