Постоянная борьба с иноземцами заставляла народы, подвергавшиеся нападениям извне, мобилизовывать все силы на отпор врагам. Как и в грузинской истории, Сталин особо выделял в русской истории выдающихся военачальников, поднимавших народ на борьбу против иноземных захватчиков. Имена этих великих русских полководцев он воспринимал как символы славной истории «нашего» народа, как это следовало из его выступления 7 ноября 1941 года. На это и подобные его высказывания часто ссылаются, указывая, что Сталин считал себя русским человеком.
Однако и в этих случаях Сталин не забывал о славных полководцах-грузинах. Об этом свидетельствует и выбранное им название «Багратион» для операции по разгрому германских армий в Белоруссии. В разгар Великой Отечественной войны был создан двухсерийный фильм о Диди-Моурави – Георгии Саакадзе. Многотомный роман А. Антоновской «Великий Моурави» был удостоен Сталинской премии. Однако очевидно, что Сталин учитывал, что Грузия в масштабах СССР занимает сравнительно скромное место, а поэтому он не поставил грузинских полководцев в один ряд с выдающимися военачальниками России и Украины (Александром Невским, Богданом Хмельницким, Александром Суворовым, Михаилом Кутузовым, Федором Ушаковым, Павлом Нахимовым), в честь которых были учреждены боевые ордена.
Поиск общего в истории народов Грузии и России позволял Сталину обратить внимание и на великие созидательные дела двух народов в прошлом, а также на правителей, чьи имена связаны со строительством прочных, процветающих государств. В известной ему с детства истории грузинских царей он мог найти немало общего с деятельностью русских государей. Традиционное для сына грузинского народа уважительное отношение к Давиду-Строителю, царице Тамаре и другим великим правителям Грузии, вероятно, помогало Сталину испытывать такое же уважение к созидательной деятельности российских государей, а затем преодолевать нигилистическое отношение к истории Российского государства, распространившееся после революции 1917 года.
Нашествие врагов заставляло патриотов любого народа вспоминать о достижениях своей культуры. Так было всегда и в истории Грузии: грузинский народ, защищая свою землю, вспоминал о своем культурном наследии и его великих творцах. В годы Великой Отечественной войны Сталин поставил замечательные достижения великих творцов России в один ряд с деяниями ее государственных руководителей и полководцев и призвал народ вдохновляться ими в борьбе с захватчиками, пытавшимися покорить великий народ.
Среди великих деятелей русского народа, которых назвал Сталин 6 ноября 1941 года, особенно много было писателей. Будучи сыном Грузии, для которой книга Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» является национальной святыней, Сталин мог по достоинству оценить роль русской литературы. Классики грузинской литературы, которыми он зачитывался с детства, помогли ему найти путь к русской литературе. После завершения строительства библиотеки имени Ленина в 1930-х годах на фасаде ее нового здания, выходящего на Моховую, из писателей мировой литературы были изображены преимущественно классики русской литературы. В то же время знаменательно, что рядом с бюстами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Горького, Маяковского и другими русскими писателями, поэтами и критиками, а также с бюстом основоположника украинской литературы Шевченко был поставлен и бюст Шота Руставели.
Совершенно очевидно, что, оставаясь верным сыном своей родины, Сталин не замкнулся в том круге ценностей, которые он привык признавать наивысшими с раннего детства. Так же ясно, что Сталин не уподобился тем эмигрантам, которые стремятся порвать с культурой своего народа и даже демонстрируют презрение к ней. Очевидно, что эволюция исторического и культурного сознания Сталина на основе сохранения его национальных ценностей была сложным процессом.
Он полюбил такие произведения русской литературы, которые имели мало общего с грузинской культурной традицией и с теми книгами, которыми он увлекался в своем детстве. Он неоднократно цитировал фрагменты из произведений Гоголя, Салтыкова-Щедрина. Однако, по справедливому замечанию Евгения Громова, «именно Чехов является любимым автором Сталина. Его он будет читать всю жизнь». Любовь к Чехову показывала, как далеко Сталин ушел от любимых им в детстве книг о романтических героях и рыцарях «без страха и упрека». Сталин ценил Чехова прежде всего за его умение создавать сложные литературные характеры, исключительную тонкость в изображении людей. В своем выступлении на совещании в сентябре 1940 года Сталин сказал, что он предпочитает «манеру Чехова, у которого нет выдающихся героев, а есть «серые» люди, но отражающие основной поток жизни».
Подобную способность к изображению сложных человеческих натур Сталин обнаруживал и у других выдающихся деятелей русской литературы. Выступая на заседании Комитета по Сталинским премиям в марте 1950 года, Сталин осуждал литературных критиков, которые «хотят, чтобы все герои были положительными, чтобы все стали идеалами… Ну а Гоголь? Ну а Толстой? Где у них положительные или целиком положительные герои? Что же, надо махнуть рукой и на Гоголя, и на Толстого?» Произведения этих и других классиков русской словесности Сталин считал непревзойденными образцами художественной литературы, и книги Толстого, Гоголя, Чехова, а также многих других русских писателей переиздавались в сталинское время огромными тиражами.
Он очень любил и русские оперы. Серго Берия, хорошо знакомый с пристрастиями Сталина к русской опере, говорил своей матери: «Я не Сталин, чтобы по пятьдесят раз слушать «Ивана Сусанина». По словам Молотова, Сталин «часто в Большой театр ходил, на середину оперы, на кусок из оперы. Хорошо относился к Глинке, Римскому-Корсакову, Мусоргскому – к русским преимущественно композиторам».
Очевидно, что любовь к Грузии, ее народу, ее прошлому, которая заставляла его со школьных лет отстаивать право быть грузином, говорить по-грузински, петь грузинские песни, он перенес на Россию, а потому в России он обрел свою вторую родину, став впоследствии убежденным патриотом русского народа.
Здесь, на своей второй родине, он обрел и свою вторую семью, женившись в 1918 году на 17-летней русской девушке Надежде Аллилуевой, которую знал еще со времен подпольной работы, когда он скрывался в Петербурге на квартире своего старого знакомого по Тифлису Сергея Аллилуева. Дом Сталина – Аллилуевой стал русским домом, в котором языком общения служил русский, а дети смешанного брака сначала даже не подозревали о том, что они наполовину грузины. Однако со временем Сталин привил и им любовь к Грузии.
Часть 2. НА ЖИЗНЕННОМ ПЕРЕПУТЬЕ
Обретение Сталиным второй родины было долгим процессом, но первые шаги на этом пути он начал делать еще в детстве. Его постепенному осознанию глубоких и давних связей между Грузией и Россией без сомнения способствовало общее вероисповедание двух народов, служению которому юный Иосиф Джугашвили намеревался посвятить свою жизнь.
После смерти отца жизненная стезя Coco Джугашвили казалась раз и навсегда предопределенной желанием его матери: мальчик должен был стать православным священником, а в случае успеха – достичь высокой должности в церковной иерархии. Значительная часть его духовного и интеллектуального развития происходила в стенах религиозных училищ.
Многие авторы считают, что богословие, изучавшееся Сталиным в семинарии, определило стиль его мышления сугубо в отрицательном. отношении. Ряд авторов обращал внимание и на то, чего не выучил Сталин в семинарии. Американский ученый Адам Улам подчеркивал, что в семинарии не было курсов естественных наук и не изучались современные иностранные языки. Из этого обстоятельства Улам делал два вывода.
Во-первых, «в ходе своей революционной учебы Сталин никогда не смог добиться понимания немецкой мысли в той степени, в какой это было необходимо для будущего марксистского руководителя». Во-вторых, «нехватка подготовки в предметах, позволявших освоить научный метод мышления, а также отсутствие математики, несомненно способствовало его обскурантизму и отрицанию им чистой научной теории, что нанесло огромный ущерб советской науке и советским ученым».
Существенным недостатком семинарии, по мнению А. Улама, было также то обстоятельство, что в ней «не было возможностей для общения с семьями из более культурных слоев общества: Большинство студентов были грузинами; здесь было лишь немного русских и армян из обедневших средних классов или крестьян. Там не было возможности познакомиться и развить дружеские отношения с евреем или католиком, расширить свой кругозор и подумать о других предметах, кроме стремления к выдвижению или борьбы против угнетения, научиться терпимости не через приобщение к политической философии, а благодаря личному опыту». А. Улам сожалел, что пребывание в семинарии не «могло развить у деревенского паренька утонченные манеры, любовь к женскому обществу и легкость общения с женщинами». Улам уверял, что «русская православная церковь и полувосточный характер Грузии пропитаны мужским шовинизмом», и замечал, что отсутствие утонченных манер проявилось затем в «ночных банкетах на даче Сталина».
Разумеется, семинария дала Сталину лишь то, что она могла дать. Конечно, было бы лучше, если бы он имел возможность получить более углубленное и современное образование по ряду предметов. В то же время тенденциозность и ошибочность многих комментариев по поводу семинарского обучения в значительной степени объясняются не только враждебностью их авторов к Сталину, но и их отчужденным отношением к православной церкви. Некоторые из этих авторов, будучи протестантами, католиками или иудеями, видели в православии лишь византийскую ветвь христианства, отставшую в своем развитии вследствие догматизма и консерватизма.