Масонство Баженова нашло явное отражение в царицынских постройках. Декор многих зданий, загадочные кружевные каменные узоры отчётливо напоминают масонские шифры и эмблемы.[8][13] Царицыно нередко именуют «архитектурным справочником» масонской символики XVIII века; само построение ансамбля, его планировку иногда считают также неким масонским шифром.[3] Иконографическую программу масонской символики Царицына неоднократно пытались расшифровать, но без какого-либо достоверного результата; признаётся, что пока это невозможно.[13] К тому же Царицыно настолько богато смыслами, что ни один исследователь пока не смог его исчерпывающе объяснить. Ещё в 1830-е годы философ И. В. Киреевский иронично отмечал[3]:
| О Баженове в России каждый встречный-поперечный расскажет Вам что-нибудь новенькое. |
Однако при сопоставлении версии, изложенной в воспоминаниях сенатора Козлова, с архивными документами обнаруживается явная подгонка событий в свидетельстве сенатора.[2] Так, уезжая из Москвы, Екатерина II сообщала своим корреспондентам, что поездка получилась весёлой и занимательной и доставила ей много удовольствий. В частности, 8 (19) июня 1785 года писала своему сыну цесаревичу:
То есть в письме нет и речи о сносе дворцов, высказано лишь намерение перестроить их изнутри. В письме от 1 (12) сентября 1785 года М. М. Измайлов констатировал, что императрица повелела «архитекторам Баженову и Казакову сделать планы о переправке со сметами» — таким образом, и здесь нет речи о сломе. Лишь после утверждения нового проекта вышло официальное распоряжение Екатерины II от 6 (17) февраля 1786 года «О разборке в селе Царицыне построенного главного корпуса до основания и о производстве потом по вновь конфирмованному, сочинённому архитектором Казаковым плану». Сопоставление дат делает очевидным то, что решение о сносе баженовских построек пришло к Екатерине не сразу. Версия о «монаршем гневе» при исследовании хронологии и архивных документов выглядит довольно зыбкой.[2]
Возможно, не последнюю роль в судьбе баженовского ансамбля сыграла новая дворцовая затея Екатерины — усадьба Пелла; ныне город Отрадное Ленинградской области). Приобретённая в 1784 году, мыза Пелла впоследствии стала излюбленным местом пребывания императрицы. 13 (24) марта 1785 года, то есть за два месяца до своей поездки в Москву, Екатерина II утвердила проект нового дворца; его подготовил архитектор И. Е. Старов, приверженец строгого классицизма, в то время пользовавшийся благорасположением императрицы и влиявший на её художественные вкусы. Строительство нового дворца шло быстрыми темпами; Екатерина II была полностью поглощена свежей идеей и чрезвычайно гордилась своей новой резиденцией. Барону Гримму в 1786 году она писала[2]:
Императрицу Екатерину, безусловно, увлекали новые архитектурные идеи; строительству она уделяла много времени, с энтузиазмом затевала новые проекты, не всегда сопоставляя их с возможностями казны. Об этом она не без самоиронии писала Гримму ещё в 1779 году[2]:
| Стройка — дело дьявольское: она пожирает деньги, и чем больше строишь, тем больше хочется строить. Это — болезнь, как запой… |
Вероятно, к царицынской затее Екатерина II к 1785 году уже остыла, и, скорее всего, она стала испытывать неприязнь к «своему Баженову»; к тому же у неё была веская причина приостановить подмосковное строительство — чтобы направить высвобожденные средства на новую резиденцию. Для этого нужен был какой-то предлог: возможно, заявленные претензии к баженовским постройкам и были всего лишь таким предлогом.[2] Но в любом случае, то, что случилось, не имеет аналогов[20]:
| Произошло небывалое в летописях русской архитектуры XVIII века событие: громадный дворец, сооружавшийся отличным художником, потребовавший больших затрат, несмотря на предварительное одобрение проекта императрицей, был разобран. |
В ещё одной версии (искусствоведческой) утверждается, что причина неудачи Баженова заключена в самом художественном подходе зодчего к созданию увеселительной загородной резиденции[13]:
| Горький парадокс в том, что эта умозрительная, стимулирующая творческое воображение архитектура <…> несовместима с самой идеей усадьбы, того образа идеального мира, что гарантировал раскрепощение личности владельца. <…> Архитектура Царицына <…> слишком самодостаточна, чтобы принять живых людей. Она наделена сильной собственной волей, неизбежно вступающей в конфликт с любым проявлением воли посторонней, чужой. По этой причине Екатерина с громким скандалом отвергла уже законченный ансамбль… |
Также связывают царицынскую драму с эволюцией мировоззрения императрицы. В 1775 году ей было 46 лет, она ещё разделяла некоторые демократические идеалы Эпохи Просвещения, была терпима к инакомыслию. Спустя десять лет Екатерина стала ощущать себя исключительной самодержавной правительницей. Её беспокоили умонастроения внутри России, а также кризис королевской власти во Франции, обернувшийся революцией четырьмя годами позднее. Наследнику престола цесаревичу Павлу Петровичу в 1785 году исполнился уже 31 год, и некоторые влиятельные российские вельможи видели в нём законного претендента, несправедливо оттеснённого от престола. Государыня становилась всё более подозрительной и нетерпимой. Для утверждения образа своей абсолютной власти Царицыно, построенное Баженовым, — увеселительный «каприз» — никак не подходило. «Самодержице Всероссийской» нужен был другой дворец, большой, просторный, единый и величественный. Имеется вариация на тему этой версии: якобы императрица оскорбилась, увидев одинаковые дворцы для неё и для цесаревича Павла Петровича, — тем самым Баженов как бы намекал на её узурпацию российского престола. Однако в Пелле в те же годы Старов также построил равновеликие симметричные дворцы; не следует также забывать, что все царицынские постройки утверждались Екатериной ещё на стадии проекта.[2][21][22]
Ещё одна версия — довольно распространённая — объясняет случившееся наличием масонских знаков на царицынских постройках. Маловероятно предполагать, будто Екатерина свободно разбиралась в символике «вольных каменщиков»; к тому же ряд масонских символов восходит к христианской эмблематике. Но даже если бы это было так — под снос пошли бы все царицынские постройки Баженова.[21]
В разное время выдвигались и другие версии о причинах случившегося (по некоторым подсчётам, таковых существует не менее тридцати[19]). Например, в одной из них предполагается, что события вокруг Баженова и Царицына стали видимой частью какой-то придворной интриги против князя Григория Потёмкина (но неизвестно, какой). Другая связывает приостановку Царицынского строительства и подготовку к русско-турецкой войне 1787—1792 годов: однако и эта версия, как и многие другие, базируется в основном на предположениях. Причины отстранения Баженова и сноса дворцов по-прежнему не выяснены окончательно и представляют собой одну из самых больших загадок Царицына.[2]
Большой дворец Казакова
Прошло более полугода после осмотра Екатериной II царицынских дворцов, прежде чем был утверждён новый проект дворцовой застройки. За это время, как гласит предание, М. М. Измайлов, начальник Кремлёвской экспедиции строений, которому императрица поручила надзор за переделкой, попытался помочь Баженову вернуть расположение императрицы. Вместе с Матвеем Казаковым решили сделать так: Баженов подготовит новый вариант дворца и представит его при посредничестве Измайлова ранее, чем это сделает Казаков. Видимо, из затеи ничего не вышло: доподлинно неизвестно, знакомилась ли Екатерина с новым баженовским проектом или нет. Известно лишь, что в январе 1786 года Баженов был уволен на год от возложенных на него должностей для поправления здоровья. Для Баженова вторая (после неосуществлённого проекта Кремлёвского дворца) грандиозная неудача стала причиной серьёзного душевного кризиса. Плоды десятилетнего труда, которому были отданы все силы, оказались невостребованными. К должности придворного архитектора при Екатерине он так и не вернулся.[1][7]
К февралю 1786 года Казаков подготовил проект Большого дворца, и он был одобрен императрицей. В марте началась разборка двух корпусов — покоев Екатерины и цесаревича Павла; 18 (29) июля был заложен новый дворец «по вновь конфирмованному учинённому архитектором Казаковым плану».[1]
Выбор Матвея Казакова в качестве главного архитектора переделки Царицына не был случайным. Во время своего памятного визита в Москву Екатерина осматривала и казаковский Сенатский дворец; ещё не законченная постройка привела её в восхищение и, по преданию, она сказала[23]:
| Как всё хорошо! Какое искусство! Это превзошло моё ожидание; нынешний день ты подарил меня удовольствием редким; с тобой я сочтуся, а теперь вот тебе мои перчатки, отдай их жене и скажи ей, что это память моего к тебе благоволения. |
Вероятно, на Екатерину произвело впечатление не только само строение, но и эффектный поступок архитектора, который он совершил при завершении строительства купола дворца. Работники-строители боялись разбирать кружала из-под завершённого купола, полагая, что он рухнет. Ничего подобного в России до того не видели: купол диаметром 24,7 метров был самым крупным сооружением подобного рода в России (и остаётся таковым до сих пор); диковинка вызывала опасения. Тогда Матвей Казаков взобрался на вершину купола и простоял там до тех пор, пока кружала не были разобраны.[2]
Для Казакова царицынское строительство не было любимым детищем, как для Баженова. Архитектор был занят также другими проектами, и строительство в Царицыне нередко велось его помощниками. Матвей Казаков в своём проекте попытался по возможности сохранить избранный Баженовым стиль, основанный на традициях московского зодчества XVII века, но тем не менее новый дворец входил в противоречие с существующей застройкой. Прошло десять лет с момента закладки Царицына, и за это время классицизм набрал силу, стал ведущим направлением развития русской архитектуры; изменились также вкусы и потребности императрицы. Новое задание диктовало и новые решения: так, дворец приобрёл трёхчастное деление, характерное для классицизма, и монументальные пропорции. Баженовские дворцы проектировались с расчётом их многостороннего восприятия и ансамблевого построения; казаковский проект предполагал, что фронтальные точки обзора станут главными. Новый дворец становился ведущим, доминирующим элементом застройки (что подчёркивалось разбивкой традиционной парадной площади перед ним); от ансамблевости в баженовском понимании, от «дуэтов» и «трио» равноправных архитектурных объектов Казакову пришлось отказаться.[1][14]