Тем, кто считает Сталина тираном, подавлявшим свободу людей и независимость народов, то обстоятельство, что он придавал важное значение «независимости», может показаться невероятным. Однако из высказывания Сталина в статье о Г. Телия следует, что «независимость» он признавал как личную ценность.
С детства его героями были свободолюбивые борцы против угнетения. Его свободолюбие проявилось и в его борьбе против порядков в Тифлисской семинарии, и в том, что значительную часть подпольной жизни он был известен под псевдонимом «Коба». В советское время он критиковал тех, кто насаждал в партии или в стране «аракчеевщину» (например в докладе на пленуме ИККИ 7 декабря 1926 года и в работе «Марксизм и вопросы языкознания», написанной в 1950 году). Он многократно цитировал в своих выступлениях произведения Салтыкова-Щедрина. Одним из его любимых произведений был чеховский рассказ «Унтер Пришибеев». В своих речах он не раз высмеивал «унтеров пришибеевых» и «держиморд», которые подавляли инициативу и живую творческую мысль.
Эти высказывания Сталина не были лишь ораторскими оборотами в политических декларациях, в которых он обвинял своих противников в атаках на своих сторонников. Широко известно, что в ходе деловых совещаний Сталин старался создать условия для свободного обмена мнениями, в ходе которого поощрял выступления людей, обладавших самостоятельностью в суждениях. Нарком сталинских лет Н.К. Байбаков писал: «Я лично убедился на многих случаях, что… Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая». Подобным же образом оценивал Сталина и Молотов. Он вспоминал: «Сталин был по природе своей человек не робкого десятка и очень любил людей талантливых и храбрых. Таких, как, скажем, Рокоссовский».
В то же время очевидно, что Сталин не был готов поддерживать любое смелое заявление или дерзкую выходку, если за ними не стояло ничего, кроме желания покрасоваться. Поэтому беседы с ним порой превращались в экзамен, в ходе которого Сталин проверял обоснованность позиции собеседника, основательность его профессиональной компетентности, глубину знаний и идейной убежденности. Он поддерживал смельчака до тех пор, пока не обнаруживал, что за его дерзостью нет ничего кроме дешевого апломба, и в этом случае он был готов резко оборвать «самовлюбленного нахала».
Однако Сталин был готов давать аванс «смельчакам». Видимо, он полагал, что люди с независимыми взглядами зачастую обладают творческими способностями и уникальными талантами, которые позволяют им вырабатывать оригинальные идеи, а не ограничиваться повторением чужих мнений. Он ценил их за способность энергично защищать выношенные ими мысли, за решительность и смелость. Для Сталина одаренность зачастую ассоциировалась со смелостью, даже дерзостью. Байбаков вспоминал, что Сталин, «заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему – каков сам человек, если трус – не годится, если дерзновенный – нужен». Подобное сочетание таланта, энергии, трудолюбия и мужества Сталин обнаружил и в покойном Г. Телия: «Изумительные способности, неиссякаемая энергия, независимость, глубокая любовь к делу, геройская непреклонность и апостольский дар – вот что характеризует тов. Телия». При этом из статьи Сталина следует, что Георгий Телия не разделял его идейно-политические взгляды. Телия был меньшевиком и лишь перед смертью стал менять свою позицию. Для Сталина же более важным было то обстоятельство, что Георгий Телия самостоятельно искал решение сложных идейно-политических проблем. Вероятно, по этим же причинам он предпочитал тех людей, которые в беседах с ним отстаивали свои мнения, даже невзирая на его собственные возражения.
Судя по воспоминаниям очевидцев, Сталин вообще не любил тех людей, которые сразу соглашались с ним, и даже поощрял споры. А. Рыбин, долгое время проработавший охранником у Сталина, писал о нем: «Не любил угодников. Узнав его характер, я нередко вступал с ним в дискуссии. Сталин иногда задумчиво говорил: «Может, вы и правы. Я подумаю».
Люди, открыто и честно выражавшие свое истинное мнение, скорее вызывали у Сталина доверие. Очевидно, такие люди соответствовали его представлениям о морально здоровых натурах, честных и правдивых блюстителях традиционных этических ценностей. Он высоко ценил Алексея Стаханова и его последователей, людей из народа, бросавших вызов устоявшимся техническим и производственным нормам. Он восхищался летчиком Валерием Чкаловым, человеком исключительно независимого характера.
В стремлении людей отстаивать собственные взгляды Сталин видел проявление силы, и он считался с ней, независимо от того, была ли такая сила дружественной или враждебной. Так, Сталин знал Михаила Булгакова как убежденного и откровенного противника советского строя, он уважал его за незаурядный талант, а потому вступил в личные переговоры с ним, убеждая его не покидать СССР. Его политические противники, открыто отстаивавшие свои взгляды, представлялись ему менее опасными, чем люди и партии, постоянно менявшие свои мнения в угоду конъюнктуре или скрывавшие свои убеждения. В своем выступлении 8 марта 1926 года на германской комиссии пленума ИККИ Сталин заметил: «Я могу уважать и верить Бордиге, которого не считаю ленинцем и марксистом, могу ему верить, потому что он говорит то, что думает. Я могу верить даже Шолему, который не всегда говорит то, что думает, но который иногда проговаривается. Но я не могу при всем желании верить ни на одну секунду Рут Фишер, которая никогда не говорит того, что думает. Вот почему я думаю, что группа Рут Фишер является самой отрицательной из всех отрицательных групп компартии Германии».
Сталин испытывал отвращение к беспринципным, слабовольным, вечно мимикрирующим, как хамелеоны, городским обывателям, несамостоятельным в суждениях и поведении, рабам трусливой морали, склонным к приспособленчеству. Выступая 11 декабря 1937 года, он заметил: «О людях такого неопределенного, неоформленного типа довольно метко сказал великий русский писатель Гоголь: «Люди, говорит, неопределенные, ни то, ни се, не поймешь, что за люди, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». О таких неопределенных людях и деятелях также довольно метко говорится у нас в народе: «Так себе человек – ни рыба, ни мясо», «ни Богу свечка, ни черту кочерга».
Я.Е. Чадаев запомнил сталинскую фразу: «Опасными руководителями являются слабовольные люди, пригодные ко всему и ни к чему». В то же время было очевидно, что «независимость», которую Сталин противопоставлял «беспринципности», также имела свои пределы. Тогда же, 11 декабря 1937 года, Сталин высмеивал беспринципного депутата буржуазного парламента, который «чувствует себя совершенно свободным, независимым от народа… Вместо зависимости депутатов от избирателей получается полная их независимость». Уважение к независимым натурам сочеталось у Сталина с требованиями признания их зависимости от дела, которым они должны служить. Почему же Сталин полагал, что в партии, построенной на принципах беспрекословного подчинения своих членов твердой дисциплине, такие натуры имеют наилучшие возможности проявить себя?
Очевидно, исходя из своего жизненного опыта, Сталин считал, что все пути, кроме революционного, обрекают его на большую зависимость от внешних сил. Служение в церкви означало бы полное подчинение его поступков, суждений и даже мыслей вышестоящей церковной иерархии. Он был несвободен даже в выборе книг, а это означало ущемление его интересов. Возможно, что недолгая работа в обсерватории, открывшая ему немало о мире науки и техники, вместе с тем не позволила увидеть ему возможностей для независимого поиска ученого-естествоиспытателя.
Скорее всего Иосиф увидел в такой работе прежде всего необходимость точно следовать заведенному порядку, повседневную рутину. Возможно, даже служение поэтической музе не дало бы Иосифу достаточной свободы его личности. Он бы зависел от милости издателей, вынужден был подчиняться вкусам читающей публики и господствовавшим в поэзии веяниям.
Лишь революционная деятельность позволяла, по его мнению, подняться над всеми ограничениями социального положения и творческой деятельности. Вступление в марксистскую партию для Сталина стало высшей формой саморазвития. Очевидно, что он не видел противоречия между марксистской философией и стремлением человека сохранять независимость в своих взглядах и поведении до тех пор, пока это стремление не приводило его к конфликту с марксизмом и партией. Более того, он считал, что пребывание в марксистской партии создавало благоприятные условия для его независимости. Ему представлялось, что, в отличие от других революционных партий, марксистская социал-демократическая партия, опиравшаяся на принципы научного мышления и диалектической философии, открывала ему возможности для объективных и независимых суждений. Наконец, он верил, что лишь марксистская партия сумеет освободить большинство человечества от господствующего привилегированного меньшинства, нищеты и духовного прозябания.
Однако высокие требования, предъявляемые Сталиным к самому себе, существенно отличались от норм поведения, характерных для этого самого большинства людей. Значительная их часть не обладала ни «нравственной силой», ни «стойкостью», не отличалась ни «независимыми» взглядами, ни «жаждой знаний», ни «трудолюбием» и довольствовалась сложившимся порядком, отнюдь не стремясь к «неуклонному движению вперед». В обычной общественной обстановке Сталин и те, кто разделял его духовные и моральные ценности, были бы обречены на одиночество и даже на осуждение.
А.П. Чехов в 1888 году посвятил статью памяти выдающегося русского географа Н.М. Пржевальского (которого досужая молва объявила истинным отцом И.В. Сталина исключительно по причине немалого внешнего сходства между их портретами в военной форме): «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце». Противопоставляя «больному обществу» конца XIX века Н.М. Пржевальского и других «подвижников», А.П. Чехов писал: «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатичная вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу».