Заключается повесть рассказом о том, как вернувшийся из Чернигова князь Ингварь Ингоревич оплакивает и хоронит погибших и, сев на столе отца своего, «обнови землю Рязанскую, и церкви постави, и монастыри согради, и пришедши утеши и люди собра».
В исследованиях «Повести о разорении Рязани Батыем» отмечалась публицистическая направленность — осуждение княжеских междоусобиц, позволивших монголо-татарам разбивать русских князей поодиночке, и в то же время высокий патриотизм ее автора, для которого скорбь о былой независимости и нынешнем трагическом положении порабощенной родины заставляет подняться над этой жестокой реальностью и создать идеализированный образ храбрых защитников родины, «испивших смертную чашу» в битве с врагом. Отмечалась и фольклорная струя «Повести», удивительно сближающая ее со «Словом о полку Игореве»[7].
Прославление доблести рязанских князей и их воинов, «удальцов рязанских» — основной мотив повести. Когда князь Юрий Ингваревич обращает взор на своих соратников, «видя братию свою и боляр своих и воеводе храбрый мужествены ездяще», то выражение «мужественно ездяше» указывает на их постоянный, «эпический признак» («ездить» значило — «ходить в поход»), подобно тому как в рассказе Ипатьевской летописи о походе Игоря Святославича, в его покаянной молитве, упоминаются «мужи храборьствующеи», то есть постоянно, всегда готовые храбро сражаться.Желая подчеркнугъ, как «крепко и мужественно» бьются рязанцы, автор прибегает к эпической гиперболе: «един» рязанец «бьшеся с тысящей, а два со тмою [десятью тысячами]»[8]. Но силы Батыя слишком велики; «удалцы и резвецы резанские» «ecu равно умроша и едину чашу смертную пиша». Этот образ, возможно, имел особый, скрытый для беглого взгляда современного читателя смысл — именно единства, братской сплоченности так недоставало князьям в годину Батыевой рати.
Все эпические образы и приемы гармонично сочетаются в «Повести» с высокой патетикой, присущей стилю монументального историзма; к нему прибегает, например, автор, рисуя трагическую картину разоренной врагами Рязани: «и не бе в ней ничто благо видети — токмо дым и пепел, а церкви все погореша, а великая церковь внутрь погоре и почернеша. ...Не бе бо во граде пения, ни звона...» Эта картина сожженного города дополняется описанием поля битвы, где лежат «на земле пусте, на траве ковыле, снегом и ледом померзоша, никим брегома» «удалцы и резвецы, узорочие [сокровище] резанское». Контраст шумной яростной битвы и могильной тишины, нарушаемой лишь плачем по погибшим, — образ необыкновенной художественной силы. Похвала роду рязанских князей, завершающая «Повесть», — это, по словам Д. С. Лихачева, литературный шедевр, стилистическая выделка его «доведена до медальонной чеканности». «Повесть о разорении Рязани Батыем» получила широкое распространение в древнерусской книжности. По наблюдениям Д. С. Лихачева, она представлена одиннадцатью редакциями и сохранилась в более чем 60 списках.
«Слово о погибели Русской земли» представляет собой отрывок не дошедшего до нас произведения, посвященного монголо-татарскому нашествию на Русь. Упоминаемые в «Слове» имена и контекст, в котором эти имена встречаются («до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья...»), отзвуки легенд о Владимире Мономахе и некоторые южнорусские черты текста дают основание считать, что «Слово о погибели Русской земли» было написано автором южнорусского происхождения в северо-восточной Руси. Время написания «Слова» датируется периодом с 1238 по 1246 г. («нынешний Ярослав» умер в 1246 г.). Описание в «Слове» величия и могущества Русской земли предшествовало не сохранившемуся рассказу о нашествии Батыя. Такой характер вступления к тексту, который должен был повествоватъ о горестях и бедах страны, не случаен. Эта особенность «Слова о погибели Русской земли» находит себе типологическое соответствие с произведениями древней и средневековой литературы, в которых описываются с патриотических позиций невзгоды и тяжелые испытания, обрушившиеся на родину автора. Слово о погибели Русской земли» по поэтической структуре и в идейном отношении близко к «Слову о полку Игореве». Оба эти произведения отличает высокий патриотизм, обостренное чувство национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Оба памятника близки и сочетанием в них похвалы и плача: похвалы былому величию Русской земли, плача о ее бедах в настоящем. «Слово о полку Игореве» было лирическим призывом к единению русских князей и русских княжеств, прозвучавшим перед монголо-татарским нашествием. «Слово о погибели Русской земли» — лирический отклик на события этого нашествия.
«Слово о погибели Русской земли» — это начало несохранившегося произведения о татаро-монгольском нашествии, которое появилось вскоре после падения русских княжеств, но до битвы на р. Сить, состоявшейся 4 марта 1238 г. «Слово» дошло до нас в качестве предисловия к «Повести о житии Александра Невского» всего в двух списках (XV и XVI вв.). Имя автора этого гениального произведения неизвестно, а о происхождении его ведутся споры. Скорее всего, он был выходцем из Южной Руси, так как наиболее четко отразил реалии именно этого региона. Судя по характеру текста, мировоззренческие позиции неизвестного автора в корне отличались от господствовавших в тот период в официальной литературе представлений. Произведению в корне чужд охвативший умы тогдашних летописцев пессимизм, который питало чувство смирения перед постигшей страну карой Господней. Чужды ему и запечатленные в летописях пораженческие настроения перед завоевателями, которые воспринимались как орудие божьего наказания. Факт существования этого маленького, но страстного отрывка свидетельствует, что в горькую годину междоусобий и бедствий татарского разорения создавались глубоко патриотические, с надеждой на перемены в будущем, произведения. Наперекор трагическим обстоятельствам тогдашней действительности, автор «Слова» не утратил веры в воинскую доблесть защитников русской земли, сохранил надежду на отрезвление разобщенных корыстью князей и на появление мудрых правителей. Все это питало его веру в возрождения поруганной и порабощенной страны. Обозначенные здесь смыслы не всегда проговорены вербально, но они читаются в общем поэтическом контексте сочинения.
«Слово о погибели» представляет собой одновременно и плач, и похвалу родной земле в момент постигших ее испытаний. Это произведение редкое по эмоциональному напряжению, созданному магической ритмикой и выразительностью повествовательного рисунка, вырастающих из глубоко лирического чувства восприятия родной природы, которая так же предстает страдательным началом, как и люди ее населяющие. В произведении резко проявляют себя черты воззрений и поэтики, свойственные «Слову о полку Игореве» и более поздней «Задонщине». Идеи этого небольшого, но емкого по мысли отрывка, во многом созвучны «Повести о разорении Рязани Батыем» и «Повести о житии Александра Невского». Идеями замечательного памятника нашей древней словесности вдохновлялись многие крупные писатели Древней Руси. Влияние текста «Слова» исследователи обнаружили у Кирилло-Белозерского книжника Ефросина, который в конце 70-х гг. XV в. предложил свою версию «Задонщины». Отдельные реминисценции присутствуют у Андрея Юрьева, автора одной из редакций «Жития Феодора Ярославского» (вторая пол. XV в.) и в «Степенной книге царского родословия», составленной в 60-е гг. XVI в. Афанасием митрополитом.В «Слове о погибели» создан величавый образ Русской земли, ее погубленной силы. Эта тема перекликается с былинным и летописным повествованием о гибели последних русских богатырей. В обоих звучит глубокая скорбь о своей стране, которую некому защитить. Обращает на себя внимание эстетическая окрашенность восприятия трагедии. Гибель земли представлена как гибель красоты ее. В перечислении красот вера и церковь поставлены на последнее место. Не только они занимают помыслы автора. Главная ценность для него — земля, с ее природными святынями. Поэтическое описание красот родной природы вырастает едва ли не из пантеистического моления. В «Слове о погибели» перечисляются объекты глубоко традиционного пантеистического культа — озера, кладези, крутые холмы и дубравы. Так не свойственный православному трансцендентализму восторг перед величием и красотой тварного мира контрастирует с основой темой произведения, усиливая ощущение трагичности от нарушения привычного порядка бытия.
«Слову о погибели» чужд безысходный пессимизм. В нем заключается глубокая внутренняя вера в то, что загубленная красота родной земли должна возродится. По извечному закону природы жизнь приходит на смену смерти. Похоже, автор считал, что и в обществе происходят перемены подобные природной цикличности. Его идеал — сильная княжеская власть и единое государство, примером которого служит держава Владимира Мономаха. Судя по зачину, в несохранившейся части произведения надежды на возвращение политической независимости видимо должны были быть увязаны с единодержавием. Упоминание в тексте Ярослава Мудрого, Мономаха, Всеволода Большое Гнездо, то есть тех князей, при которых укреплялось могущество страны, являлось для произведения программным символом, нацеливавшем читателей на осознание необходимости объединения княжеств и всех русских сил. Автор верил, что под надежной защитой подобного прежним единовластцам общерусского князя Русская земля вернется к жизни, возродится ее красота, умножится слава. Власть временного смертного оцепенения отступит так же, как день приходит на смену ночи.