Удовлетворение всех требований стрельцов не погасило недовольства, жившего давно и поощряемого очевидной слабостью правительства, неясностью положения на троне, где теснились два царя и правительница. Советские историки-марксисты старались представить стрелецкий бунт выражением классового недовольства народа угнетателями — боярами и помещиками. Фактический материал не подтверждает этот взгляд. В Москве помнили казнь в июне 1671 г. Степана Разина, который в течение двух лет во главе казаков и крестьян вел войну с боярами. Его подвиги и бесчеловечная жестокость стали уже сюжетом легенд и песен, но московские холопы не поднялись за стрельцами, которые пытались увлечь их за собой, соблазняя освобождением. В. Ключевский замечает: «Холопы, которых в боярской столице было вдвое больше стрельцов, ждали только знака от своих господ на усмирение мятежников и не дождались»112.
Нерешительность власти выразилась и в отношении к духовному кризису, переживаемому в стране. Раскол в церкви продолжал волновать умы. Историки отмечают необычайное оживление в обществе: «В Москве в богатых хоромах и в бедных избах, на улицах, на площадях... раздавались горячие толки и споры, суждения и рассуждения о том, как веровать, как спасти себя; толковали и спорили о правой вере, о старом благочестии и о новом нечестии; о том, как складывать персты, сколько раз говорить аллилуйя, сколько просфор употреблять в служении, сколько концов должно иметь изображение креста, как писать имя Иисус...»113. Симеон Полоцкий констатировал, что о богословии говорят взрослые и дети, что споры идут в лесах и на ярмарках, не говоря уже о кабаках. В спорах участвуют, с удивлением регистрирует учитель Федора и автор хвалебных стихов в честь Софьи, даже женщины.
Склонность нового начальника стрельцов князя Хованского к старому обряду сделало ситуацию взрывной. Стрельцы, добившись удовлетворения всех требований, поднялись вновь, на этот раз в защиту старого благочестия. Под нажимом стрельцов Софья согласилась на проведение диспута между патриархом и староверами, которых представлял Никита Пустосвят, в Грановитой палате Кремля при огромном стечении народа. Не закончившийся ничем диспут в Кремле продолжался на улицах. Софья решила действовать энергично. Пригласив к себе стрельцов, дав им денег и вина, правительница добилась их нейтралитета. «Нам нет дела до старой веры», — объявили они Софье и вернулись к себе в слободу. Правительница велела схватить Никиту Пустосвята и казнить его на Красной площади.
Новая опасность пришла со стороны князя Хованского. Начальник стрелецкого приказа, как считали Милославские, начал вести себя слишком заносчиво, появилась угроза военной диктатуры. Князь Хованский считался человеком глупым, москвичи звали его «Тараруй». Но в его руках была военная сила. Двор покинул Москву и переехал в Коломенское. Кремль захватили стрельцы. Опера Мусоргского «Хованщина» вводит некую логику в поведение Ивана Хованского, стрельцов и раскольников, которую трудно обнаружить в событиях. Софья призвала на помощь дворянское ополчение. Хованский был приглашен в Коломенское, перехвачен по дороге и на месте казнен вместе с сыном. Автор «Истории Петра Великого» А. Брикнер объясняет: «Нужно было действовать быстро, решительно, даже пренебрегая правилами нравственности»114. Оказавшись без командующего, сидевшие в Кремле стрельцы одумались, явились к Софье с повинной, захватив с собой плаху и топор. Казнив несколько верховодов, правительница помиловала мятежников, но столб на Красной площади, памятник первому бунту и победе, был сломан. Начальником стрелецкого приказа был назначен думный дьяк Федор Шакловитый, человек решительный, которому Софья доверяла. 6 ноября 1682 г. двор вернулся в Москву, началось правление Софьи. Оно длилось около семи лет.
«Во внутренних делах, — пишет Н. Костомаров о семилетнем эпизоде Софьи, — не происходило никаких изменений, кроме кое-каких перемен в делопроизводстве»115. А. Брикнер пишет о «ничтожности эпохи правления царевны Софьи». А между тем необходимость реформ ощущалась все острее, тем более что все сильнее ощущалось в Москве западное влияние. К тому же имелся и реформатор, который был одновременно убежденным «западником» — канцлер Василий Голицин, возлюбленный правительницы, имевший все возможности для реализации необходимых изменений.
Князь Василий Голицин был великолепно подготовлен к проведению реформ. В его библиотеке имелись латинские, польские и немецкие сочинения, относящиеся к государственным наукам, книги по богословию, церковной истории, драматургии, ветеринарному делу, географии, зоологии и т.д. В переписи книг упоминается и «рукопись Юрия Сербинина», т.е. одно из сочинений Юрия Крижанича. Имелись и обширные планы, о которых известно из разговоров, которые канцлер вел на латинском языке с французско-польским дипломатическим агентом Невиллем, опубликовавшим в 1699 г. в Гааге рассказ о пребывании в Москве. Программа Василия Голицина включала: организацию регулярной армии и постоянных сношений с заграницей; полную свободу совести и веры; замену натурального хозяйства денежным и даже освобождение крестьян с землей (этого придется ждать 180 лет). Канцлер хотел также: заселить окраины, оживить торговлю и наладить пути сообщения с Сибирью. Невилль резюмирует планы князя Голицина с французским красноречием: он хотел нищих сделать богатыми, дикарей превратить в людей, хижины — в каменные дворцы. Легко узнать в проектах Василия Голицина многие идеи, которые будут реализованы Петром I. Павел Милюков замечает: «В.В. Голицин имел в своем распоряжении целых 7 лет, в течение которых мог бы так же далеко уйти в своей реформе, как Петр, если бы он, подобно Петру, был человеком дела». Разница между двумя реформаторами, канцлером Софьи и будущим императором, состояла в том, что Петр начинал делать, а потом думал, а Голицин думал и не переходил к делу.
Внешняя политика Московского государства лежала на ответственности князя Голицина, как начальника Посольского приказа. В этой области он был вынужден действовать. С одним из традиционных противников Москвы, со Швецией, отношения были спокойными: велись переговоры по различным вопросам, ни одна из сторон не искала обострения. Отношения оставались напряженными с двумя другими противниками: Польшей, которая все еще не примирилась с потерей Малороссии, и Оттоманской империей, прежде всего с вассалом султана — крымским ханом.
Москва стояла перед выбором: союз с Польшей против татар или союз с татарами против Польши. Юрий Крижанич, размышляя о внешней политике России, доказывал необходимость и пользу мира с Польшей и Швецией и войны с татарами, завоевания Крыма. Василий Голицин придерживался этой же точки зрения. Она совпадала с расстановкой сил на политической шахматной доске. В ответ на оттоманскую экспансию с начала 1680-х гг. возникла антитурецкая коалиция, душой которой был Рим, а наиболее активными участниками Венеция, Польша, Австрия. Москва получила приглашение присоединиться к альянсу, выступив против Крыма. В 1683 г. польский король Ян Собесский разгромил турок под Веной, остановив их продвижение в Европу. В 1684 г. венецианцы начали военные действия против турок, вытесняя их из Греции. В январе 1684 г. в селе Андрусове, где был подписан временный мир с Польшей, начались переговоры о «вечном мире». Поляки не соглашались уступить навсегда Киев, русские не соглашались дать помощь против турок.
Противники польско-русского соглашения были и в московском стане. Главным выразителем этих взглядов был малороссийский гетман Иван Самойлович. При его содействии русскому правительству удалось добиться того, чтобы киевский митрополит, который посвящался константинопольским патриархом, стал посвящаться в Москве. Это стоило большого труда и немалых денег. Самойлович опасался, что союз Москвы с Варшавой ослабит русскую позицию на Украине. Гетман говорил, что Польше нельзя верить, что поход на Крым — чрезвычайно трудное военное предприятие. Он отвечал на аргументы сторонников «крестового похода» против татар и турок ради освобождения славянских народов, находившихся под оттоманским игом, что Москва пока еще освободить их не в состоянии, что они могут прекрасно подождать в турецкой неволе, которая, во всяком случае, лучше католической.
Спор о направлении наступления, разногласия относительно пользы или вреда войны с Крымом отражали противоречивые взгляды на миссию России. Через двести лет после споров о походе на Крым в правление Софьи теоретик русского национализма Николай Данилевский в своем главном труде «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-римскому» почти дословно повторяет аргументы гетмана Самойловича. «Существенный смысл магометанства, — писал Н. Данилевский, — заключается в той невольной и бессознательной услуге, которую оно оказало православию и славянству, оградив первое от напора латинства, спасши второе от поглощения его романо-германством»116.
В 1925 г. историк Г. Вернадский, певец евразийства, решительно осуждает решение В. Голицина вступить в союз с Польшей и отправиться в поход на Крым. «Москва, — пишет он, — пошла в хвосте латинско-униатской коалиции»117. В 1992 г. Лев Гумилев, историк и евразиец, однозначен: Софья и Василий Голицин «поддались на увещевания поляков-иезуитов вопреки мнению такого опытного военачальника, как Самойлович»118.
В начале 1686 г. в Москву прибыли польские дипломаты. После семи недель переговоров, в которых принимал личное участие канцлер Голицин, Россия и Польша подписали вечный мир: Москва получила Киев (заплатив 146 тыс. рублей) и соглашалась разорвать мир с султаном и ханом. Современники высоко оценили договор с Польшей как значительный успех русской дипломатии.