Но в это самое время англо-шотландские дела усложнились тем, что происходило в Ирландии. Католики – как английские уроженцы, так и масса туземного, кельтского происхождения – воспользовались слабостью местного правительства, во главе которого не было уже человека, подобного Страффорду. Они нашли удобный случай отделиться, сделать страну самостоятельной, католической, кельтской. Вожди движения и монахи спокойно обсуждали вопрос: следовало ли просто изгнать саксов-протестантов или истребить их? А когда восстание вспыхнуло и распространилось по всему острову, при малочисленности гарнизона вопрос разрешился сам собой, благодаря давно накопившейся вражде, обнаружившей теперь всю свою ярость. Тысячи трупов покрывали землю, совершались всевозможные ужасы, и небольшие военные силы, присланные королем, смогли добиться лишь того, что удержали за собой несколько крепостей.
Английский парламент отсрочил свои заседания, возложив текущие дела на особую комиссию. Король возвратился из Шотландии и по-видимому был готов поступать разумно. Меры Палаты общин против порядков англиканской Церкви (придача пасторам учителей, лекторов) порождали брожение в народе, а в самой палате было сильное, умеренное меньшинство, которое считало, что пора уже остановиться. Но ирландский погром снова разжег протестантское чувство, всюду ходили слухи о папистских заговорах. Главное же было в том, что палата зашла слишком далеко для того, чтобы не идти еще далее.
Самый влиятельный из лидеров парламентского большинства, Джон Пайм, побудил палату к еще одному революционному шагу. В представленном ею великом увещании (Remonstration), содержавшем 200 пунктов, были изложены все обвинения в адрес правительства – настоящие и прошедшие. В заключение требовалось лишение прелатов их светских должностей и почетного звания и назначение на высокие места как по внутренним, так и внешним делам только лиц, облеченных доверием парламента.
Но выскажется ли большинство Нижней палаты за это «увещание» – было еще вопросом. Это должно было решиться 22 ноября 1641 года. После ожесточенных прений, длившихся до полуночи, и в которых, с одной стороны, спорили Эдуард Гайд, лорд Фальклэнд, Джон Кольпипер, а с другой – Пайм и Гампден, послание было одобрено с перевесом всего лишь в 11 голосов (159 за послание, 148 против). Меньшинство отчаянно протестовало и произошла бурная сцена – была минута, когда сама палата грозила обагриться кровью, но Гампдену удалось усмирить волнение. Спустя несколько дней король прибыл в Лондон, где был принят вполне приветливо. «Увещание» было ему представлено. Он назначил новых лиц на правительственные должности из числа парламентского меньшинства: в их числе были лорд Бристоль и его сын Джон Дигби.
Однако полный разрыв был уже близок. Поводом к нему послужили отношения епископов – население восставало, преимущественно, против них. Они подвергались оскорблениям, а тирания, до которой позволяла себе доходить Палата общин, грозила им величайшей опасностью. В декабре 1641 года они представили, за главной подписью архиепископа Йоркского, письменное уведомление, в котором, надо признать не совсем разумно, заявляли, что не будут признавать для себя обязательными парламентские постановления до тех пор, пока не будут насильственно лишены своих кафедр. Палата ответила на это обвинением духовенства в государственной измене. Двенадцать епископов подверглись заключению, а все остальные духовные чины – изгнанию из парламента. Большинство Палаты общин давно уже придерживалось мнения шотландцев о необходимости освободить духовенство от участия в политических делах.
Против первых советников короля, лордов Бристоль и Дигби, было тоже сформулировано обвинение в государственной измене. В подобные времена существует всегда какое-нибудь слово, которым клеймят все то, что хотят истребить – таким обвинением служило теперь «братание с Испанией». Натянутость положения и последние решения радикальной партии внушили Карлу роковую мысль: он ответил на обвинение своих лордов встречным обвинением в государственной измене пятерых членов Нижней палаты, в том числе Пайма и Гампдена. Верхняя палата была изумлена, выслушивая это обвинение, потому что ей не были подсудны члены Нижней палаты. Король решил арестовать вышеупомянутых лиц на другой же день, но они узнали об этом утром (4 января 1642 г.) и тогда совершилось нечто неслыханное, а именно: когда сам король Англии вошел в Палату общин с вооруженным конвоем из офицеров и своей стражи, то пятерых обвиняемых там не оказалось. Он обратился с вопросом к спикеру, тот упал на колени и стал извиняться, причитая о том, что он только слуга палаты.
«Птицы выпорхнули, как вижу»,– сказал король, а затем прибавив несколько слов – полуобещаний, полуугроз – удалился.
Стало ясно, что после этого безумного шага, разом как бы оправдавшего все меры, принятые палатой до того момента, становилось невозможным какое-либо примирение, какое-либо совместное действие между королем и парламентом. Само население, именно лондонское, было задето этой – не то неудавшейся, не то и не начатой, а лишь намеченной – попыткой к перевороту, посягавшему на права парламента, который стал всемогущим благодаря этой самой несчастной затее. Король удалился в Гамптонкорт, потом в Виндзор, между тем как Палата общин продолжала заседать среди ликований народа и с участием возвратившихся в нее Пайма, Гампдена и прочих. Она издавала, без всякого страха постановления, по которым король лишался права назначать должностных лиц без согласия парламента, лишался он и главного командования над армией. Учреждалась гражданская стража. Мечи были обнажены.
Король решительно отказался от передачи крепостей и вооруженных сил в ведение парламента и отправился в Йорк (март 1642 г.), где вокруг него быстро сплотилось значительное число его приверженцев с оружием в руках. В то время как парламент, со своей стороны, овладел уже несколькими крепостями. Как в Уэстминстере, так и в Йорке, были изданы воззвания, приглашавшие народ взяться за оружие,– следовательно, приступить к междоусобной войне.
Обе стороны полагали, что отстаивают основные законы государства. В летние месяцы этого рокового года Англия представляла собой величественную, хотя и страшную картину. Во всех графствах боролись партии, представителями которых были лица уважаемые, принадлежавшие к самым именитым фамилиям. Они поднимали оружие сознательно, с полным, искренним, религиозным или политическим убеждением. В северных и западных провинциях преобладали сторонники короля, между тем как парламент опирался преимущественно на столицу и флот, для которого Карл так много сделал. Во главе парламентского войска стоял человек с громким именем, но мало способный в военном отношении – граф Эссекс, сын несчастного любимца королевы Елизаветы.
Карл, к которому присоединился в Йорке его племянник Рупрехт Пфальцский, водрузил в Нотингеме (август) свой штандарт, старинный боевой символ военного главенства для вассалов короны. На этом знамени была надпись: «Воздайте кесарево кесареви». Король взывал к своим подданным против мятежника, графа Эссекса. Парламент издал в том же августе ультиматум, включавший 19 статей, сущность которых гласила: король не может предпринимать никакой важной правительственной меры, не может назначать никого пэром, высшим судебным или иным чином, не может разрешать браков в королевской семье, не может предпринимать никакого военного действия, иначе, как с согласия парламента. Карл ответил на это совершенно справедливо, что в таком случае за ним останется только титул величества, но королем он уже не будет.
В октябре произошла первая большая стычка при Эджгиле, в Оксфордшире, где королевская конница, «кавалеры», оказалась сильнее конницы «круглоголовых» (под этими двумя кличками значились противные стороны). Но парламентская пехота взяла верх над королевской, так что победа еще не досталась никому. Но вообще этот год был более благоприятным для королевских войск, которые двинулись на Оксфорд, причем кавалерия под командованием храброго пфальцского принца дошла до окрестностей Лондона.
В начале 1643 года королева Генриета Мария, женщина большого ума и отваги, настоящая дочь Генриха IV, доставила из Голландии, куда ездила лично, часть войска и боевых снарядов в помощь своему мужу, на которого оказывала большое влияние. Большой подвоз припасов, выгруженный ею с опасностью у Берлингтона, был встречен в Оксфорде с восторгом. Весь этот год оказался удачным также для короля: был взят Бристоль, второй город страны, в Ирландии было заключено перемирие и настроение ирландского народа, равно как и смена правления во Франции, подавали надежду на будущее; в самой Англии население жаждало мира – все это позволяло предполагать, что дела примут благоприятный для короля оборот.
Но новые события в Шотландии снова изменили все. Успехи королевского оружия в Англии вызвали у шотландских вождей справедливое опасение в том, что торжество Карла в Англии будет сигналом к утверждению его власти и в Шотландии. Но наиболее важным стимулом для вождей господствовавшей в этой стране партии, на которых имели большое влияние честолюбие и усердная пропаганда проповедников, было желание доставить победу их церковной системе, пресвитерианству, на всем острове. Истины христианства в епископальной Церкви казались им Ковчегом Завета в руках филистимлян. Короля нельзя было упрекнуть в несоблюдении обещаний, данных им шотландцам, но парламентская партия в Англии радовалась возможности шотландского вторжения и отправила в Эдинбург уполномоченных для заключения союза между шотландским «конвентом» – то есть парламентом, собравшимся без королевского указа – и уэстминстерским собранием.