Многие речевые обороты Сталина были взяты из церковного лексикона. В одной из первых же своих статей он прибег к выражению из «Откровения святого Иоанна», заметив: «Стачка и еще раз стачка и сбор копеек для боевых касс – вот альфа и омега их работы». Он не раз употреблял слово «грехопадение», когда обвинял различных деятелей партии в различных нарушениях норм партийной жизни (когда он говорил о лидерах объединенной оппозиции, о председателе Госплана Украины Н.А. Скрыпнике). Иронизируя по поводу жалобы Томского, Сталин использовал библейские образы: в своем заявлении Томский пишет, «что его хотят послать в пустыню Гоби и заставить есть дикий мед и акриды». Говоря о необходимости «использовать период затишья для того, чтобы укрепить партию, сделать ее «всегда готовой» ко всяким возможным «осложнениям», Сталин повторил фразу Христа из Нового Завета: «Ибо «неизвестен ни день, ни час», когда «грядет жених», открыв дорогу новому революционному подъему». Говоря о том, как нелегко определить политические позиции лидеров британских профсоюзов, Сталин использовал слова из 17 псалма Давида: «Нам очень трудно разобраться сейчас, темна вода во облацех». Обращение «братья и сестры», которым открываются церковные проповеди, Сталин использовал в своей знаменитой речи 3 июля 1941 года, а в обращении к народу 9 мая 1945 года он говорил о жертвах, принесенных советскими людьми на «алтарь» Отечества.
Характерные для церковных проповедей речевые повторы можно отметить и в выступлениях Сталина. Его речь, посвященная памяти Ленина, благодаря повторам одного и того же словесного оборота («Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам…») напоминала церковную проповедь.
В конце своего заключительного слова на заседании XV партийной конференции (3 ноября 1926 года) Сталин девять раз повторил фразу «партия не может и не будет терпеть», обращенную к членам «объединенной оппозиции». Слова «каким был Ленин» венчали несколько предложений в его речи 11 декабря 1937 года. В своей последней опубликованной речи 14 октября 1952 года он в схожем стиле проповеди повторял фразы о «знамени», выброшенном буржуазией «за борт», и призывы к зарубежным коммунистам «поднять» это знамя, так как «больше некому его поднять».
Для многих выступлений Сталина была характерна жесткость и категоричность церковной логики. Он нередко венчал свои рассуждения суровой альтернативой из двух крайних вариантов, открывавшихся словами «либо… либо». Две статьи Сталина 1917 года носят характерные для его стиля названия: «Или – или». Подобно тому, как церковные проповеди оснащаются цитатами из Библии с точным указанием места в Священном Писании, Сталин постоянно опирался на высказывания классиков марксизма-ленинизма, точно указывая адрес использованных им фраз. Стиль священнических доказательств правоты того или иного аргумента проявлялся в склонности Сталина расценить сравнительно небольшое отступление от теоретических формул как вопиющую измену основополагающим принципам, приведя в подтверждение целый ряд отсылок к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина. В то же время он мог цитированием основоположников марксизма-ленинизма доказать незначительность того или иного проступка своих соратников. (При этом он нередко повторял слова: «У кого не бывает ошибок? Только мертвые не ошибаются!»)
Разумеется, после того как Сталин стал членом марксистской партии, влияние религиозного воспитания на его сознание и привычки проявлялось опосредованно. Будучи членом партии, объявившей непримиримую борьбу религии, Сталин долго не выступал против мер по ограничению деятельности церкви. В то же время он никогда не был инициатором преследований церкви и ее иерархов. Хотя в беседе с американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 года Сталин заявлял о том, что антирелигиозная пропаганда направлена «против всех и всяких религиозных пред рассудков», потому что «партия ведет политику всемерного отстаивания науки», он, видимо, сознательно говорил не о «религии», а о «религиозных предрассудках» и не о «духовенстве» вообще, а о «реакционном духовенстве». Одновременно в этой беседе он подчеркнул, что «у нас нет таких условий приема в члены партии, которые бы требовали от кандидатов в члены партии обязательного атеизма».
Пребывание в лоне церкви и учеба в духовных заведениях помогли ему понимать психологию верующих и роль священников, а потому его явно раздражала атеистическая пропаганда, которая игнорировала особенности религиозного сознания верующего человека. В своем выступлении 22 октября 1924 года Сталин говорил: «Иногда некоторые товарищи рассматривают крестьян как философов-материалистов, полагая, что стоит прочесть лекцию по естествознанию, чтобы убедить мужика в несуществовании Бога. Они не понимают часто, что мужик смотрит на Бога по-хозяйски, то есть мужик иногда не прочь бы отвернуться от Бога, но его часто раздирают сомнения: «А кто его знает, может, Бог и в самом деле существует; не лучше ли будет ублаготворить и коммуниста, и Бога, чтобы надежнее было для хозяйства». В узком же кругу Сталин значительно резче отзывался об антирелигиозной пропаганде. Давая своему секретарю И.П. Товстухе указания, какие книги подобрать для его библиотеки, он попросил, чтобы тот не брал «антирелигиозную макулатуру».
Было также известно, что Сталин не разделял требований о ликвидации церкви и религии, которые выдвигались Союзом воинствующих безбожников в качестве ближайших задач. О его негативном отношении к планам запрета религии писал и генерал армии А.В. Хрулев, вспоминая свою беседу с И.В. Сталиным и М.И. Калининым в январе 1943 года.
В то же время было очевидно, что Сталин не просто считался с влиянием церкви на сознание части советских людей, а исходил из того, что церковь является хранительницей культурных ценностей, имеющих значение как для верующих, так и для неверующих. Напутствуя А.А. Громыко, которого в 1939 году назначили на должность советника в посольство СССР в США, Сталин дал ему совет, который будущему министру иностранных дел СССР показался неожиданным: «А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу для совершенствования знаний иностранного языка».
Из рассказа маршала Василевского о том, как Сталин не раз проявлял заботу по отношению к его отцу-священнику, видно, что Сталин понимал священнослужителей, их нужды, и ему не были безразличны их судьбы. Поскольку в довоенное время члены партии должны были рвать связи с родственниками-священнослужителями, будущий маршал поступил так же и в отношении своего отца. Узнав об этом, Сталин, по словам Василевского, «сказал, чтобы я немедленно установил с родителями связь, оказывал бы им систематическую материальную помощь и сообщил об этом разрешении в парторганизацию Генштаба». Как вспоминал Василевский, «через несколько лет Сталин почему-то вновь вспомнил о моих стариках, спросив, где и как они живут. Я ответил, что мать умерла, а 80-летний отец живет в Кинешме у старшей дочери, бывшей учительницы, потерявшей во время Великой Отечественной войны мужа и сына. «А почему бы вам не взять отца, а быть может, и сестру к себе? Наверное, им здесь было бы не хуже, – посоветовал Сталин». Кажется, что руководитель коммунистической партии мысленно представлял себе, как сложилась бы его судьба, если бы он стал священником, и старался облегчить условия жизни хотя бы одного священнослужителя.
Упомянутые примеры скорее всего были лишь внешними проявлениями глубокого воздействия на его сознание духовного воспитания. Судя по всему, Сталин сохранял привязанность к ценностям, которые были ему близки в начале жизни, хотя это было не всем очевидно. О том, что многое в отношении Сталина к вере и церкви оставалось долгие годы скрытым, свидетельствовало изменение государственной политики по отношению к религии в конце 1930 – начале 1940-х годов и разрыв с проводившимся ранее курсом на уничтожение веры в Бога.
Вряд ли ученик Тифлисской семинарии мог помышлять о том, что он сможет формировать политику великой страны в отношении православной церкви, лишь оказавшись вне ее. Скорее всего учеба в семинарии рассматривалась им как важная ступень на пути к его священнической деятельности. Почти пять лет Иосиф в семинарии постигал богословскую премудрость, а также ряд других предметов. Он особенно успешно занимался по истории, русскому языку и логике. В то же время очевидно, что Тифлис открыл для Иосифа много возможностей за пределами семинарии, о которых он, вероятно, и не задумывался в Гори.
Переезд в Тифлис был равносилен для Иосифа выходу в большой мир. Население Тифлиса было в 26 раз больше населения Гори. Впрочем, здесь было всего гораздо больше, чем в Гори: здесь было много больших и богатых домов, здесь было больше движения на улицах, больше магазинов. Солист церковного хора, лучший ученик православного училища Гори, вожак подростковых компаний был никому не известен в большом городе. Более того, здесь на него многие смотрели свысока, как всегда и везде смотрят жители большого города на выходцев из деревни и маленьких городков. Как и в Гори, 15-летний Иосиф Джугашвили был в Тифлисе представителем национального меньшинства, но в этом городе, являвшемся центром Грузии, доля грузин была еще меньше, составляя всего лишь немногом более четверти населения.