Но чаще того - цинизм. Голубые канты понимали ход мясорубки и любили его. Следователь Мироненко в Джидинских лагерях (1944 г.) говорил обреченному Бабичу, даже гордясь рациональностью построения: "Следствие и суд - только юридическое оформление, они уже не могут изменить вашей участи, предначертанной заранее. Если вас нужно расстрелять, то будь вы абсолютно невинны - вас все равно расстреляют. Если же вас нужно оправдать (это очевидно относится к СВОИМ - А. С.), то будь вы как угодно виноваты - вы будете обелены и оправданы". - Начальник 1-го следственного отдела западно-казахстанского ОблГБ Кушнарев так и отлил Адольфу Цивилько: "Да не выпускать же тебя, если ты ленинградец!" (то есть, со старым партийным стажем).
"Был бы человек - а дело создадим!" - это многие из них так шутили, это была их пословица. По нашему - истязание, по их - хорошая работа. Жена следователя Николая Грабищенко (Волгоканал) умиленно говорила соседям: "Коля - очень хороший работник. Один долго не сознавался - поручили его Коле. Коля с ним ночь поговорил - и тот сознался".
Отчего они все такою рьяной упряжкой включились в эту гонку не за истиной, а за ЦИФРАМИ обработанных и осужденных? Потому что так им было всего УДОБНЕЕ, не выбиваться из общей струи. Потому что цифры эти были - их спокойная жизнь, их дополнительная оплата, награды, повышение в чинах, расширение и благосостояние самих Органов. При хороших цифрах можно было и побездельничать, и похалтурить, и ночь погулять (как они и поступали). Низкие же цифры вели бы к разгону и разжалованию, к потере этой кормушки, - ибо Сталин не мог бы поверить, что в каком-то районе, городе или воинской части вдруг не оказалось у него врагов.
Так не чувство милосердия, а чувство задетости и озлобления вспыхивало в них по отношению к тем злоупорным арестантам, которые не хотели складываться в цифры, которые не поддавались ни бессоннице, ни карцеру, ни голоду! Отказываясь сознаваться, они повреждали личное положение следователя! они как бы его самого хотели сшибить с ног! - и уж тут всякие меры были хороши! В борьбе как в борьбе! Шланг тебе в глотку, получай соленую воду!
***
По роду деятельности и по сделанному жизненному выбору лишенные ВЕРХНЕЙ сферы человеческого бытия, служители Голубого Заведения с тем большей полнотой и жадностью жили в сфере нижней. А там владели ими и направляли их сильнейшие (кроме голода и пола) инстинкты нижней сферы: инстинкт ВЛАСТИ и инстинкт НАЖИВЫ. (Особенно - власти. В наши десятилетия она оказалась важнее денег.)
Власть - это яд, известно тысячелетия. Да не приобрел бы никто и никогда материальной власти над другими! Но для человека с верою в нечто высшее надо всеми нами, и потому с сознанием своей ограниченности, власть еще не смертельна. Для людей без верхней сферы власть - это трупный яд. Им от этого заражения - нет спасенья.
Помните, что пишет о власти Толстой? Иван Ильич занял такое служебное положение, при котором имел возможность погубить всякого человека, которого хотел погубить! Все без исключения люди были у него в руках, любого самого важного можно было привести к нему в качестве обвиняемого. (Да ведь это про наших голубых! Тут и добавлять нечего!) Сознание этой власти ("и возможность ее смягчить" - оговаривает Толстой, но к нашим парням это уж никак не относится) составляли для него главный интерес и привлекательность службы.
Что там привлекательность! - упоительность! Ведь это же упоение - ты еще молод, ты, в скобках скажем, сопляк, совсем недавно горевали с тобой родители, не знали, куда тебя пристроить, такой дурак и учиться не хочешь, но прошел ты три годика того училища - и как же ты взлетел! как изменилось твое положение в жизни! как движенья твои изменились, и взгляд, и поворот головы! Заседает ученый совет института - ты входишь, и все замечают, все вздрагивают даже; ты не лезешь на председательское место, там пусть ректор распинается, ты сядешь сбоку, но все понимают, что главный тут - ты, спецчасть. Ты можешь пять минут посидеть и уйти, в этом твое преимущество перед профессорами, тебя могут звать более важные дела, - но потом над их решением ты поведешь бровями (или даже лучше губами) и скажешь ректору: "Нельзя. Есть соображения..." И все! И не будет! - Или ты - особист, смершевец, всего лейтенант, но старый дородный полковник, командир части, при твоем входе встает, он старается льстить тебе, угождать, он с начальником штаба не выпьет, не пригласив тебя. Это ничего, что у тебя две малых звездочки, это даже забавно: ведь твои звездочки имеют совсем другой вес, измеряются совсем по другой шкале, чем у офицеров обыкновенных (и иногда, в спецпоручениях, вам разрешается нацепить, например, и майорские, это как псевдоним, как условность). Над всеми людьми этой воинской части, или этого завода, или этого района ты имеешь власть идущую несравненно глубже, чем у командира, у директора, у секретаря райкома. Те распоряжаются их службой, заработками, добрым именем, а ты - их свободой. И никто не посмеет сказать о тебе на собрании, никто не посмеет написать о тебе в газете - да не только плохо! и хорошо - не посмеют!! Тебя, как сокровенное божество, и упоминать даже нельзя! Ты - есть, все чувствуют тебя! - но тебя как бы и нет! И поэтому - ты выше открытой власти с тех пор, как прикрылся этой небесной фуражкой. Что ТЫ делаешь - никто не смеет проверить, но всякий человек подлежит твоей проверке. Оттого перед простыми так называемыми гражданами (а для тебя - просто чурками) достойнее всего иметь загадочное глубокомысленное выражение. Ведь один ты знаешь спецсоображения, больше никто. И поэтому ты всегда прав.
В одном только никогда не забывайся: и ты был бы такой же чуркой, если б не посчастливилось тебе стать звенышком Органов - этого гибкого, цельного, живого существа, обитающего в государстве, как солитер в человеке - и все твое теперь! все для тебя! - но только будь верен Органам! За тебя всегда заступятся! И всякого обидчика тебе помогут проглотить! И всякую помеху упразднить с дороги! Но - будь верен Органам! Делай все, что велят! Обдумают за тебя и твое место: сегодня ты спецчасть, а завтра займешь кресло следователя, а потом может быть поедешь краеведом на озеро Селигер,<1931 г., Ильин.> отчасти может быть чтобы подлечить нервы. А потом может быть из города, где ты уж слишком прославишься, ты поедешь в другой конец страны уполномоченным по делам церкви.<Лютый ярославский следователь Волкопялов - уполномоченный по делам церкви в Молдавии.> Или станешь ответственным секретарем Союза Писателей.<Другой Ильин, Виктор Николаевич, бывший генерал-лейтенант госбезопасности.> Ничему не удивляйся: истинное назначение людей и истинные ранги людям знают только Органы, остальным просто дают поиграть: какой-нибудь там заслуженный деятель искусства или герой социалистических полей, а - дунь, и нет его.<- Ты - кто? - спросил генерал Серов в Берлине всемирноизвестного биолога Тимофеева-Рессовского. - А ты - кто? - не расстерялся Т.-Рессовский со своей наследственной казацкой удалью. - Вы - ученый? - поправился Серов.>
Работа следователя требует, конечно, труда: надо приходить днем, приходить ночью, высиживать часы и часы, - но не ломай себе голову над "доказательствами" (об этом пусть у подследственного голова болит), не задумывайся - виноват, не виноват, - делай так, как нужно Органам - и все будет хорошо. От тебя самого уже будет зависеть провести следствие поприятнее, не очень утомиться, хорошо бы чем-нибудь поживиться, а то - хоть развлечься. Сидел-сидел, вдруг выдумал новое воздействие! - эврика! - звони по телефону друзьям, ходи по кабинетам, рассказывай - смеху-то сколько! давайте попробуем, ребята, на ком? Ведь скучно все время одно и то же, скучны эти трясущиеся руки, умоляющие глаза, трусливая покорность - ну хоть посопротивлялся бы кто-нибудь! "Люблю сильных противников! Приятно переламывать им хребет!"<Сказал Г. Г-ву ленинградский следователь Шитов.>
А если такой сильный, что никак не сдается, все твои приемы не дают результат? Ты взбешен? - и не сдерживай бешенства! Это огромное удовольствие, это полет! - распустить свое бешенство, не знать ему преград! Раззудись, плечо! Вот в таком состоянии и плюют проклятому подследственному в раскрытый рот! и втискивают его лицом в полную плевательницу <Случай с Васильевым у Иванова-Разумника.>! вот в таком состоянии и мочатся в лицо поставленному на колени! После бешенства чувствуешь себя настоящим мужчиной!
Или допрашиваешь "девушку за иностранца" <Эсфирь Р., 1947>. Ну, поматюгаешь ее, ну спросишь: "А что, у американца - ... граненый, что ли? Чего тебе, русских было мало?" И вдруг идея: она у этих иностранцев нахваталсь кое-чего. Не упускай случай, это вроде заграничной командировки! И с пристрастием начинаешь ее допрашивать: Как? в каких положениях?.. а еще в каких?.. подробно! каждую мелочь! (и себе пригодится, и ребятам расскажу!) Девка и в краске, и в слезах, мол это к делу не относится - "нет, относится! говори!" И вот что такое твоя власть! - она все тебе подробно рассказывает, хочешь нарисует, хочешь и телом покажет, у нее выхода нет, в твоих руках ее карцер и ее срок.
Заказал ты <Следователь Похилько, Кемеровское ГБ.> стенографистку записывать допрос - прислали хорошенькую, тут же и лезь ей за пазуху при подследственном пацане,<Школьник Миша Б.> - его, как не человека, и стесняться нечего.
- Да, кого тебе вообще стесняться? да если ты любишь баб (а кто их не любит?) - дурак будешь, не используешь своего положения. Одни потянутся к твоей силе, другие уступят по страху. Встретил где-нибудь девку, наметил - будет твоя, никуда не денется. Чужую жену любую заметил - твоя! - потому что мужа убрать ничего не составляет.<Давно у меня есть сюжет рассказа "Испорченная жена". Но, видно, не соберусь написать, вот он. В одной авиационной дальневосточной части перед корейской войной некий подполковник, вернувшись из командировки, узнал, что жена его в больнице. Случилось так, что врачи не скрыли от него, ее половая область повреждена от патологического обращения. Подполковник кинулся к жене и добился признания, что это - особист их части, старший лейтенант (впрочем, кажется, не без склонности с ее стороны). В ярости подполковник побежал к особисту в кабинет, выхватил пистолет и угрожал убить. Но очень скоро старший лейтенант заставил его согнуться и выйти побитым и жалким: угрозил, что сгноит его в самом ужасном лагере, что тот будет молится о смерти без мучений. Он приказал ему принять жену какая она есть (что-то было нарушено бесповоротно), жить с ней, не сметь разводиться и не сметь жаловаться - и это цена того, что он останется на воле! И подполковник все выполнил. (Рассказано мне шофером этого особиста.)