Как не ошибиться в этом поединке? Кто бы не ошибся?
Мы сказали "в идеале должен быть одинок". Однако в тюремном переполнении 37-го года (да и 45-го тоже) этот идеальный принцип одиночества свежевзятого подследственного не мог быть соблюден. Почти с первых же часов арестант оказывался в густо-населенной общей камере.
Но тут были свои достоинства, перекрывавшие недочет. Избыточность наполнения камеры не только заменяла сжатый одиночный бокс, она проявлялась как первоклассная пытка, особенно тем драгоценная, что длилась целыми сутками и неделями - и безо всяких усилий со стороны следователей: арестанты пытались арестантами же! Наталкивалось в камеру столько арестантов, чтобы не каждому достался кусочек пола, чтобы люди ходили по людям и даже вообще не могли передвигаться, чтобы сидели друг у друга на ногах. Так, в кишеневских КПЗ в 1945 году в одиночку вталкивали по ВОСЕМНАДЦАТЬ человек, в Луганске в 1937 - по ПЯТНАДЦАТЬ <И следствие шло у них по 8-10 месяцев. "Небось Клим в такой одиночке один сидел" - говорили ребята. (Да еще сидел ли?)>, а Иванов-Разумник в 1938 году в стандартной бутырской камере на 25 человек сидел в составе СТА СОРОКА (уборные так перегружены, что оправка только раз в сутки и иногда даже ночью, как и прогулка!) <В тот год в Бутырках свежеарестованные (уже обработанные баней и боксами) по несколько суток сидели на ступеньках лестниц, ожидая, когда уходящие на этапы освободят камеры. Т-в сидел в Бутырках семью годами раньше, в 1931-м, говорит: все забито под нарами, лежали на асфальтовом полу. Я сидел семью годами позже в 1945-м, - то же самое. Но недавно от М. К. Б-ч я получил ценное личное свидетельство о бутырской тесноте ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМНАДЦАТОГО года: в октябре того года (второй месяц красного террора) было так полно, что даже в прачечной устроили женскую камеру на 70 человек! Да когда ж тогда Бутырки стояли порожние?>. Он же в Лубянском приемном "собачнике" подсчитал, что целыми неделями их приходилось на 1 квадратный метр пола по ТРИ человека (прикиньте, разместитесь!) <Ну да это тоже не чудо: и во Владимирской внутрянке в 1948 г. в камере 3 на 3 метра постоянно стояли 30 человек! (С. Потапов).>, в собачнике не было окна или вентиляции, от тел и дыхания температура была 40-50 градусов (!), все сидели в одних кальсонах (зимние вещи подложив под себя), голые тела их были спрессованы, и от чужого пота кожа заболевала экземой. Так сидели они НЕДЕЛЯМИ, им не давали ни воздуха, ни воды (кроме баланды и чая утром)<Вообще в книге Иванова-Разумника много поверхностного, личного, утомительно-однообразны шутки. Но быт камер 1937-38 года там очень хорошо описан.>.
Если при этом параша заменяла все виды оправки (или, наоборот, от оправки до оправки не было в камере параши, как в некоторых сибирских тюрьмах); если ели по четверо из одной миски - и друг у друга на коленях; если то и дело кого-то выдергивали на допрос, а кого-то вталкивали избитого, бессонного и сломленного; если вид этих сломленных убеждал лучше всяких следовательских угроз; а тому, кого месяцами не вызывали, уже любая смерть и любой лагерь казались легче их скорченного положения, - так может быть это вполне заменяло теоретически идеальное одиночество? И в этой каше людской не всегда решишься, кому открыться, и не всегда найдешь, с кем посоветоваться. И скорее поверишь пыткам и избиениям не тогда, когда следователь тебе грозит, а когда показывают сами люди.
От самих пострадавших ты узнаешь, что дают соленую клизму в горло и потом на сутки в бокс мучится от жажды (Карпунич). Или теркой стирают спину до крови и потом мочат скипидаром. (Комбригу Рудольфу Пинцову досталось и то, и другое, и еще иголки загоняли под ногти, и водой наливали до распирания - требовали, чтобы подписал протокол, что хотел на октябрьском параде двинуть бригаду танков на правительство.) <На самом же деле он вел бригаду на параде, но почему-то же не двинул. Впрочем это не засчитывается. Однако, после своих универсальных пыток он получил... 10 лет по ОСО. Настолько сами жандармы не верили в свои достижения.> А от Александрова, бывшего заведующего художественным отделом ВОЕС - с перебитым позвоночником, клонящегося на бок, не могущего сдерживать слез, можно узнать, как БЬіТ (в 1948 году) сам Абакумов.
Да, да, сам министр госбезопасности Абакумов отнюдь не гнушается этой черной работы (Суворов на передовой!), он не прочь иногда взять резиновую палку в руки. Тем более охотно бьет его заместитель Рюмин. Он делает это на Сухановке в "генеральском" следовательском кабинете. Кабинет имеет по стенам панель под орех, шелковые портьеры на окнах и дверях, на полу большой персидский ковер. Чтобы не попортить этой красоты, для избиваемого постилается сверх ковра грязная дорожка в пятнах крови. При побоях помогает Рюмину не простой надзиратель, а полковник. "Так, - вежливо говорит Рюмин, поглаживая резиновую дубинку диаметром сантиметра в четыре, - испытание бессоницей вы выдержали с честью - (Ал-др Д. хитростью сумел продержаться месяц без сна - он спал стоя) - Теперь попробуем дубинку. У нас больше двух-трех сеансов не выдерживают. Спустите брюки, ложитесь на дорожку". Полковник садится избиваемому на спину. А. Д. собирается считать удары. Он еще не знает что такое удар резиновой палкой по седалищному нерву, если ягодица опала от долгого голодания. Отдается не в место удара - раскалывается голова. После первого же удара избиваемый безумеет от боли, ломает ногти о дорожку. Рюмин бьет, стараясь правильно попадать. Полковник давит своей тушей - как раз работа для трех больших погонных звезд ассистировать всесильному Рюмину! (После сеанса избитый не может идти, его и не несут, конечно, отволакивают по полу. Ягодица вскоре распухнет так, что невозможно брюки застегнуть, а рубцов почти не осталось. Разыгрывается дикий понос, и сидя на параше в своей одиночке Д. хохочет. Ему предстоит еще и второй сеанс и третий, лопнет кожа, Рюмин остервенясь, примется бить его в живот, пробьет брюшину, в виде огромной грыжи выкатятся кишки, арестанта увезут в Бутырскую больницу с перитонитом и временно прервутся попытки заставить его сделать подлость.)
Вот как могут и тебя затязать! После этого просто лаской отеческой покажется, когда кишиневский следователь Данилов бьет священника Виктора Шиповальникова кочергой по затылку и таскает за косы (священников удобно так таскать; а мирских можно - за бороду, и проволакивать из угла в угол кабинета. А Рихарда Охолу - финского красногвардейца, участника ловли Сиднея Рейли и командира роты при подавлении Кронштадского восстания, поднимали щипцами то за один то за другой большой его ус и держали по десять минут так, чтобы ноги не доставали пола.)
Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на спину на полу, ноги развести, на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа тебя за руки, а следователь - не гнушаются тем и женщины - становятся между твоих разведенных ног и, носком своего ботинка (своей туфли) постепенно, умеренно и все сильней, прищемляя к полу то, что делало тебя когда-то мужчиной, смотрит тебе в глаза и повторяет, повторяет свои вопросы или предложения предательства. Если он не нажмет прежде времени чуть сильней, у тебя будет еще пятнадцать секунд вскричать, что ты все признаешь, что ты готов посадить и тех двадцать человек, которых от тебя требуют, или оклеветать в печати свою любую святыню...
И суди тебя Бог, а не люди...
- "Выхода нет! Надо во всем признаваться!" - шепчут подсаженные в камеру наседки.
- Простой расчет: сохранить здоровье! - говорят трезвые люди.
- Зубы потом не вставят, - кивают тебе, у кого их уже нет.
- Осудят все равно, хоть признавайся, хоть не признавайся, - заключают постигшие суть.
- Тех, кто не подписывают - расстреляют! - еще кто-то пророчит в углу. - Чтоб отомстить. Чтоб концов не осталось: как следствие велось.
- А умрешь в кабинете, объявят родственникам: лагерь без права переписки. И пусть ищут.
А если ты оротодокс, то к тебе подберется другой ортодокс, и враждебно оглядываясь, чтоб не подслушали непосвященные, станет горячо толкать тебе в ухо:
- Наш долг - поддерживать советское следствие. Обстановка - боевая. Мы сами виноваты: мы были слишком мягкотелы, и вот развелась эта гниль в стране. Идет жестокая тайная война. Вот и здесь вокруг нас - враги, слышишь, как высказываются? Не обязана же партия отчитываться перед каждым из нас - зачем и почему. Раз требуют - значит, надо подписывать.
И еще один ортодокс подбирается:
- Я подписал на тридцать пять человек, на всех знакомых. И вам советую: как можно больше фамилий, как можно больше увлекайте за собой! Тогда станет очевидным, что это нелепость, и всех выпустят.
А Органам именно это и нужно! Сознательность Ортодокса и цели НКВД естественно совпали. НКВД и нужен этот стрельчатый веер имен, это расширенное воспроизводство их. Это - и признак качества их работы и колки для накидывания новых арканов. "Сообщников! Сообщников! Единомышленников!" - напорно вытряхивали из всех. (Говорят, P. Pалов назвал своим сообщником кардинала Ришелье, внесли его в протоколы - и до реабилитационного допроса 1956 года никто не удивился.)