Оливер Кромвель родился 25 апреля 1599 года в Гунтингдоне. Отец его, Роберт Кромвель, был землевладелец средней руки. Оливер непродолжительное время учился в Кембридже, потом несколько лет занимался изучением права в Лондоне, но вскоре стал самостоятельным, вследствие кончины отца. В возрасте 22 лет женился, был хорошим семьянином, заботливым сельским хозяином. Но после события, ставшего краеугольным камнем новейшей истории, то есть после разрыва с Римом, одна только частная жизнь не могла удовлетворять ни одного мыслящего человека. Библия требовала от людей решения и решения относительно не только одной земной жизни.
Оливер Кромвель. Гравюра работы Пельгама, 1723 г., с портрета кисти Р. Уокера
Не простой торной дорогой к уже готовому, принимаемому без проверки, мировоззрению, но путем тяжкой внутренней борьбы, дошел Кромвель, как и подобные ему, до своей религиозной силы и уверенности. И эта глубокая вера была воспринята им в самой строгой своей форме – в виде кальвинистского взгляда на христианство. По обычаю «независимых» он читал библейские поучения, молился со своими единомышленниками, произносил иногда проповеди, потому что право «вещания» было дано каждому христианину. Он был избираем, как уже было сказано, дважды в парламент – в 1628 и 1640 годах – и в наступившем теперь железном веке такой человек, как он, твердый в вере, умный, храбрый, с уверенностью в силе своего характера, мог всегда найти себе достойное дело.
Поверхностные историки, утратившие способность понимать религиозные натуры, могли считать пуританскую набожность Кромвеля лишь за личину, прикрывавшую его ненасытное честолюбие. И этот ложный взгляд господствовал долгое время. Но Кромвель вступил на более деятельное политическое поприще уже в сорокалетнем возрасте, тогда как обыкновенные честолюбцы прокладывают себе дорогу значительно раньше, стараясь использовать любые обстоятельства. Кромвель достиг своего высокого положения, преимущественно, благодаря своей прямолинейности. Он не разбрасывался, подобно другим ищущим славы, в широких сложных проектах, но неуклонно преследовал свою ближайшую задачу. Так было и в эту войну. Он сказал своим людям без всякого колебания, что «тот из них, который не может преодолеть себя настолько, что будет стрелять в короля среди боевой схватки, как и во всякого другого вооруженного врага, не должен оставаться в рядах».
Войско, состоявшее под его начальством, далеко не походило на те организованные разбойничьи шайки, которые участвовали в континентальных войнах. Здесь не было ни грабежей, ни картежной игры, ни пьянства, ни ругательств. Вместе с тем Кромвель не разделял узкопартийного религиозного взгляда, которым страдала эпоха. Он назначал офицеров из разных протестантских сект, лишь бы то были люди «благомыслящие и честные» («good and honest»). Он принимал за мерило правдивость поступков и живую веру в Христа, а не какое-либо из господствовавших ортодоксальных вероисповеданий.
Теперь войско обратилось против парламента, который хотел его упразднить. Оно представило свои требования, учредив у себя военный совет – нечто вроде военной Верхней и Нижней палаты. При таких обстоятельствах, парламентское большинство было готово пойти на соглашение с королем, сознавая, что без него все действия парламента не имеют под собой почвы, остаются незаконными, не облеченными в конституционную форму. Население страны, вся та бесчисленная масса, которая не занимается политикой и образует, в сущности, всегда и везде настоящее большинство, жаждала примирения, и потому парламент, со своей главной опорой, Лондоном, вступил в переговоры с королем. Но Кромвелю стало все известно, и он принял свои меры. Один из его офицеров, прапорщик Джойс, явился с эскадроном кавалерии в Голмби и захватил короля. Когда Карл спросил его о документе, доказывающем его полномочия, Джойс не назвал особого лица, возложившего на него поручение, сказав только, что действует именем армии. Парламентские комиссары не могли воспротивиться происходившему. В данную минуту сам король не терял ничего от такой перемены: военные обращались с ним почтительно, не стесняли свободы его совести, не отстраняли его приближенных и духовного причта.
Но Кромвель поступил иначе, нежели парламентские пресвитериане, которым не доставало отваги или решимости арестовать короля. Армия предъявила теперь свои требования, отправив своих представителей в парламент, тот колебался, и тогда Кромвель решил идти на Лондон с тем, чтобы распустить парламент и произвести новые выборы. Прибытие некоторых бежавших членов парламента в лагерь «независимых» придавало более целесообразности таким действиям. В этом случае парламент хотел бы видеть короля на своей стороне и в Лондоне, в котором уже полным ходом шла подготовка к обороне. Но король был во власти армии, а она была отведена Файрфаксом к Гонслоугиту. В последний раз состоялось соглашение между войском и парламентом, военной и гражданской силой. 5 августа 1647 года полки вступили в Лондон; с ними вернулись и бежавшие из парламента «независимые».
Тем временем король Карл был перевезен в Гоумптонкорт, где пользовался известной свободой, взамен на обещание не бежать. Некоторое соглашение между ним и вождями «независимых», вступивших с ним в переговоры, было возможно потому, что те, на основании своего признания общей свободы совести, допускали ему его англиканское богослужение, между тем как пресвитериане, в узкой приверженности к своей обрядности, хотели навязать всему свету свои общие сходки и мирских старшин. Кромвель и Иртон были вообще довольно умеренны в своих требованиях, и Кромвель отзывался с почтением о достойной сдержанности своего царственного узника.
Но войско было уже не согласно с вождями, оно относилось враждебно к королю, которому не доверяло. Демократические понятия проникали не только в религиозные, но и в политические стороны жизни, и военное начальство, опасаясь неповиновения солдат и не ожидая успеха от переговоров с королем, решилось сойтись с парламентом, а это могло совершиться лишь в ущерб королю. Было решено не принимать более от него никаких посольств, и власть перешла снова к комитету, состоящему из 21 члена, ведавшему только английскими и ирландскими делами, вследствие чего в нем не было членов от Шотландии. Этот комитет, в котором заседали вожди обеих партий, с присвоенным им титулом «вельмож» («grandees»), стал действовать крайне сурово: преследование папистов и «злоумышленных» возобновилось. Король успел бежать на остров Уайт и поселился в замке Карисбрук, где с ним обходились прилично, но строго за ним следили (конец 1647 г.).
Для короля снова мелькнул луч надежды. Шотландцы видели, что при новом повороте дела оказались одурачены. Они не имели никакой силы в новом комитете и было очевидно, что при сохранении наступившего порядка вещей Шотландия окажется подчиненной Англии. В самой Англии народное настроение изменилось. Король был давно уже лишен возможности делать какое-либо зло, а парламент действовал как натуральный тиран, но эти меры не приносили мира в стране.
Таким образом, удача склонялась в сторону короля, по крайней мере, так могло казаться. Шотландцы предлагали ему более умеренные условия, нежели прежде, и состоялось соглашение, одобренное шотландским парламентом, в котором вместо радикальной партии Арджейля преобладала уже партия умеренных, сторонников Гамильтона.
Ормонд также занял угрожающее положение, хотя его войска находились еще в Ирландии. В самой столице и во флоте происходило движение в пользу короля. В Уэльсе началось вооруженное восстание за возвращение старого порядка. Почва колебалась под ногами «вельмож» – будь король на свободе, он мог бы достигнуть многого. Согласно составленному проекту, Гамильтон с шотландскими войсками должен был явиться в Йоркшир для соединения с английскими роялистами. В мае 1648 года положение «независимых» стало опасным – они прервали уже всякие переговоры с королем. Кромвель произнес в парламенте, держась, по своему обыкновению, за рукоять шпаги: «Король – человек умный и весьма даровитый, но он так лжив и коварен, что ему нельзя доверять». Несчастье Карла было в том, что он, при очевидной возможности, не умел решаться на что-либо определенное. Кромвель был человеком другого закала – он вполне постиг тайну быстрого, решительного движения. Он сообразил, что требовалось и на этот раз, и потому немедленно повел войска к Престону (Ланкашайр) и разбил наголову находившуюся там шотландскую армию. Не делая ничего наполовину, он перешел вслед за тем границу и вступил в Эдинбург 4 октября. Это придало вновь силу шотландской радикальной партии, которая, как и командование английской армии, видела в этой победе Божий приговор. Кромвель, таким образом, стал хозяином положения.
Этим гибель короля была предрешена. Пресвитерианская партия в парламенте вступила еще раз с ним в переговоры, когда он находился в Карисбруке (остров Уайт), и в самый день битвы у Престона уполномоченные короля и парламента составили между собой соглашение. Дело было лишь за подписью короля, который еще колебался, когда пришла весть о победе Кромвеля, изменившей все положение вещей. Король пытался бежать, но это ему не удалось, и он был перевезен, по распоряжению Кромвеля, в замок Горст, на побережье Гампшира. Укрепившись в Шотландии, Кромвель вернулся в Лондон (2 декабря). Его войско разместилось по домам горожан, а главная квартира находилась в Уайтхолле. Все дальнейшее было уже давно им решено.