* Так (словно повторяя судьбу русской 2-й самсоновской армии, столь же безумно брошенной в котел) погибла 2-я Ударная Власова.
* Тут конечно была измена родине! Тут конечно жестокое эгоистическое предательство! Но - сталинское. Измена - не обязательно проданность за деньги. Невежество и небрежность в подготовке войны, растерянность и трусость при ее начале, бессмысленные жертвы армиями и корпусами, чтобы только выручить свой маршальский мундир - да какая есть горше измена для верховного главнокомандующего?
* В отличие от Самсонова, Власов не кончил с собой. После гибели армии он еще скитался по лесам и болотам и сдался в плен 6 июля в районе Сиверской. Он перевезен был в германскую ставку под Летцен (Восточная Пруссия), где было собрано несколько пленных генералов и бригадный комиссар Г. Н. Жиленков (в прошлом успешный партработник, секретарь одного из московских райкомов партии). Они уже заявили о своем несогласии с политикой сталинского правительства. Но не хватало настоящей фигуры. Ею стал Власов.>
Глядя на этот снимок, невозможно было поверить, что вот - выдающийся человек или что вот он давно и глубоко болел за Россию. А уж листовки, сообщавшие о создании РОА - "русской освободительной армии" не только были написаны дурным русским языком, но и с чужим духом, явно немецким, и даже незаинтересованно в предмете, зато с грубой хвастливостью по поводу сытой каши у них и веселого настроения у солдат. Не верилось и в эту армию, а если она действительно была - то уж какое там веселое настроение?.. Вот так-то соврать только немец и мог. <Никакой РОА действительно и не было почти до самого конца войны. И название это и нарукавный герб были сочинены немцем русского происхождения капитаном Штрик-Штрикфельдом в Остпропагандабтайлюнг. (Незначительный по должности, он имел, однако, влияние и старался убедить гитлеровские верхи в необходимости германо-русского союза, а русских привлечь к сотрудничеству с Германией. Обоесторонне тщетная затея! Обе стороны лишь искали как друг друга использовать и обмануть. Но у немцев были для того позиции на горе, власть, у власовских офицеров - фантазии на дне ущелья.) Армии такой не было, но противосоветские формирования из недавних советских граждан стали составляться с первых же месяцев войны. Первыми поддержали немцев литовцы (круто ж насолили мы им за год!); затем из украинцев была создана добровольческая дивизия SS-Галиция; затем - отряды из эстонцев; осенью 1941 г. появились охранные роты в Белоруссии; а в Крыму - татарский батльон. (И все это мы посеяли сами! Например, в Крыму - нашим тупым двухдесятилетним гонением на мечети, закрытием и разрушением их, тогда как дальновидная завоевательница Екатерина отпускала государственные средства на постройку и расширение крымских мечетей. И гитлеровцы, придя, догадались тоже стать на их защиту.) Позже появились на немецкой стороне кавказские отряды и казачьи войска (свыше конного корпуса). Первой же военной зимой стали формировать из русских добровольцев взводы и роты - но русским формированиям немецкое командование сильно не доверяло, фельдфебелей и лейтенантов ставили немцев (лишь унтерофицеры могли быть русские), немецкие же утверждались и команды ("achtung!", "hаlt"! и др.) Более значительными и уже сплошь русскими формированиями были: бригада в Локте Брянской области - с ноября 1941 г. (Местный преподаватель машиностроения К. П. Воскобойников возглавил "национально-трудовую партию России", манифест к гражданам страны и флаг с Георгием Победоносцем); формирование в поселке Осинторф под Оршей с начала 1942 г. под руководством русских эмигрантов (лишь малая струйка русских эмигрантов пришла к этому движению, и та не скрывала антинемецких настроений, допустила многие перебеги на советскую сторону и даже переход целого батальона, после чего эмигранты были немцами отозваны); да Гиля, под Люблиным с лета 1942 г. (В. В. Гиль, член ВКП (б) и даже кажется еврей, не только уцелел в плену, но, при поддержке других пленных, стал старостою лагеря под Сувалками и предложил немцам создать "боевой союз русских националистов"). Однако не было еще во всем том никакой РОА и никакого Власова. Роты под немецким командованием были для опыта выдвинуты на русский фронт, а русские соединения выставлены против брянских, оршанских и польских партизан.>
Что русские против нас вправду есть и что они бьются круче всяких эсэсовцев, мы отведали вскоре. В июле 1943 года под Орлом взвод русских в немецкой форме защищал, например, Собакинские Выселки. Они бились с таким отчаянием, будто эти Выселки построили сами. Одного загнали в погреб, к нему туда бросали ручные гранаты, он замолкал; но едва совались спуститься - он снова сек автоматом. Лишь когда ухнули туда противотанковую гранату, узнали, еще в погребе у него была яма, и в ней он перепрятывался от разрыва противопехотных гранат. Надо представить себе степень оглушенности, контузии и безнадежности, в которой он продолжал сражаться.
Защищали они, например, и несбиваемый днепровский плацдарм южнее Турска, там две недели шли безуспешные бои за сотни метров, и бои свирепые и морозы такие же (декабрь 43-го года). В этом осточертении многодневного зимнего боя в маскхалатах, скрывавших шинель и шапку, были и мы и они, и под Малыми Козловичами, рассказывали мне, был такой случай. В перебежках между сосен запутались и легли рядом двое, и уже не понимая точно, стреляли в кого-то и куда-то. Автоматы у обоих - советские. Патронами делились, друг друга похваливали, матерились на замерзающую смазку автомата. Наконец совсем перестало подавать, решили они закурить, сбросили с голов белые капюшоны - и тут разглядели орла и звездочку на шапках друг у друга. Вскочили! Автоматы не стреляют! Схватили и, мордуя ими как дубинками, стали друг за другом гоняться: уж тут не политика и не родина-мать, а простое пещерное недоверие: я его пожалею, а он меня убьет.
В Восточной Пруссии в нескольких шагах от меня провели по обочине тройку пленных власовцев, а по шоссе как раз грохотала Т-тридцать четверка. Вдруг один из пленных вывернулся, прыгнул и ласточкой шлепнулся под танк. Танк увильнул, но все же раздавил его краем гусеницы. Раздавленный еще извивался, красная пена шла на губы. И можно было его понять! Солдатскую смерть он предпочитал повешению в застенке.
Им не оставлено было выбора. Им нельзя было драться иначе. Им не оставлено было выхода биться как-нибудь побережливее к себе. Если один "чистый" плен уже признавался у нас непрощаемой изменой родине, то что ж о тех, кто взял оружие врага? Поведение этих людей с нашей пропагандной топорностью объяснялось: 1) предательством (биологически? текущим в крови?) и 2) трусостью. Вот уж только не трусостью! Трус ищет где есть поблажка, снисхождение. А во "власовские" отряды вермахта их могла привести только последняя крайность, только запредельное отчаяние, только неутолимая ненависть к советскому режиму, только презрение к собственной сохранности. Ибо знали они: здесь не мелькнет им ни полоски пощады! В нашем плену их расстреливали, едва только слышали первое разборчивое русское слово изо рта. В русском плену, также как и в немецком, хуже всего приходилось русским.
Эта война вообще нам открыла, что хуже всего на земле быть русским.
Я со стыдом вспоминаю, как при освоении (то есть, разграбе) бобруйского котла я шел по шоссе среди разбитых и поваленных немецких автомашин, рассыпанной трофейной роскоши, - и из низинки, где погрязли утопленные повозки и машины, потерянно бродили немецкие битюги и дымились костры из трофеев же, услышал вопль о помощи: "Господин капитан! Господин капитан!" Это чисто по-русски кричал мне о защите пеший в немецких брюках, выше пояса нагой, уже весь окровавленный - на лице, груди, плечах, спине, - а сержант-особист, сидя на лошади, погонял его перед собою кнутом и наседанием лошади. Он полосовал его по голому телу кнутом, не давая оборачиваться, не давая звать на помощь, гнал его и бил, вызывая из кожи новые красные ссадины.