С точки зрения Каткова, свобода в государстве невозможна без «власти», поскольку только власть способна защитить личную свободу людей. Власть является элементом общественности, а государство – завершением системы общественной власти. Люди обретают в лице государства высшую свободу, а «когда и верхние слои, и темный народный фундамент проходит сознание, что существующий государственный строй есть дорого купленный и подлежащий самому бережному охранению результат тяжелой исторической работы, поднявшей страну, тогда, будет ли страна демократической республикой или неограниченной монархией, она чувствует себя свободною». Монархия вовсе не синоним несвободы, и «только по недоразумению думают, что монархия и самодержавие исключают “народную свободу”, на самом же деле она обеспечивает ее более, чем всякий конституционализм».
Ослабление власти, отмечал он, порождает смуту, и вместо явного правительства появляются тайные.
Катков «очень твердо» проводил идею «участия всех граждан в делах государственных», но эта катковская доктрина имела слабое звено. Оставалось непонятным, как именно граждане смогут участвовать в управлении: «Катков указывает, что созывать народных представителей не следует, но сознается, что какое-то иное, непосредственное общение царя и народа необходимо». Катков настаивал на том, что «царь и агенты власти не одно и то же», и не разграничивал, а напротив, смешивал понятия «верховной власти» и «правительства». Он и свою публицистическую деятельность на всем ее протяжении рассматривал, по его собственным словам, «как служение государственное».
М.Н.Катков приветствовал земскую реформу 1864г. и писал: «Есть в России одна господствующая народность, один господствующий язык, выработанный веками исторической жизни. Однако есть в России и множество племен, говорящих каждое своим языком и имеющих каждое свой обычай; есть целые страны со своим особенным характером и преданиями. Но все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют свое единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти - в Царе, в живом всеповершающем олицетворении этого единства. В России есть господствующая Церковь, но в ней же есть множество всяких исключающих друг друга верований. Однако все это разнообразие бесчисленных верований, соединяющих и разделяющих людей, покрывается одним общим началом государственного единства. Разноплеменные и разноверные люди одинаково чувствуют себя членами одного государственного целого, подданными одной верховной власти. Все разнородное в общем составе России, все, что, может быть, исключает друг друга и враждует друг с другом, сливается в одно целое, как только заговорит чувство государственного единства. Благодаря этому чувству Русская земля есть живая сила повсюду, где имеет силу Царь Русской земли. Никакие изменения, в нашем политическом быте не могут умалить или ослабить значение этой идеи. Все преобразования, какие совершаются и будут совершаться у нас, могут послужить только к ее возвышению и усилению».
«…В разных умах и разных кружках могут быть разные мнения и толки об общественной свободе. Но в действительности общественная свобода есть самое охранительное в мире начало. Особенно для нас, русских, должно быть это ясно. Мы знаем из нашей истории, что общественные силы были всегда у нас силами хранения и упора и что, напротив, сила движения исходила от государственной власти. В общем ходе нашей истории государство было постоянно силой разлагающей, движущей, перестанавливающей обычай; народ и общественные силы действовали всегда оборонительно и упирались, чтобы жизнь не потеряла своих основ, без которых не имеет смысла никакое движение. Силы движения и упора никогда не были у нас в равновесии, и всегда они действовали порознь. Оттого-то наши преобразования были так малоплодотворны, наши общественные силы были так малопроизводительны. Живые общественные силы должны быть введены в государственную организацию. В настоящее время особенно чувствуется потребность ввести в нашу государственную организацию участие живых общественных сил, чтобы восстановить равновесие между движением, которое может стать бесплодным и даже разрушительным, и самоохранительными инстинктами жизни. Пора канцелярских преобразований и кабинетного прогресса сменяется новой, когда живые силы общества должны развить свое действие в устройстве нашего быта, наших хозяйственных отношений, в системе нашего просвещения, которому иначе грозит конечная гибель, в настроении общественного мнения, которое теперь не имеет никакой внутренней силы и отдано на произвол случайных влияний. Общественная свобода должна послужить нам на утверждение всего того, чем скрепляется наше единство. Тогда только коренные начала народной жизни займут в наших понятиях то самое место, какое имеют они поистине в самой действительности...
Б.Н. Чичерин о местном самоуправлении и земской реформе 1864 года
Б.Н. Чичерин в целом приветствовал закон о местном самоуправлении от 1 января 1864 года. Местное самоуправление представляется Чичерину неразрывно связанным с «общей администрацией» и до известной степени зависимым от нее. Четко границы этой зависимости он не оговаривает, полагая, что найти их поможет опыт, но считает, что даже в неограниченной монархии «местная свобода» нужна, ибо противодействует безмерному владычеству бюрократии и ее злоупотреблениям. Аналогичную роль играют и сословные привилегии: «одной из самых глубоких и верных» идей Монтескье Чичерин считал мысль о том, что «в чистой монархии необходимы сословные привилегии. Как скоро эти последние сдержки исчезают, так правление неизбежно становится деспотизмом». Только так и возможно в «чистой монархии» составляющее цель всякого общества «соглашение свободы с порядком».
Из этих соображений вытекают и практические предложения Чичерина. Он предлагает поместить центр тяжести самоуправления в губернии, а не в уезде: во-первых, губерния ближе к центральному правительству, и, во-вторых, в уезде мало «элементов для хорошей администрации», то есть дворянства, в руки которого, как прямо заявляет Чичерин, и должно достаться местное самоуправление. Дворянство имеет государственное значение, и его задача – наведывать общественными делами на местах. Вне дворянства русская жизнь еще не выработала класса, способного его заменить, «среднее сословие» «содержит в себе слишком еще мало просвещенных сил».
По Чичерину, степень заинтересованности в местных делах еще не вполне может определять меру участия в них. Поскольку местные дела составляют и государственный интерес, то важна и способность управлять ими, а она сильнее в сословии, которому государственный интерес ближе всего, – в дворянстве. Поэтому выбирать в земство следует от сословий. Чичерин резко протестует против возможности, что дворянство, эта единственная надежная точка опоры при том брожении, которое охватило общество после отмены крепостного права, будет «распущено» в земстве. Это может привести к взаимной вражде сословий и крушению всего государственного здания. Уничтожение сословных перегородок возможно только с преобладанием среднего сословия, когда «личные и свободные элементы общества» достаточно разовьются, чтобы стать опорой для государства. Так было во Франции, но в России время для этого еще не пришло, и необходимо сильное государство, само направляющее этот процесс. Сословное земство с административно-хозяйственным кругом деятельности под твердым контролем правительства – суть тогдашних взглядов Чичерина, осененных общей идеей порядка, органичности и продуманности перемен [14, стр. 46–47].
Чичерин, со своим взглядом на земство как на общественный институт, выполняющий собственные задачи, был, похоже, совершенно одинок в современной ему науке права. Это обстоятельство дало повод одному тогдашнему юристу пренебрежительно назвать Чичерина «эпигоном» общественной теории самоуправления.
К.Д. Кавелин о местном самоуправлении и земской реформе 1864 года
Кавелин приветствовал закон о местном самоуправлении от 1 января 1864 года. Его восхищает то, что принцип самоуправления проводится осторожно и последовательно, что законодательство не забегает вперед. Окончательный вывод говорит сам за себя: «Мы убеждены, что сделано все, что нужно, и что больше делать не следовало». Кавелин уверен в будущности самоуправления, но, подобно Чичерину, не видит пока в обществе сил для полного его развития и хвалит осторожность правительства, которое не дает сразу слишком много, больше, чем общество может взять.
В равной степени, что и Чичериным, им владеет неприязнь к самодовлеющей бюрократии. Он вообще считает, что «местные земские учреждения были до сих пор пропитаны чиновническим бюрократическим элементом; они только по имени, по названию были земские». Надеясь, подобно Чичерину, на союз общества и высшей власти против бюрократии, Кавелин находит в Положении то, что хотел бы найти: именно ограждение земских учреждений от ее «произвольных вмешательств». Но, отдавая дворянству ведущую роль в земстве, Кавелин отлично от Чичерина трактует сословный вопрос: мудрость правительства он усматривает в том, что оно «не сообщило землевладельческому элементу сословной окраски», что могло бы вызвать «худшее из всех зол – зависть и взаимную вражду сословий». По Кавелину, земство должно примирить и сблизить ныне разрозненные сословия посредством их постепенного слияния. Здесь Кавелин не изменил своему убеждению, которым руководствовался еще в период крестьянской реформы, что в России нет коренных противоречий между дворянством и крестьянством. Чичерин же был более сдержан, отмечая, что «в России дворянство и крестьянство, до последней минуты, составляли две бесконечно отстоявшие друг от друга крайности властителей и подвластных».