Во-вторых, в легальном определении исковой давности неточно определен состав лиц, наделенных правом на обращение в суд за защитой нарушенного права (интереса): не включены т.н. процессуальные истцы (ст. 45–46 ГПК РФ, ст. 41–42 АПК РФ), а также иные лица, уполномоченные обращаться от собственного имени за защитой интересов лица, чье право или охраняемый законом интерес нарушены (например, арбитражные управляющие – п. 1 ст. 66, п. 4 ст. 83, п. 1 ст. 99, п. 3 ст. 129 ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» от 26.10.2002 г. №127‑Ф3[21], опекуна – п. 2 ст. 177 ГК РФ). Между тем, принимая во внимание, что процессуальный истец и иные уполномоченные законом лица выступают в суде, хотя и в интересах лица, чьи права или охраняемые законом интересы нарушены, но от собственного имени, такая неточность закона, не разъясненная должным образом в Постановлении Пленумов №15/18, может иметь конкретные отрицательные практические последствия (например, при решении вопроса о принятии судом заявления о применении исковой давности к требованию, предъявленному не тем лицом, чье право нарушено, а иным уполномоченным лицом).
Закрепленные в нормах действующего законодательства сроки исковой защиты гражданских прав неодинаковы по продолжительности: наряду с общим трехлетним давностным сроком (ст. 196 ГК РФ) предусматривается возможность установления для отдельных видов требований специальных сроков – сокращенных и более длительных по сравнению с общим сроком.
Специальные давностные сроки, по сути, ничем, кроме величины, не отличаются от общего срока: на них в соответствии с п. 2 ст. 197 ГК РФ распространяются все правила применения общего срока. Необходимость установления специальных сроков давности обусловлена спецификой притязаний, на которые они распространяются. Для стабилизации гражданского оборота предъявление требований, подчиненных действию сокращенных и более длительных сроков, необходимо ограничивать более короткими, или наоборот, более продолжительными периодами времени. Сокращенные сроки применяются к искам, возникающим из тех правоотношений (например, в сфере перевозок, корпоративного права), для которых важна определенность и обеспечение более строгой дисциплины участников гражданского оборота (по сравнению с другими отношениями). Более длительный срок по искам о применении последствий недействительности ничтожной сделки установлен для обеспечения пресечения существования неправомерных отношении, даже если они возникли достаточно давно.
Исходя из правовой природы исковой давности как срока исковой защиты права, можно утверждать, что исковая давность способствует своевременной реализации права на судебную защиту, т.е., как и любой другой гражданско-правовой срок, выполняет стимулирующую, побудительную функцию в процессе правового регулирования[22]. Императивный характер норм об исковой давности позволяет сделать вывод об основном назначении института исковой давности: путем погашения права на иск (правопритязания) исковая давность способствует внесению ясности в правоотношения различных субъектов, следствием чего является упорядочение гражданского оборота в целом.
Однако названными функциями значение исковой давности не исчерпывается; их можно считать главными, но не единственными основаниями установления давностных сроков. В качестве других оснований в литературе правомерно указываются:
1) укрепление договорной дисциплины, обеспечение своевременного производства расчетов.
2) обеспечение своевременного воздействия на неисправного должника.
На основании изложенного можно сделать вывод о том, что исковая давность устанавливается в законе в целях упорядочения гражданского оборота посредством стимулирования субъектов, права или законные интересы которых нарушены, к реализации права на их исковую защиту в течение установленного законом срока.
Давностные сроки устанавливаются только законом и применяются исключительно судом (хотя и не по собственной инициативе). В связи с этим значение судебной практики применения исковой давности трудно переоценить.
Говоря о формировании практики судов общей юрисдикции, арбитражных и третейских судов в сфере применения сроков судебной защиты гражданских прав, нельзя не остановиться на вопросе о роли судебной практики в процессе правотворчества и толкования положений действующего законодательства. Данная проблема представляется тем более актуальной, если учесть, что нормы об исковой давности в ГК РФ не лишены пробелов и неточностей, а также весьма лаконичны (понятию, правилам применения и порядку исчисления давностных сроков посвящено всего 14 небольших статей), хотя исковая давность является универсальным институтом, нормы которого подлежат применению ко всем требованиям, возникающим из гражданских правоотношений. Многие спорные вопросы, связанные с указанными недостатками нормативного регулирования, в последние годы удавалось разрешать в совместных Постановлениях Пленумов Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ по отдельным вопросам и в обзорах практики разрешения споров, связанных с применением определенных разделов действующего законодательства, в виде информационных писем Президиума ВАС РФ. Особо следует отметить Постановление Пленума ВС РФ и роль третейских судов в формировании судебной практики, несомненно, велика (достаточно вспомнить практику Международного коммерческого Арбитражного суда при Торгово-промышленной палате РФ, действующего на основании Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже» от 07.07.93 г. №5338[23] – Пленума ВАС РФ №15/18 от 12, 15 ноября 2001 г. «О некоторых вопросах, связанных с применением норм ГК РФ об исковой давности», закрепляющее позицию высших судебных инстанций по применению норм о сроках исковой защиты гражданских прав.
Значение судебной практики – является ли судебная практика источником права в отечественной правовой системе и действует ли судебный прецедент – обсуждается в науке на протяжении нескольких десятилетий. Подробное рассмотрение известных в юридической литературе мнений о содержании и соотношении понятий «судебная практика» и «судебный прецедент» выходит за пределы темы настоящей работы. Исходным для дальнейших суждений является признание отсутствия в российской правовой системе института судебного прецедента в том виде, в котором он существует в англо-саксонской правовой семье. Судебной практикой по гражданским делам является «обобщенный результат деятельности судов по применению права при рассмотрении и разрешении гражданских дел»[24], судебным прецедентом – «решение по конкретному делу, являющееся обязательным для судов той же или низшей инстанции при решении аналогичных дел либо служащее примерным образцом толкования закона, не имеющим обязательной силы»[25].
Различные точки зрения исследователей вопроса о роли прецедента и судебной практики в толковании действующих и формировании новых правовых норм в отечественной правовой системе можно условно объединить в два направления. Одни ученые с различной степенью уверенности признают судебную практику и прецедент в качестве одного из ее элементов источниками права[26]. Другие (опять-таки с различной степенью категоричности) настаивают на исключительно правоприменительном значении судебной деятельности и невозможности рассматривать судебную практику (как в виде разъяснений высших судебных инстанций, так и в виде постановлений по отдельным делам или обзоров практики рассмотрения и разрешения определенных категорий дел) в качестве источника права[27].
Сторонники признания правотворческих функций суда в обоснование своей позиции приводят следующие аргументы. Во-первых, суд решает значительное количество дел при наличии пробелов в праве и действующем законодательстве, устанавливая судебным актом вариант правового регулирования определенных отношений. Во-вторых, высшие судебные инстанции (Конституционный Суд, Верховный Суд и Высший Арбитражный Суд РФ) наделены правом признавать неконституционными либо недействительными, и соответственно, не подлежащими применению, нормативные правовые акты, затрагивающие права, свободы и законные интересы граждан и организаций (в том числе в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности). Решения, принятые судами в процессе реализации этого права, влекут отмену правовых норм, поэтому имеют правотворческий характер. Кроме того, толкования норм действующего законодательства, содержащиеся в разъяснениях Пленумов Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда, зачастую приобретают характер правоположений, и будучи обязательными для нижестоящих судов, в процессе правоприменения превращаются в новые правовые нормы. Наконец, деятельность судов по толкованию закона и обобщению судебной практики фактически приводит к созданию новых норм права, и одновременно – к их применению в отношении неопределенного круга лиц, поскольку решения и разъяснения высших судебных инстанций служат образцом при принятии судебных актов нижестоящими судами.
При решении рассматриваемого вопроса необходимо принимать во внимание следующее. Судебная практика, как и прецедент, формально источником российского права не является, поскольку ни в одном нормативном правовом акте в качестве такового не признается. Наделение судов правотворческими полномочиями является недопустимым с точки зрения соответствия закрепленному в ст. 10 Конституции РФ принципу разделения властей, да и нецелесообразным с практической точки зрения, принимая во внимание, что и при отсутствии таких полномочий суды весьма эффективно осуществляют деятельность по выявлению и преодолению пробелов и иных недостатков законодательства. Аргументы, которые приводятся в юридической литературе в пользу признания судебной практики источником российского права, нельзя считать достаточными для признания судов выполняющими роль правотворческих органов.