Важным составным элементом сталинской программы «революции сверху» стал лозунг «самокритики». Хлебозаготовительный кризис и «шахтинское дело», по мнению Сталина, стали возможными потому, что вовремя не поступили сигналы о неблагополучном положении. В то же время Сталин обращал внимание на то, что лозунг «самокритики» стал актуальным после разгрома оппозиции: «Ввиду легкой победы над оппозицией, которая (т. е. победа) сама по себе представляет серьезнейший плюс для партии, в партии может создаться опасность почить на лаврах, предаться покою и закрыть глаза на недостатки нашей работы». Сталин делал вывод, что «у нас создалась группа руководителей, поднявшихся слишком высоко и имеющих большой авторитет». Понимая, что «без наличия такой авторитетной группы руководителей руководить большой страной немыслимо», он указывал, что «вожди, идя вверх, отдаляются от масс, а массы начинают смотреть на них снизу вверх, не решаясь их критиковать, – этот факт не может не создавать известной опасности отрыва вождей от масс и отдаления масс от вождей. Опасность эта может привести к тому, что вожди могут зазнаться и признать себя непогрешимыми… Ясно, что ничего, кроме гибели для партии, не может выйти из этого».
Сталин говорил, что трудящиеся страны боятся высказывать критические замечания в адрес руководителей «не только потому, что им может «влететь» за это, но и потому, что их могут «засмеять» за несовершенную критику. Где же простому рабочему или простому крестьянину, чувствующему недостатки нашей работы и нашего планирования на своей собственной спине, где же им обосновать по всем правилам искусства свою критику?» Сталин призывал «внимательно выслушивать всякую критику советских людей, если она даже является иногда не вполне и не во всех своих частях правильной». Он требовал, чтобы «бдительность рабочего класса развивалась, а не заглушалась, чтобы сотни тысяч и миллионы рабочих впрягались в общее дело социалистического строительства, чтобы сотни тысяч и миллионы рабочих и крестьян, а не только десяток руководителей, глядели в оба на ход нашего строительства, отмечали наши ошибки и выносили их на свет Божий». Эти призывы Сталина критически относиться к руководителям становились все более актуальными по мере обострения разногласий в руководстве страны.
Глава 39. «КТО ТАМ ШАГАЕТ ПРАВОЙ?»
Разногласия между Сталиным и его сторонниками, с одной стороны, и Бухариным и его сторонниками – с другой, существовали давно, но долгое время сдерживались необходимостью борьбы против общих врагов – сначала против Троцкого и его сторонников, затем против Зиновьева и Каменева и наконец против «объединенной оппозиции». Коэн справедливо отмечает, что в отличие от столкновений с оппозицией Троцкого, Зиновьева и Каменева, конфликты между этими группировками носили более скрытый характер. Очевидно, сторонники Сталина и сторонники Бухарина опасались, что троцкисты и зиновьевцы могут воспользоваться внутренней борьбой наверху в своих целях.
Разногласия в руководстве страны возникли еще на XV съезде партии, на котором была одержана победа над троцкистско-зиновьевской оппозицией. При подготовке резолюции по отчету ЦК Бухарин, Рыков, Томский и кандидат в члены политбюро Угланов выступали против провозглашения коллективизации в качестве основной задачи партии. Отголоском этого конфликта явилось заявление Сталина об отставке, сделанное 19 декабря 1927 года на послесъездовском пленуме ЦК: «Прошу освободить меня от поста генсека ЦК. Заявляю, что не могу больше работать на этом посту, не в силах больше работать на этом посту». Но, как и прежде, это заявление не было принято участниками пленума.
Хотя все в руководстве страны признавали необходимость чрезвычайных мер, после возвращения Сталина из поездки по стране в феврале 1928 года в политбюро произошло новое столкновение. Бухарин и его сторонники возмущались тем, как проводились чрезвычайные меры, а Сталин и его сторонники оправдывали их острой ситуацией. Правда, в конце концов, с одной стороны, была признана необходимость принятых чрезвычайных мер и важность коллективизации, а с другой – были осуждены «перегибы» в ходе изъятия излишков хлеба и подчеркнута верность принципам нэпа.
Однако весной 1928 года разногласия относительно политики в деревне вспыхнули с новой силой. В позициях Сталина и Бухарина было много общего. Они оба поддерживали курс на построение социализма в одной стране, принятый XIV партийной конференцией в апреле 1925 года, решения XIV и XV съездов партии об индустриализации и коллективизации, чрезвычайные меры в начале 1928 года. И Сталин совершенно искренне говорил, что он «принял девять десятых» рекомендаций Бухарина. Но Сталин и Бухарин имели разные мнения о том, какой политики следует придерживаться в дальнейшем. Если Бухарин исходил из необходимости сохранения рыночного механизма нэпа во имя стабильности страны, то Сталин считал, что сохранение тех методов, на основе которых до сих пор развивалась страна, делает невозможным как построение социализма в одной стране, так и ее индустриализацию, и, наконец, ставит под угрозу ее внутреннюю стабильность и внешнюю безопасность.
Выступая 6 мая на VIII съезде комсомола, Бухарин осудил призывы к «классовой войне» и «рывку в области сельского хозяйства».
Через 10 дней Сталин, выступавший на этом же съезде, почти не коснувшись вопросов сельского хозяйства, отверг мнение о том, что «у нас нет уже классовых врагов, что они побиты и ликвидированы». Не называя Бухарина, Сталин фактически отвечал ему: «очередная задача партии, политическая линия ее повседневной работы: подымать боевую готовность рабочего класса против его классовых врагов».
27 мая Бухарин осудил анонимных проповедников «индустриального чудовища», паразитирующего на сельском хозяйстве, а 28 мая в беседе со студентами Института красной профессуры, Комакадемии и Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова Сталин произнес речь «На хлебном фронте». Он говорил: «Может быть, следовало бы для большей «осторожности» задержать развитие тяжелой промышленности с тем, чтобы сделать легкую промышленность, работающую, главным образом, на крестьянский рынок, базой нашей промышленности? Ни в коем случае! Это было бы самоубийством, подрывом всей нашей промышленности, в том числе и легкой промышленности. Это означало бы отход от лозунга индустриализации нашей страны, превращение нашей страны в придаток мировой капиталистической системы хозяйства».
Хотя центральным пунктом программных выступлений Сталина явилась его верность курсу на строительство социализма в одной стране, нельзя было не увидеть в них отход от ряда положений последнего съезда партии и сближение с платформами оппозиции. В октябре 1927 года Сталин критиковал одного из лидеров оппозиции, Преображенского, за то, что он рассматривал крестьянство как «колонию» для промышленности, и осуждал оппозицию за намерение повышать цены на промышленные товары. Теперь, весной 1928 года, Сталин говорил о том, что снизить цены на промышленные товары в ближайшее время невозможно, и, мало того, необходим «добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии… Это нечто вроде «дани», нечто вроде сверхналога». Если осенью 1927 года Сталин осуждал Зиновьева и Троцкого, настаивавших на «политике раскулачивания, политике восстановления комбедов», то теперь он защищал чрезвычайные меры, которые по сути были методами этой самой политики. Если недавно Сталин атаковал оппозицию за призывы к пролетарским массам бороться против «переродившихся» руководителей, то теперь он сам призывал рабочих и крестьян смелее критиковать руководителей, зазнавшихся и оторвавшихся от масс. Как и оппозиционеры на контрдемонстрации 7 ноября 1927 года, он фактически предлагал повернуть «огонь направо – против кулака, нэпмана, бюрократа». Наконец, Сталин высказал сожаление по поводу того, что в партии нет оппозиции, которая постоянно критиковала бы руководство.
На этом основании, как писал Коэн, «Бухарин стал в частных разговорах называть Сталина представителем неотроцкизма». В свою очередь и троцкисты вместе с зиновьевцами стали находить сходство между своими взглядами и высказываниями Сталина. Часть из них была готова поддержать Сталина, а потому Троцкий из ссылки в Алма-Ате уговаривал своих сторонников проявлять твердость и не идти на компромиссы со Сталиным. Однако в октябре 1928 года Троцкий изменил свою позицию и в «Письме к другу», которое он разослал в различные адреса, заявил, что в борьбе против бонапартизма (угрозу которого он видел в Ворошилове, Буденном или ином военачальнике) «троцкисты и сталинисты будут сражаться по одну сторону баррикады».
Оппозиционеры увидели в сталинских заявлениях 1928 года новые возможности для своих политических комбинаций. Но изменение Сталиным задач объяснялось вовсе не желанием пойти навстречу оппозиции или его «запоздалым прозрением», а быстро менявшейся обстановкой, особенно в хозяйственной сфере. Перечислив резкие перепады в экономическом положении страны в течение 1920-х годов («экономический крах в 1921 году, голод зимой 1921—1922 года, бесконтрольная инфляция 1922—1923 годов, постепенная стабилизация цен в 1923 году, забастовки летом 1923 года, быстрое возрождение промышленности в 1923—1924 годы, засуха и неурожай 1924 года, рост цен на сельскохозяйственную продукцию в 1924—1925 годы, отличный урожай 1926 года, хороший урожай 1927 года, но резкое сокращение хлебозаготовок, очереди за хлебом весной 1927 года, сокращение производства зерна и новые проблемы на рынке в 1928 году»), американский советолог Джерри Хаф справедливо подчеркивал, что «для любого советского руководителя было бы глупо проповедовать все время одну и ту же политику…»