Такое событие, как Нимвегенский мир, поставило Людовика XIV в положение, опасное для остальных европейских держав. Он достиг такого могущества, с которым никто из других государей не мог равняться. Его линейные батальоны состояли из 100 000 человек, гвардия – из 14 000 человек. Флот представлял собой внушительную цифру из 96 линейных кораблей, 42 фрегатов и многочисленных судов меньшего размера. Кроме того у Людовика XIV было несколько клиентов, т. е. людей, которые от него зависели или которым он покровительствовал: самым значительным из них был король английский, тайно получавший от него субсидию; также и швейцарское правительство не мешало своей молодежи служить под французскими знаменами; мелкие итальянские государи искали в нем поддержки против Испании; многих германских князей он привязал к себе давно известным и действенным средством – деньгами; шведы, поляки и турки – все были ему друзьями. При всяком удобном случае его воспевали как современного Александра Великого. Он сам был о себе еще большего мнения, но надо отдать ему справедливость – он никогда не строил таких грандиозных планов всемирных завоеваний, как впоследствии Наполеон I, а преследовал вполне определенные и все же более исполнимые замыслы. Конечно, до остальных держав ему не было дела; он был настолько эгоистом, что в своих стремлениях к возвеличению и благоденствию своего народа он видел только его выгоды, его славу. Этот горделивый и самодовольный характер успел проявиться и во всем французском народе и стал даже его отличительной чертой.
Прежде всего Людовик XIV старался сделать свою страну неприступной для врагов. По всем французским границам, во всех городах и местечках, которые приобретались вновь, возводились надежные укрепления, под надзором и по указаниям ученого инженера де Вобана. В Байонне и Перпиньяне эти укрепления служили оплотом со стороны Испании; в Пиньероле – против Италии; затем надежно укреплены были: Фрейбург, Гюнинген, Саарлуи, Лиль и Мобёж.
Маршал Вобан. Гравюра работы Войеца Старшего
Кроме того, Людовик XIV умел с пользой употреблять свою природную предусмотрительность; умел, кстати, одним только давлением своей власти в мирное время без войн и кровопролитий увеличивать свои владения, завоевывая их, так сказать, силой своего слова и обаяния. Таким образом и в Германии ему довелось найти себе добычу.
При заключении Вестфальского мира, ради скорейшего окончания дела, все правовые отношения в землях, отходящих к Франции, были оставлены в весьма неопределенном виде, что позволяло истолковывать некоторые статьи договора по произволу. Так, например, если оказывалось, что такое-то лицо, тогда-то было в ленной зависимости от епископа Тульского или Мецского, то на основании этого наследовавший права этого лица призывался к подчинению королю французскому. При столкновениях, возникавших по поводу таких навязчивых притязаний, дела направлялись к разбору их судебными комиссиями, учрежденными при местных парламентах. Эти комиссии, известные под именем Chambres de reunion, находились в Меце, Безансоне, Брейзахе, Дорнике, и постанавливали оригинальнейшие приговоры, мотивируя их ссылками на факты, восходившие к временам Пипина Короткого или короля Дагобера. Комиссии приглашали к явке на суд и таких могущественных государей, как принца Оранского; огромные территории: Мемпельгард, Саарбрюкен, Гамбург были причислены к французской короне; при этом король шведский, Людовик Карл IX, отстаивавший свои притязания на Саарбрюкен, обмолвился в своем роде величаво-наивной фразой, говоря, что все же лучше согласиться быть вассалом своего союзника, короля французского, нежели вассалом германской короны.
Самым выдающимся действием этой политики было взятие Страсбурга в 1681 году. Франция предлагала уже этому городу отложиться от Германии при подчинении остального Эльзаса. В сентябре 1681 года французские войска стали стягиваться к Эльзасу и 29 числа того же месяца в виду свободного имперского города появился с 20 000 войском и артиллерией французский военный министр Лувуа, заменивший Помпона после Нимвегенского мира. В Страсбурге находилась небольшая французская партия, к которой, что уже почти излишне добавлять, принадлежали епископ и соборный капитул. Большинство граждан держало немецкую сторону, но Лувуа предложил жителям на выбор: сохранение всех старых вольностей в случае немедленного подчинения, утвержденного приговором Брейзахской комиссии, или же кару, как за мятеж. Сопротивление перед вооруженным насилием было бесполезно, и Людовик лично вступил в город через две недели после этого ультиматума. Рассказывалось, что епископ Эгон фон Фюрстенберг встретил его в Мюнстере изречением Симеона: «Ныне отпущаеши с миром раба твоего, Господи...» Это не должно казаться невероятным, потому что при подобных обстоятельствах всегда находятся люди, скрашивающие свою слабость благозвучными словами. На пути в Страсбург Людовик узнал, что в самый день заключения страсбургской капитуляции, 30 сентября, то же самое насилие было совершено и с таким же успехом над пограничным с Италией городом Казале, принадлежавшим герцогу Мантуанскому.
Эти грубые нарушения прав не проходили, однако, уже вовсе без протеста. В Европе был еще один человек, оставшийся решительным, непримиримым врагом Людовика XIV: то был Вильгельм Оранский. Он успел снова отклонить Швецию от Франции и заключил между ней и Голландией союз для поддержания Вестфальского и Нимвегенского мирных договоров; к этому союзу примкнули в феврале 1681 года император и Испания. Под впечатлением захвата Страсбурга, зашла речь о возобновлении войны. Много потрачено насмешек на то, что даже при таких событиях уполномоченные сейма разбирали в Регенсбурге важный вопрос о том, имеют ли курфюрстские послы право на титул превосходительства, и следует ли им на банкетах у императорского комиссара сидеть на креслах, обитых красной материей с золотым шитьем, в отличие от княжеских послов, которые помещались на скамьях с зеленой, шитой серебром, обивкой? На это можно возразить, что не в Регенсбурге решались высшие политические вопросы. Но плохо было, разумеется, то, что Германия не была готова поддержать свои решения силой. Курфюрст Бранденбургский, имевший право высказывать свое мнение после заслуг, оказанных им в прошедшую войну, был против возобновления войны: он понимал слишком хорошо, по личному опыту, что значили в Германии военачальники и какова была вся военная организация страны.
Он дружил с французским королем, чувствуя себя обиженным при прошлой коалиции. Сверх того – и это необходимо иметь в виду для беспристрастной оценки событий – не одна Франция состояла врагом империи: султан Мурад IV, войдя в соглашение с недовольными в Венгрии, вторгся снова в имперские земли в 1683 году. Эти события изложены у нас в другом месте, но поход турок на Вену был приятен Людовику: если бы даже Вена была взята (вероятность такой катастрофы, позорной и опасной для всего христианства, обсуждалась в Версале, как повод к прославлению Франции), король собрал бы свои войска, повел бы их против варваров, которых прогнал бы и затем воротился бы во Францию как спаситель христианского мира и увенчанный за то римской короной. Но дела приняли иной оборот: слава спасения христианства от великой опасности выпала на долю польского короля Яна Собесского. И это славное военное дело, спасшее Вену и нанесшее туркам большое моральное поражение, возвысило снова само положение императора.
Людовик был слишком проницателен, чтобы не понять, что общественное мнение Европы, которым ему нельзя было пренебрегать, настраивалось против него, и он умерил поэтому свою заносчивость. Покорив Люксембург силой оружия в июне 1684 года, он предложил для предотвращения новой войны перемирие на 30 или 20 лет, в продолжение которых обещал удовлетвориться тем, чем владел или пользовался в эту минуту, словом, настоящим status quo. И такое предложение было достаточно высокомерно, однако, благодаря преобладанию мирного настроения в Генеральных штатах, большинство регенсбургского сейма приняло проект в принципе; но французские послы заявили тут же, в Регенсбурге, где велись переговоры, крайним сроком для заключения договора 15 августа. Они грозили, по прошествии этого дня, предъявить более тягостные условия. Дело пошло до окончательной подписи лишь в полночь 15-16 августа.
Таким способом совершились присоединения, включая сюда и страсбургское. В том же году была подчинена Генуя, которую нельзя было обвинить ни в чем, кроме того, что эта республика была не очень почтительна к Людовику при своих международных отношениях с французским правительством. В мае 1686 года в генуэзскую гавань явился французский флот с предъявлением крайне высокомерных требований. При отклонении городом подобных условий, он был осыпан бомбами. Чтобы избегнуть повторения бомбардировки, генуэзцы решились согласиться на все, и 3 мая 1685 года перед Людовиком, восседавшим на троне, предстали сам дож и четыре сенатора, принесшие королю извинения от имени республики.