Глава III. Восприятие Японии в России в период русско-японской войны
Для начала необходимо сказать несколько слов об общих настроениях масс к началу русско-японской войны. Накануне русско-японской войны стереотип восприятия Японии не изменился, по сравнению с исходной посылкой, однако существенно развился благодаря усилиям средств массовой информации. Япония рисовалась как агрессивное государство, чьи устремления не исчерпываются желанием установить свое господство над другими государствами «желтого мира». Сферой ее интересов могли оказаться русский Дальний Восток и Сибирь. К началу войны, как отмечает Л.В. Жукова[64], сложилось несколько самостоятельных вариантов представлений о «японской опасности»:
- агрессивность Японии по отношению к «дружественным России» государствам дальневосточного региона, которые Россия должна «защищать»;
- претензии Японии на «континентальность»;
- «панмонголизм» Японии;
- недружественность Японии по отношению к европейцам вообще и к России в частности;
- экономическая конкуренция со стороны Японии.
Что касается представлений о японцах, то, по мнению Л.В. Жуковой, оно оставалось предельно обобщенным, но тоже имело несколько вариаций:
- японцы – народ отсталый, дикий, азиатски-варварский;
- японцы – народ азиатский, но гораздо более развитый, чем остальные народы Дальнего Востока;
- японцы – очень подвижная нация, легко усваивающая достижения европейской культуры.
Как стратегический противник японцы воспринимаются как агрессивный, смелый враг, но не имеющий ни опыта военных действий с европейским противником, но современного вооружения, ни опыта коллективных действий. В этом плане настойчиво проводится мысль о «самурайских» методах ведения войны, как они представляются – индивидуализм, склонность к личному подвигу и т.д.[65] « Презрение к смерти, присущее всем народам желтой расы, и сильно развитое чувство чести рождают у японских военных спокойную храбрость».[66]
В прессе периода русско-японской войны размышления о причинах побед японской армии также часто сводились к идее самурайского долга: «Энергия, с которой японское войско переносит все тяготы войны, упорство в нападении и самоотверженность до пренебрежения жизнью – все это доказывает, что рыцарский дух жив еще в японском народе»[67].
Характерной чертой отношения художественной интеллигенции к началу войны стало ожидание скорых и победоносных ее результатов. Александр Бенуа вспоминал впоследствии об ощущениях того времени: «Это была первая настоящая война, в которую была втянута Россия после 1878 года, но за совершенно настоящую ее никто в начале не считал, а почти все отнеслись к ней с удивительным легкомыслием – как к какой-то пустяковой авантюре, из которой Россия не может не выйти победительницей. <…> Подумайте. Эти нахалы японцы <…> вдруг полезли на такую махину, как необъятное государство Российское с его более чем стомиллионным населением. У меня и у многих зародилось даже тогда подобие жалости к этим «неосторожным безумцам». Ведь их разобьют в два счета, ведь от них ничего не останется, а если война перекинется к ним на острова, то прощай все их чудное искусство, вся их прелестная культура, которая мне и моим друзьям полюбилась за последние годы»[68].
И, конечно же, общий исход войны был несомненен. В.Я. Брюсов писал М.А. Волошину: «Япония будет раздавлена страшной тяжестью России, которая катится к Великому Океану по столь же непобедимым космическим законам, как лавина катится в долину»[69]
В связи с начавшейся войной в тылу активно шел процесс синтеза идей, которые были направлены на четкое формирование образа врага, причем в первую очередь в «народной» аудитории, поскольку именно из нее по большей части мобилизовались солдаты.
Основным является образ Японии и японцев, сформированный в русской периодической печати военного времени. Пресса стандартизирует сообщение, т.е. особым образом «подводит» информацию под стереотип, всеобщее мнение[70]. Человек должен воспринимать сообщение без усилий и безоговорочно, без внутренней борьбы и критического анализа. Большинство исследователей указывают на связь стереотипов с гигантским влиянием СМИ, формирующих отношение к миру, на поведение, воспроизводящее поступки «героев», созданных прессой, радио или телевидением. СМИ приучают человека мыслить стереотипами и снижают интеллектуальный уровень сообщений так, что превратились в инструмент оглупления. Этому послужил главный метод закрепления нужных стереотипов в сознании — повторение. Еще одним методом СМИ является мифотворчество (греч. mythos-предание, сказание) — в технике внушения поддержание мифов играет огромную роль. Мифы внедряются в сознание, влияют на чувства и поведение людей. Мифы очень жизнеспособны, и их жизненность объясняется тем, что, опираясь на реальные факты и события, они воспринимаются как истина, догмат. Истинные же факты зачастую воспринимаются людьми как небылицы.
Русско-японская война 1904-1905 гг., происходившая после почти тридцатилетнего мирного периода российской истории в совершенно новых организационно-технических условиях ведения боевых действий, оказалась не только серьезным испытанием для армии, экономики и политической системы страны. Она повлекла за собой значительные трансформации общественного самосознания, ярко отразившиеся в прессе – единственном значимом тогда средстве массовой информации. В годы русско-японской войны издавались специальные газеты и журналы, посвященные событиям на фронте.
Повышению авторитета официальных печатных изданий способствовала и позиция правящих кругов. Николай II в первом выпуске «Летописи войны с Японией» определил четыре главных задачи этого военного издания: «проникнутое горячей любовью к отечеству, но спокойное, беспристрастное изложение; полное и всестороннее выяснение значения событий и военных действий; установление внутренней связи между ними; полнота официальных документов и журнального материала и широкое воспроизведение явлений войны в художественно выполненных рисунках, портретах, картах, планах и т.д.»[71] Далее, в этом же выпуске «Летописи» Николай II пишет: «Внимательно следя за печатью в последнее время, я убедился, что она явилась верною истолковательницей современных событий… Надеюсь, что и впредь русская печать окажется достойною своего призвания служить выразительницею чувств и мыслей великой страны и воспользуется своим большим влиянием на общественное настроение, чтобы вносить в него правду и только правду»[72]. Таким образом, справедливо будет сказать, что читатели были очень сильно подвержены воздействию со стороны прессы, и образ Японии в условиях русско-японской войны складывался в России под влиянием официальных печатных изданий.
Надо заметить, что новости с театра военных действий носят либо «прогулочный», достаточно легкомысленный характер, и перенасыщены комментариями о погоде и замечаниями общего характера, не несущими дополнительной информации для читателя, либо, напротив, чрезвычайно перегружены специфическими военными терминами, что делало текст практически нечитабельным и непонятным для основной массы населения.
Часто повторяющейся и в 1904, и в 1905 г. темой стало упоминание о слабости врага, о тяжести его положения: «золотые запасы Японии в настоящее время почти совершенно исчерпаны»[73]; «условия новых японских займов бесспорно тяжелы».[74]
Образ врага, предлагавшийся средствами массовой информации, развивался в значительной мере рационалистически. Для народной аудитории же больше характерен эмоциональный, нежели рационалистический подход. Наиболее часто такой прием используется в лубке. В сюжетах лубков японцы изображаются чаще всего маленькими и зверообразными, иногда в виде обезьян; в текстах лубочных картин используются устойчивые словосочетания («желтолицый пес», «желтые макаки»). Употребление названий животных применительно к японцам весьма показательно, поскольку с одной стороны, это наиболее эмоционально окрашенный образ, а с другой стороны, он лишает японца человеческих черт и «индульгирует» по отношению к нему безнравственность убийства. Впрочем, серьезность врага была оценена далеко не сразу. Диспропорцией между фигурами русского казака-колосса и карлика-японца акцентировалось внимание на несоответствии между военными амбициями, степенью милитаризации и оснащенности военной техникой и ее общим финансово-экономическим потенциалом; сам японец, как правило, рисовался с непропорционально большим, неподъемным для него мечом. Значительная часть лубков была рассчитана именно на «народную» аудиторию. В них встречаются карикатуры и тексты, стилизованные под частушки и солдатские песни. Часто присутствует образ русского воина – казака или матроса. (Приложение 1)
Важной и очень стойкой составляющей образа Японии, именно как вражеской державы, стали многочисленные упоминания об азиатском коварстве, вероломстве, фанатизме, о шпионах, способы борьбы с которыми так и не удалось выработать ни до войны, ни в ее ходе. Классическим примером создания такого облика японцев является повесть А.Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1904 г.). Это своеобразный психологический детектив. Главный герой повести[75] - «маленький, черномазый, хромой офицер, странно болтливый, одетый в общеармейский мундир…»[76] - появлялся в день по несколько раз в различных присутственных местах: в главном штабе, комендантском управлении, комитете о раненых, управлении казачьих войск и даже в полицейских участках, обращаясь к военным и гражданским чиновникам с жалобами, претензиями и попрошайничеством, хотя цель у него была другая: «он проявлял интерес ко всему, что касалось русско-японских событий в Маньчжурии и в Порт-Артуре…»[77] Эта повесть Куприна, по выражению А.Е. Куланова, «на десятилетия сформировала у русских представление о японской опасности».[78]