Гоминьдановская историография китайско-русских отношений заимствовала методологию освещения вопроса территориального размежевания в Приамурье у цинских историков. Так, в книге Хэ Хань-вэня, например, в качестве начального периода связей Китая с Россией рассматривается история борьбы ханьской династии с гуннами, походы на север в период династий Суй и Тан, походы монголов в Центральную Азию [48] и на Русь 221. Вместе с тем гоминьдановский историк прославляет Нерчинский договор как «единственный триумфальный договор в истории внешних связей Китая» 222, в результате которого «агрессивные происки, чинившиеся русскими в течение 50 лет в районе Амура, лопнули как мыльный пузырь», а «Амур — единственный речной путь, связывающий Сибирь с Тихим океаном, — оказался полностью блокированным Китаем» 223. При этом автор не считал нужным скрывать, что статьи договора были навязаны русским силой — блестящие результаты соглашения, по его мнению, оправдали все средства; тем не менее агрессорами объявлялись все-таки потерпевшие 224.
Современная китайская историография китайско-русских отношений не располагает специальными исследованиями по интересующей нас теме. Однако в общих работах по истории связей Китая с Россией и международных связей Китая даются оценки договора, заключенного в Нерчинске. При этом историки КНР первоначально старались не акцентировать внимание на территориальных статьях договора, касаясь лишь его влияния в установлении мирных взаимоотношений России с Китаем.
Так, в статье «Триста лет дружбы китайского и русского народов», опубликованной к 40-летию Великой Октябрьской «социалистической революции, историк Юй Юань-ань подчеркивал, что после подписания Нерчинского договора связи между народами Китая и России стали более тесными 225.
В 1957 г. издательством «Жэньминь» была выпущена в свет книга преподавателя кафедры истории пекинского Народного университета Пын Мина «История китайско-советской дружбы». Многие положения первой главы этой работы, посвященной рассмотрению взаимоотношений Китая с Россией с древнейших времен и до 1917 г., сходны с заключениями Юй Юань-аня. «К 80-м годам XVII в., — пишет Пын Мин, — Россия распространила свои владения до Сибири, а затем и до Амура. Китайский император цинской династии Канси также расширил свои владения вплоть до Амура. Между обеими странами возник непродолжительный конфликт, который в конечном итоге был разрешен путем переговоров» 226. В этой характеристике Пын Мином албазинских событий примечательно признание, что владения Цинской империи лишь в конце XVII в. расширились «вплоть до Амура». Однако в хронологии русского продвижения на восток допущена неточность: не только Сибирь, но и Приамурье были присоединены Россией не к 80-м годам, а в середине XVII в. Нерчинский договор, по мнению Пын Мина, [49] «послужил основой мирных отношений между Китаем и Россией на протяжении 170 лет (до второй опиумной войны)», так как установил государственную границу и разрешил вопрос о торговле русских в Китае 227.
Не отходят от рассмотренных нами оценок Нерчинского договора и авторы коллективного труда «История империалистической агрессии в Китае». По их мнению, хотя с 40-х годов XVII в. до 1689 г. и имел место длительный военный конфликт между Россией и Китаем, причем агрессивной стороной здесь представляется Русское государство, однако Нерчинский, а также Кяхтинский договоры «были заключены на основах взаимного равенства, они гарантировали мир на русско-китайской границе и способствовали торговле России с Китаем» 228.
Общим недостатком приведенных выше оценок Нерчинского договора является их необъективность, выражающаяся в том, что они скрывают агрессивный характер политики Цинов в Приамурье в XVII в. и замалчивают тот факт, что условия Нерчинского договора были навязаны русским представителям силой, чего не отрицали даже гоминьдановские историки.
Тенденция «подправить» историю русско-китайского территориального размежевания в Приамурье из специальных работ перешла и в учебные пособия. Так, в разделе «Китайско-русские взаимоотношения в ранний период цинской династии», включенном в учебники истории Китая для средних школ, в объективное на первый взгляд изложение событий, сопутствовавших выходу обоих государств в Приамурье, вкраплены факты, не происходившие в действительности, например, первое занятие Албазина цинскими войсками датируется 1640 г., но, мол, маньчжуры ушли оттуда, а на их место явились русские 229. Это явный домысел авторов учебника, так как ни маньчжурские документы периода албазинских событий, ни труды цинских историков не сообщают нам этих сведений, хотя и в них налицо стремление показать китайский «приоритет» в освоении левого берега Амура. Когда же затем авторы учебника подчеркивают, что после заключения договора русские покинули Албазин, они подводят читателя к мысли о закономерном характере включения по Нерчинскому договору территорий севернее Амура в состав Цинской империи, по праву их первого завоевания.
Наряду с этим в исторической литературе, изданной в КНР, в последнее время наметилась тенденция переоценить роль цинской династии в истории Китая и представить ее внешнюю политику полностью отвечающей интересам страны. При этом во главу угла становится расширение Цинами национальных границ и укрепление ими феодального государства. В этих целях историки КНР используют и старый тезис об определенности и закономерности границы, установленной Нерчинским договором. Так, в статье «О Канси», опубликованной в 1961 г. в журнале «Лиши яньцзю», один из ведущих специалистов по новой истории Китая, Лю Да-нянь, подчеркивает, что «наряду с объединением страны в 1689 г. Канси на равноправной основе заключил Нерчинский договор с Россией, определив границы Северо-Восточного Китая. Отныне рубежи нашей страны простирались на востоке до Тихого океана, на юге до островов южных морей, на западе до отрогов Гималаев, на севере до Сибири. При феодальных династиях до Цинов никогда не было столь длительного и эффективного объединения столь обширной территории» 230. Мнение Лю Да-наня разделяет и другой крупный историк КНР, Фань Вэнь-лань, [50] видящий «большую заслугу» цинской династии в том, что при ней «фактически была аннулирована Великая Китайская стена» и границы государства значительно расширились 231.
Этот взгляд на цинскую династию как на политическую силу, раздвинувшую границы Китая, является односторонним и тенденциозным, так как при этом выделяется лишь полоса подъема маньчжурского могущества, жертвой которого пали и собственно Китай, и некоторые сопредельные территории, и государственные образования (Приамурье, Монголия, Джунгария, Восточный Туркестан, Тибет). Все эти завоевания, предпринимавшиеся маньчжурами в целях расширения территории за счет захвата чужих земель, упрочения своего господства и отвлечения внимания китайского народа от антицинской борьбы, растрачивали материальные и людские ресурсы Китая 232 и в конечном итоге ослабили его сопротивляемость вторжению капиталистических держав, не говоря уже о бедствиях, которые они несли завоеванным народам.
Хвалебная же оценка в этой связи Нерчинского договора не нова, она заимствована из цинской и гоминьдановской историографии, обосновывавших таким путем правомерность захвата Цинами Приамурья. Тезис о «равноправной основе» соглашения в Нерчинске является простой попыткой прикрыть агрессивную сущность устремлений маньчжуров к территориальным захватам за счет Русского государства на левом берегу Амура.
В настоящее время даже западная историография, специализировавшаяся на подчеркивании негативных моментов в политике России по отношению к ее дальневосточным соседям, вынуждена признавать, что Нерчинский договор был заключен не в интересах Русского государства. Характерно в этом отношении высказывание американского историка Г. Ленсена: «Ведя переговоры с позиции силы с русскими представителями, фактически находившимися в их власти, маньчжуры получили первый договор Китая с Западом не менее как на «равной» основе. Действительно, он был в пользу Китая, оставляя район Амура в руках маньчжуров» 233.
В период становления советской исторической науки (1925-1930 гг.) не было глубоких исследований по истории ранних русско-китайских отношений. Основной материал, которым пользовались советские историки этого периода, черпался из работ русских дореволюционных авторов, причем этому не всегда сопутствовал элемент необходимого углубления и критического переосмысливания.
В статье «Из истории сношений России с Китаем (XVII-XX вв.)» М. Андреев лишь упоминает о факте заключения договора, не давая его оценки 234. В работе К. Харнского односторонне подчеркивался только военный характер присоединения русскими Приамурья. С заключением Нерчинского договора, по мнению автора, восстанавливалось положение, существовавшее до 1644 г., Россия «отказывалась от всех захватов на Амуре», что «означало полную и безоговорочную победу Китая» 235. [51]
Первым советским историком, построившим свое исследование не только на базе ранее имевшейся литературы, но и с привлечением сохранившихся архивных документов, был Б. Г. Курц 236. Ему удалось показать, что условия Нерчинского договора были приняты Головиным лишь в силу обстоятельств, при вооруженном давлении со стороны маньчжуров, в результате чего Цинам и достались территории, ранее принадлежавшие русским. При этом Б. Г. Курц подчеркивал, что «Нерчинский договор 1689 года не считался русскими окончательно выяснившим взаимоотношения. Граница была установлена лишь частично» 237. Курц впервые отметил и большое значение договора (его статьи 5) для развития русско-китайской торговли 238. Вместе с тем ему удалось сделать наблюдение, что сразу же после заключения договора «статьи его подверглись со стороны китайцев одностороннему толкованию», тогда как русские требовали их точного применения, а в дальнейшем «китайцы, несомненно, еще более стремились к истолкованию их в свою пользу» и были склонны «к искажению даже прямого смысла договора» 239.