Какое-то число поляков, членов Армии Краевой, сторонников Миколайчика, прошло в 1945 году через наши тюрьмы в ГУЛаг.
Сколько-то было и румын и венгров.
С конца войны и потом непрерывно много лет шел обильный поток украинских националистов ("бендеровцев").
На фоне этого огромного послевоенного перемещения миллионов мало кто замечал такие маленькие потоки, как:
- Девушки за иностранцев (1946-47 годы) - то есть, давшие иностранцам ухаживать за собой. Клеймили девушек статьями 7-35 (социально-опасные);
- Испанские дети - те самые, которые вывезены были во время их гражданской войны, но стали взрослыми после второй мировой. Воспитанные в наших интернатах, они однако очень плохо сращивались с нашей жизнью. Многие порывались "домой". Им давали тоже 7-35, социально-опасных, а особенно неустойчивым - 58-6, шпионаж в пользу... Америки.
(Для справедливости не зубудем и короткий, в 1947 г., антипоток... священников. Да, вот чудо! - первый раз за 30 лет освобождали священников! Их, собственно, не искали по лагерям, а кто из вольных помнил и мог назвать имена и точные места - тех, названных, этапировали на свободу для укрепления восставляемой церкви).
***
Надо напомнить, что глава эта отнюдь не пытается перечесть ВСЕ потоки, унавозившие ГУЛаг, - а только те из них, которые имели оттенок политический. Подобно тому, как в курсе анатомии после подробного описания системы кровообращения можно заново начать и подробно провести описание системы лимфатической, так можно заново проследить с 1918 года по 1953-й потоки бытовиков и собственно уголовников. И это описание тоже заняло бы немало места. Здесь получили бы освещение многие знаменитые Указы, теперь уже частью и забытые (хотя никогда законом не отмененные), поставлявшие для ненасытного Архипелага изобильный человеческий материал. То указ о производственных прогулах. То указ о выпуске некачественной продукции. То указ о самогоноварении (разгул его - в 1922 году, но и все 20-е годы брали густо). То указ о наказании колхозников за невыполнение обязательной нормы трудодней. То указ о военном положении на железных дорогах (апрель 1943 г., отнюдь не начало войны, а поворот ее к лучшему.)
Указы эти по давнишней петровской традиции появлялись всегда как важнейшее во всем законодательстве и без всякого разумения или даже памяти о законодательстве предыдущем. Согласовывать эти ветви предлагалось ученым юристам, но они занимались этим не столь усердно и не весьма успешно.
Эта пульсация Указов привела к странной картине уголовных и бытовых преступлений в стране. Можно было заметить, что ни воровство, ни убийства, ни самогоноварение, ни изнасилования не совершались в стране то там, то сям, где случатся, вследствие человеческой слабости, похоти и разгула страстей, - нет! В преступлениях по всей стране замечалось удивительное единодушие и единообразие. То вся страна кишела только насильниками, то - только убийцами, то - самогонщиками, чутко отзываясь на последний правительственный указ. Каждое преступление как бы само подставляло бока Указу, чтобы поскорее исчезнуть! Именно то преступление и всплескивало тотчас же повсюду, которое только что было предусмотрено и устрожено мудрым законодательством.
Указ о военизации железных дорог погнал через трибуналы толпы баб и подростков, которые больше всего-то и работали в военные годы на железных дорогах, а не пройдя казарменного перед тем обучения, больше всего и опаздывали и нарушали. Указ о невыработке обязательной нормы трудодней очень упростил процедуру высылки нерадивых колзозников, которые не хотели довольствоваться выставленными им палочками. Если раньше для этого требовался суд и применение "экономической контрреволюции", то теперь достаточно было колхозного постановления, подтвержденного райисполкомом; да и самим колхозникам не могло не полегчать от сознания, что хотя они и ссылались, но не зачислялись во враги народа. (Обязательная норма трудодней разная была для разных областей, самая льготная у кавказцев - 75 трудодней, но и их немало потекло на восемь лет в Красноярский край.)
Однако, мы в этой главе не входим в пространное и плодотворное рассмотрение бытовых и уголовных потоков. Мы не можем только, достигнув 1947-го года, умолчать об одном из грандиознейших сталинских Указов. Уже пришлось нам при 1932-м годе упомянуть знаменитый Закон "от седьмого-восьмого" или "семь восьмых", закон, по которому обильно сажали - за колосок, за огурец, за две картошины, за щепку, за катушку ниток <В протоколе писалось "двести метров пошивочного материала". Все-таки стыдно было писать "катушка ниток".> - все на десять лет.
Но потребности времени, как понимал их Сталин, менялись, и та десятка, которая казалась достаточной в ожидании свирепой войны, сейчас, после всемирно-исторической победы, выглядела слабовато. И опять пренебрегая кодексом или забыв, что есть уже многочисленные статьи и указы о хищениях и воровстве, - 4 июня 1947 года огласили перекрывающий их всех Указ, который тут же был окрещен безунывными заключенными как Указ "четыре шестых".
Превосходство нового Указа во-первых в его свежести: уже от самого появления Указа должны были вспыхнуть эти преступления и обеспечиться обильный поток новоосужденных. Но еще большее превосходство было в сроках: если за колосками отправлялась для храбрости не одна девка, а три ("организованная шайка") за огурцами или яблоками - несколько двенадцатилетних пацанов, - они получали до двадцати лет лагерей; на заводе верхний срок был отодвинут до двадцати пяти (самый этот срок, четвертная, был введен за несколько дней перед тем, взамен гуманно отменяемой смертной казни <А сама казнь лишь на время закрывала лицо паранджой, чтобы сбросить ее с оскалом через два с половиной года (январь 1950).>. Наконец, выпрямлялась давнишняя кривда, что только политическое недоносительство есть государственное преступление - теперь и за бытовое недоносительство о хищении государственного или колхозного вмазывалось три года лагерей или семь лет ссылки.
В ближайшие годы после Указа целые дивизии сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛага вместо вымерших там туземцев. Правда, эти потоки шли через милицию и обычные суды, не забивая каналов госбезопасности, и без того перенапряженных в послевоенные годы.
Эта новая линия Сталина - что теперь-то, после победы над фашизмом, надо САЖАТЬ как никогда энергично, много и надолго, - тотчас же, конечно, отозвалась и на политических.
1948-49 годы, во всей общественной жизни проявившиеся усилением преследований и слежки, ознаменовались небывалой даже для сталинского неправосудия трагической комедией повторников.
Так названы были на языке ГУЛага те несчастные недобитыши 1937-го года, кому удалось пережить невозможные, непереживаемые десять лет и вот теперь, в 1947-48 годах, измученными и надорванными, ступить робкою ногою на землю воли - в надежде тихо дотянуть недолгий остаток жизни. Но какая-то дикая фантазия (или устойчивая злобность или ненасыщенная месть) толкнула генералиссимуса-Победителя дать приказ: всех этих калек сажать заново, без новой вины! Ему было даже экономически и политически невыгодно забивать глотательную машину ее же отработками. Но Сталин распорядился именно так. Это был случай, когда историческая личность капризничает над исторической необходимостью.
И всех их, едва прилепившихся к новым местам или новым семьям, приходили брать. Их брали с той же ленивой усталостью, с какой шли и они. Уж они все знали заранее - весь крестный путь. Они не спрашивали "за что?" и не говорили родным "вернусь", они надевали одежку погрязней, насыпали в лагерный кисет махорки и шли подписывать протокол. (А он и был всего-то один: "Это вы сидели?" - "Я". - "Получите еще десять".)
Тут хватился Единодержавец, что это мало - сажать уцелевших с 37-го года! И детей тех своих врагов заклятых - тоже ведь надо сажать! Ведь растут, еще мстить задумают. (А может поужинал крепко да сон дурной приснился с этими детьми). Перебрали, прикинули - сажали детей, но мало. Командармских детей сажали, а троцкистских - не сплошь! И потянулся поток детей-мстителей. (Попадали в таких детей 17-летняя Лена Косарева и 35-летняя Елена Раковская).
После великого европейского смешения Сталину удалось к 1948-му году снова надежно огородиться, сколотить потолок пониже и в этом охваченном пространстве сгустить прежний воздух 1937-го года.
И потянулись в 1948-м, 49-м и 50-м
- мнимые шпионы (10 лет назад германо-японские, сейчас англо-американские);
- верующие (на этот раз больше сектанты);
- недобитые генетики и селекционеры вавиловцы и менделисты;
- просто интеллигентные думающие люди (а особо строго - студенты), недостаточно отпугнутые от Запада. Модно было давать им:
ВАТ - восхваление американской техники,
ВАД - восхваление американской демократии,
ПЗ - преклонение перед Западом.
Сходные были с 37-м потоки, да не сходные были сроки: теперь стандартом стал уже не патриархальный червонец, а новая сталинская четвертная. Теперь уже десятка ходила в сроках детских.