Любовь Сталина к детям не ограничивалась рамками собственной семьи. С. Аллилуева вспоминала, что «на стенах у него на даче появились огромные, увеличенные фото детей – мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни». Его охранники Рыбин и Власик рассказывали, что Сталин, видя группы детей, нередко останавливал свою машину и брал их с собой покатать, а затем одаривал конфетами, купленными в придорожных киосках. По словам Власика, Сталин не раз останавливался, чтобы побеседовать со случайно встретившимися ему маленькими детьми. Возможно, такие беседы были навеяны воспоминаниями о далеком грузинском детстве.
Вероятно, помня о своих детских компаниях, Сталин поощрял создание и развитие пионерских организаций. В своем докладе по оргвопросам на XIII съезде партии в мае 1924 года он остановился на этом вопросе особо. Хотя пионерские организации взяли многое из опыта зарубежных детских организаций, например бойскаутских, подобных общенациональных детских организаций, сочетавших обучение полезным жизненным навыкам не только с игрой, но и с общественно-политической направленностью, в мире прежде не было. В сталинское время сложился особый стиль пионерской жизни, а пионерское детство стало общим для всех детей СССР: пионерские традиции, сборы и костры, дома и дворцы пионеров, пионерские лагеря, игры, торжественные ритуалы и песни. Возможно, Сталин считал, что в пионерской жизни дети играют во взрослых, подражают взрослым героям, как это делали он и его друзья, когда играли в народного героя Миндию и героев романов Александра Казбеги и Ильи Чавчавадзе.
В то же время пионерская организация была задумана как первая подготовительная ступень формирования политического сознания советского человека, затем – вступление в комсомол, а потом и в коммунистическую партию. Дети, носившие красные галстуки, воспитывались как наследники Советской страны, ее уклада, ее ценностей.
Кажется, что, став руководителем СССР, Сталин не раз возвращался к своим детским мечтам, ценностям и представлениям о мире, и поэтому пытался перенести все это на почву великой советской державы, и в новой почве они дали обильные всходы. Очевидно, что основы мировосприятия, заложенные в его грузинском детстве, оказались ус-. тойчивыми, несмотря на резкие перемены в условиях жизни Сталина.
Более того, именно из-за своей привязанности к Грузии его путь к принятию России, ее истории, русской культуры как части своего мироощущения не мог быть легким для Сталина. Хотя в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» Сталин писал, что «в Грузии нет сколько-нибудь серьезного антирусского национализма… прежде всего, потому что там нет русских помещиков или русской крупной буржуазии, которые могли бы дать пищу для такого национализма в массах», среди различных слоев населения Грузии была широко распространена ностальгия по утраченной независимости. Подобные настроения отражены и в книге Леонидзе. В ней ничего не было сказано о давних исторических связях между Грузией и Россией, только несколько строк об общей борьбе грузинских и русских трудящихся против царского строя в конце XIX века. О присоединении Грузии к России, которое, по оценке советских историков, спасло страну от порабощения Османской и Персидской империями, говорится: «Царь все обманом выиграл, дал ночь он вместо дня нам, спас ото льва – дал тигру, – вот так блага христианам… Ты нас молчать заставил, ограбил землю нашу, ты виселиц наставил, любитель казней страшных». А вот что написано о казармах русских солдат, которые были в «русском квартале» Гори: «Казарма сапогами царевыми грохочет, идет, блестя штыками, чужой землей, как хочет». Поэт вспоминал, что прадед Сталина Заза Джугашвили вступил в борьбу, «когда русский царь внезапно слово царское нарушил (имеется в виду ликвидация власти грузинских царей. – Прим. авт.), когда Картли покровитель сам врагом стал двоедушным».
Леонидзе напоминал о старых обидах и приводил различные примеры того, как российские верхи демонстрировали свое господствующее положение и презрение к истории Грузии, ее языку и культуре: «Запрещен язык грузинский, уличным наименован, горе тем, неосторожным, кто шепнет родное слово. Говорят, чтоб не попасться, все на пальцах – под немого». Более чем через полвека поэт продолжал возмущаться опубликованным в газете «Московские ведомости» в 1882 году презрительным отзывом русского публициста Каткова о постановке пьесы Д. Эристави «Родина», в которой рассказывалось об истории Грузии: «Жаль затрат, сделанных на постановку пьесы, но они, кажется, могли бы окупиться от продажи декорации, костюмов и грузинских знамен в здешний цирк братьев Годфруа». Сокрушаясь по поводу того, что унижения и оскорбления национального достоинства не встречали отпора, Георгий Леонидзе писал: «В цепях с улыбкой пляшем, а сердцем горько плачем: ты знамя славы нашей уносишь в цирк бродячий».
Подобных обид сохранилось немало в памяти грузинского народа. Неслучайно в своем выступлении на XVIII съезде партии в марте 1939 года первый секретарь Грузинской компартии Н.К. Чарквиани, говоря об успехах в развитии современного грузинского театра, привел длинную цитату из докладной чиновника особых поручений при кавказском наместнике графа Соллогуба, оскорбительную для грузинского народа. («О грузинском театре даже нельзя упоминать, и жаль было бы отвлечь для его содержания хотя одну денежку из суммы, ассигнуемой на вспоможение театру. Личный состав труппы набран из дикарей… Грузинский театр может быть допущен только в одном случае: если начальство заблагорассудит действовать на простой народ посредством национальной трибуны. При таком предположении вопрос изменяется и принимает вид высокой полицейской меры». В последнем случае, писал Соллогуб, «польза этого учреждения неоспорима, в особенности, если управление им будет поручено не грузинскому автору, а просвещенному человеку».) Комментируя это письмо более чем полувековой давности, Чарквиани заявлял: «Так обращалось царское самодержавие с десятками народов, населяющих ныне Советский Союз».
Представление о том, что Российская империя была тюрьмой для нерусских народов, было широко распространено в СССР. При этом постоянно вспоминали различные случаи унижения национальной гордости нерусских народов России. В эпопее Леонидзе так изобразил спор школьника Coco Джугашвили с его учителем: «Ты – грузин? – Да! – Очень жалко! Твоя родина зовется как, скажи? – Зовется – Грузия! – Врешь! Как Грузия! Говори: Российская империя! Говори: Российская империя! Говори: Российская империя! Империя! Грузия ж?! Была когда-то… Тебя в карцер нужно голый, ты же олух, тебе б камень бить щербатый…» Вероятно, здесь изображен школьный преподаватель русского языка Лавров, который, по свидетельству бывших одноклассников Сталина, «не скрывал, что ненавидит Грузию и грузинский язык».
Совершенно очевидно, что Сталин, не возражая против издания книги Леонидзе, считал верным содержавшиеся в ней оценки положения Грузии в составе России, которые господствовали в его окружении с детства. Вероятно, он считал правильным и описание поэтом его конфликтов с учителями в школе по поводу их пренебрежительного отношения к Грузии и грузинскому языку. Трудно поверить, что публикацию произведения, в котором пребывание Грузии в составе России расценивалось как следствие вероломного обмана и как тягостная полоса унижения национального достоинства, позволил человек, которому была безразлична Грузия или который отрекся от своей любви к родному народу и принял сторону «победителей Грузии», что ему приписывал Таккер.
На самом деле приобщение к культурам других народов началось у Сталина с детства и не было связано с его стремлением встать на сторону «победителя». Любознательность вела его за пределы родного края, его культуры. В беседе с авиаконструктором А.С. Яковлевым И.В. Сталин с удовольствием вспоминал приключенческие книги Жюля Верна, Майн Рида, Густава Эмара и других писателей Западной Европы XIX века, которыми он зачитывался в детстве. В семинарии, как свидетельствовали очевидцы, он с интересом читал произведения Шекспира, Шиллера, Теккерея, Эркмана-Шатриана. Позже познакомился с творчеством Ибсена, Франса, Брет Гарта, Альфонса Доде и многих других писателей Западной Европы и США. «Судя по моим некоторым наблюдениям, – писал А.А. Громыко, – Сталин был знаком с книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопасссана – и последнего очень хвалил, – а также с произведениями многих других западноевропейских писателей». Этот интерес был глубоким, Сталин мог в беседе провести сравнение с персонажами западноевропейских романов, или вспомнить случаи из литературной деятельности западных писателей, посоветовать своим собеседникам прочесть те или иные иностранные книги.