М.Я. Геллер. "История Российской империи". В трех томах. М.: Издательство "МИК", 1997. — Том I — 448 с.
Это издание подготовлено и осуществлено при поддержке
Издательства Центрально-Европейского Университета (CEU PRESS), Института «Открытое общество»
и фонда «Goodbooks», Guernesey.
Это исследование охватывает огромный временной период — с первого летописного упоминания о славянских племенах до Октябрьской революции. Автор рассматривает, историю России под оригинальным углом зрения, прослеживая процесс многократного образования и распада Российской империи.
Книга написана живо, полемично, ясным, простым языком, и уже приобрела мировую известность: в 1996 г. она издана в Венгрии, в 1997 г. — во Франции (издательство "Плон").
ISBN 5-87902-073-8 © М.Я. Геллер, 1997
ISBN 5-87902-074-6 © Издательство "МИК", 1997
© Оформление Н.Е. Эляшберг
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
Глава 1. ИМПЕРИЯ РЮРИКОВИЧЕЙ
· Евразия
· Время и место
· Соседи: хазары, Византия и другие
· Первые шаги
· Владимир Красное Солнышко: крещение Руси
· Апогей и упадок
· «Слово о полку Игореве»
· На развалинах
Глава 2. МОНГОЛЬСКОЕ ИГО
· Нашествие
· Появление Москвы
· Возвышение Литвы
· Битва на Куликовом поле
· Битва на Куликовом поле и после
Глава 3. МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО
· Государь всея Руси
· Третий Рим
· Москва и мир
· Грозный царь
· Семибоярщина
· Годы реформ
· Время реформ и успехов
· На Восток и на Запад
· Апология самодержавия
· Опричнина
· Конец царствования
· Смутные времена
· Правитель и царь
· Царь Борис
· Самозванцы
· Цари и самозванцы
Глава 4. РОССИЯ МОСКОВСКАЯ
· Итоги смутных времен
· Трудное выздоровление
· Алексей Тишайший
· Осень Московии
· Раскол
· На юг и север
· Два наблюдателя: Григорий Котошихин и Юрий Крижанич
· В ожидании Петра
Ничто не меняется так быстро, как прошлое.
(Наблюдение)
Несовременная история подозрительна.
Паскаль
Необыкновенная хрупкость наших представлений о прошлом очевидна. Во всех странах взгляды на историю меняются в зависимости от разных причин: появляются новые документы, меняются политические режимы, приходят молодые историки, настаивающие на своем желании увидеть былое по-своему, по-новому. Нигде, однако, прошлое не менялось так часто, так радикально, как в стране, рожденной Октябрьской Революцией.
Первый русский историк-марксист Михаил Покровский, занявший после революции административные посты, давшие ему власть на «историческом фронте», сформулировал принцип отношения к прошлому: история есть политика, опрокинутая в прошлое. Можно при желании найти сходство между формулой Покровского и мыслью Паскаля. С той принципиальной разницей, что марксистско-ленинский принцип носит, прежде всего, инструментальный характер. Американский писатель Амброз Бирс, циник и пессимист, пришел к выводу, что «история — это рассказ, как правило неверный, о событиях, главным образом незначительных, которые были результатом деятельности правителей, в большинстве негодяев, и солдат, как правило дураков». Формула Покровского позволяла тем, кто осуществлял политическое руководство страной, рассказывать о прошлом то, что им было нужно, решать, кто в былые времена был негодяем, а кто героем, кто дураком, а кто великим мудрецом, пророком, видевшим будущее, т.е. коммунистом.
В 1931 г. Сталин впервые продемонстрировал возможности использования прошлого. Он представил Россию несчастной жертвой: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все за отсталость». Эпитафия по старой, отсталой России была нужна в период первой пятилетки для утверждения необходимости быстрого рывка вперед, превращения страны в индустриальную державу.
Проходит несколько лет, и вождь народов меняет свой взгляд на историю России. Желая использовать русский национализм для укрепления режима, он меняет прошлое. Движущей силой развития страны перестает быть классовая борьба, как учили марксисты, а становится строительство могучего государства, с постоянно расширяющимися границами. Новый учебник по «истории СССР» для школ, утвержденный в 1936 г., начинается рассказом о государстве Урарту, существовавшем в Закавказье у озера Ван в IX в. до нашей эры, поскольку оно было первым государственным образованием на территории будущей социалистической державы.
По мере нарастания напряжения в Европе во второй половине 30-х годов российское прошлое начинает меняться как в калейдоскопе; назначаются новые главные враги, а прежние временно амнистируются, история России изображается уже не как цепь поражений, но как вереница блистательных побед на востоке, западе и севере. Сталин давал указания. Их подхватывали, развивали, объясняли историки. Осип Мандельштам с некоторой гордостью заметил, что в Советском Союзе к поэзии относятся чрезвычайно серьезно: поэтов убивают. Он имел в виду государственные убийства за стихи, которые чем-то не понравились властелину. Серьезным было отношение не только к поэзии: убивали, наказывали арестом, тюрьмой, лагерем за ошибочную (не совпадавшую с очередной директивой) интерпретацию прошлого, настоящего, будущего.
Споры о прошлом, которые велись и ведутся всегда и во всех странах, в Советском Союзе приняли характер борьбы за «истину», совершенно обязательную для всех в промежутках между очередным ее изменением по приказу сверху. Дискуссии о происхождении имени «Русь», о роли норманнов в образовании Руси, об авторстве эпоса «Слово о полку Игореве», о степени прогрессивности Ивана Грозного или Петра I носили государственный характер и расценивались как выражение отношения к социализму. В результате историки нередко опровергали сегодня то, что они писали вчера. В 1939 г. один из самых известных советских медиевистов академик Греков оценивал «Повесть временных лет» — первый летописный свод, источник основных сведений о начальном периоде истории Киевской Руси, написанную в XII в., неприязненно: «Несомненно, хроникер, представитель определенного класса, имеет собственную точку зрения и преследует определенные политические цели. Поэтому наше отношение к хронике как историческому источнику должно быть вдвойне осторожным»1. Проходит несколько лет, и в 1943 г. Борис Греков утверждает: «Повесть временных лет» — одно из трех творений человеческого гения, которым суждено вызывать негаснущий интерес на протяжении веков... Для нас это уникальный источник, дающий не всегда полный, но тем не менее... подлинный и содержательный рассказ о раннем периоде истории Руси...»2.
Развал в начале 90-х годов нашего века советской империи, возникшей на обломках российской, еще раз изменил взгляд на русское прошлое, Его можно рассматривать сегодня как историю рождения, развития, расцвета и упадка империи. Понятие империи — государства, управляемого полновластным монархом и включающего в свой состав завоеванные и присоединившиеся народы, — позволяет проследить идею, определявшую внутреннюю и внешнюю политику страны, социальное устройство, нравы. «Толковый словарь русского языка» Владимира Даля определяет империю как «государство, которого властелин носит сан императора, неограниченного, высшего по сану правителя»3. Формально Российская империя родилась в 1721 г., когда Петр I, победитель в Северной войне, объявил себя императором. Но уже в XV в., после падения Константинополя, в Москве возникает идея преемственности, которая сто лет спустя будет выражена в знаменитой формуле: два Рима было, третий стоит, а четвертому не быть. В 1547 г. Иван IV Грозный примет титул «царя всея Руси». Царь — трансформированный Цезарь — объявил себя наследником Римской империи после гибели Византии. В эпоху монгольского ига царем называли на Руси татарского хана. Иван объявил себя также и наследником Золотой орды.
Восхваление государства, могучей державы, как цели в себе было свойственно многим русским историкам. Николай Костомаров (1817—1885), историк-украинец, профессор Петербургского университета, писавший по-русски, выражал в середине XIX в. надежду на близость времени, «когда встретить у историка похвалу насильственным мерам, хотя бы предпринимаемым и допускаемым с целью объединения и укрепления государства, будет так же дико, как теперь было бы дико услышать с кафедры одобрения инквизиционных пыток и сожжений, совершавшихся не только с высшей целью единства веры, но еще с самой высшей и благой — ради спасения многих душ от адского огня в будущей жизни»4. Не все русские историки восхваляли насильственные меры, использованные для создания империи, но все считали процесс расширения государства совершенно естественным. И поэтому, например, в «Русской истории» Василия Ключевского (1841—1911), на которой воспиталось несколько поколений, не упоминается колониальная политика России.
Две главные причины определяли это отношение. Прежде всего — натуральность раздвижения границ до географических пределов (гор, океанов) и далее. Как паровой каток, двигалось русское государство по гигантской равнине, неся цивилизацию и культуру. Второй причиной было существование могучей империи. Историки рассматривали ее прошлое, исходя из настоящего. Сила, размеры империи давали ей легитимность. И дополнительный стимул для восхваления страны, добившейся замечательных успехов. Могучее государство, как идеальная цель усилий поколений, превратилось — с интенсивностью, неизвестной дореволюционной науке, — в объект культа советских историков. Академик Тарле восторженно писал в 1946 г.; «У человека, который, по счастью нашему, руководит нашей Родиной, среди многих даров есть дар понимания заслуг людей, которые верно послужили народу. Сталинское поколение хорошо понимает, что такое история России, любовь к России»5.