Отражая правительственный курс «государственного социализма» и в целом иную традицию регулирования гражданских прав, ГГУ не было кодексом безусловной частной свободы. В большей степени его доктрина была социально-направленной. Осуждалось и запрещалось чистое злоупотребление своим правом, «если целью такого... может быть только причинение вреда другому лицу» (§ 226). В вещном и обязательственном праве нередки были конкретные ограничения прав под прямым или подразумеваемым предлогом социальной полезности, в особенности в интересах социально слабых субъектов.
ГГУ твердо признало всеобщую гражданскую правоспособность всех граждан. Общая правоспособность лиц отсчитывалась с момента их рождения, а гражданская дееспособность (т. е. возможность совершать юридически значимые действия) – с 21 года. За исключением предписаний, вытекающих из брачно-семейного права, не предполагалось никаких существенных различий между правовым статусом мужчин и женщин. Согласно Вводному закону, узаконение, о возрасте гражданской дееспособности распространялось и на все частноправовые отношения, связанные с земским правом.
Частноправовые ограничения дееспособности могли последовать только вследствие душевной болезни, расточительства либо по при чине пьянства или безрассудного пренебрежения своими семейными или общественными обязанностями. Для того чтобы иметь возможность проявить свою дееспособность, необходимо было обладать точным местожительством (под которым понималось место постоянного проживания или основного обзаведения, дающего возможность существовать).
Важным новшеством, и не только для германского права, было детальное регулирование правоспособности юридических лиц, или обществ.
Возможные юридические лица (общества) подразделялись на два класса: союзы и учреждения. Учреждения были связаны с особыми социальными задачами и предполагали особый порядок образования; для того чтобы учреждение стало правоспособным, оно должно было получить разрешение автономии, где его создавали. Союзы обладали большей свободой возникновения.
Союзы, в свою очередь, подразделялись на учрежденные с хозяйственно-экономическими целями и на созданные без таковых. В отношении обществ, созданных без коммерческой цели, действовал регистрационный порядок образования: достаточно было только заявить о создании общества по местожительству путем внесения в судебный реестр. В отношении коммерческих обществ (торговых, производственных и т. п.) применялся концессионный порядок, или разрешительный: для своей деятельности общество должно было получать всякий раз специальное правительственное разрешение. Правда, в большинстве случаев эти разрешения уже были сделаны существовавшими имперскими законами в общей форме (например, для акционерных обществ и т. п.).
По закону, для того чтобы быть правоспособными, союзы должны отвечать некоторым условиям. Любой союз должен был иметь (1) устав, (2) местожительство, (3) правление. Правление считалось и представителем общества на суде. В тех случаях, когда возникало общество неустановленным порядком и производило юридические действия, они могли иметь силу только в отношении не всего общества, а его представителей, совершивших эти действия. Помимо правления, основным органом управления союзом было общее собрание. Собрание избирало правление и могло во всякое время его сменить, могло вообще ликвидировать союз (для этого требовалось квалифицированное большинство голосов).
Закон предусматривал возможность не только возникновения, но и прекращения правоспособности союзов. Помимо чисто частноправовых причин (несостоятельность, закрытие по собственному решению, исчерпание цели), предусматривалась возможность лишения статуса «вследствие противозаконного решения общего собрания или благодаря противозаконному образу действий правления, угрозы общественным интересам» (§ 43). Подразумевалось, что это постановление закона касается не только коммерческих или общесоциальных союзов, но и политических, профессиональных и т.п.
Система вещных прав по уложению была своеобразной для своего времени и вместе с тем традиционной для германской редакции римского права. Подобно римскому праву классической эпохи и гражданским кодексам XVIII – начала XIX в. особое вещное право составляло владение.
Владение понималось как реализация кем-либо своего господства над вещью. Причем в одинаковой степени владение распространялось на любые вещи, доступные гражданскому обороту. Владение охранялось, и никто не мог самоуправно отобрать его. В этом последнем случае образовывалось порочное владение, которое не давало основания для последующего образования прав собственности на вещь. Ненасильственное, добросовестное владение не запрещалось передавать другому лицу, пользователю, или даже отчуждать. Права лиц, осуществляющих посредственное владение (т. е. на основании соглашения), также охранялись.
Право собственности определялось также традиционно для германского права через противопоставление свободного распоряжения собственника своей вещью и отсутствие вмешательства третьих лиц в это право: «Собственник вещи может, насколько тому не препятствует закон или права третьих лиц, обращаться с вещью по своему усмотрению и устранять других от всякого на нее воздействия» (§ 903). Таким образом правомочия собственника понимались комплексно, имели исключительный характер. За собственником признавались неограниченные права по отчуждению вещи, а также по истребованию ее от всякого владельца. Вместе с тем такое истребование не должно было нарушать прав тех, кому на законных основаниях вещь была передана в аренду, в иное пользование и т. п. Таким образом собственнические права далеко не были абсолютными.
Соответственно потребностям времени в ГГУ нашла признание более ограниченная трактовка режима земельной собственности. Она также следовала уже традиционным для прусского или саксонского права ограничениям в пользу соседского права или общеобщественных интересов. Правомочия собственника земельного участка, следуя праву присоединения (заимствованному из римского), простирались и на пространство над поверхностью, и на недра земли. Однако собственнику запрещалось препятствовать использованию пространства или недр там, где он не имел прямого и непосредственного интереса (чтобы не возникало соблазна запретить, скажем, пролет воздушного шара или проведение линии связи). Соответственно традиции пандектного права собственнику земли вменялось терпеть разного рода иммиссии (газ, копоть, испарения) с других соседних участков, «если такое воздействие не стесняет его или стесняет в незначительной степени» и соответствует традиционному использованию участков. Одновременно запрещалось притеснять и обесценивать права земельных собственников путем вредного использования смежных участков (§§ 906-907). Помимо правовой традиции, в этих правилах проявился отчетливый социальный интерес крупных земельных собственников, настаивавших на приоритете недвижимости.
Право земельной собственности сохранило возможность внедоговорныхотношений между собственником земли и ее непосредственным пользователем; за этими институтами отчетливо были видны пережитки вотчинных, полуфеодальных отношений, сохраненных в новом виде. Земельный участок изначально мог быть связан с некоторыми обременениями: вотчинными повинностями в пользу другого лица, которым чаще был номинальный собственник. Такой пользовладелец не мог переделывать вещь по своему усмотрению, существенно изменять ее вид. Повинности могли принять вид и денежного долга, выплачиваемого в виде периодической ренты. Сохранялся такой институт, как право преимущественной купли участка у собственника, основываясь на таком пользовладении.
В обязательственном праве было поставлено на первое по значимости место внешнее проявление воли к тем или другим действиям (волеизъявление). Соответственно, в договорном праве значительно увеличилось количество случаев, когда те или другие действия оставались действительными, несмотря на отсутствие подлинной воли или ее оспаривания; этого требовала прочность коммерческого оборота. Например, предложение заключить договор (оферта) считалось полновесным обязательством, если не было специальных оговорок. Обязательство могло подразумевать как исполнение каких-то действий, так и воздержание от них.
Основным видом возникновения обязательств был договор. В случае с недвижимостью его следовало заключать только письменно и только с участием юридически уполномоченных государством лиц. Традиционно считались недействительными договоры (и любые иные соглашения), совершенные в отношении невозможных вещей, противные законам, нарушающие требования общественной нравственности. Особенно своеобразным было требование социальной соответственности сделки (в связи с общей доктриной ГГУ): объявлялась ничтожной сделка, «по которой одно лицо, пользуясь нуждой, легкомыслием или неопытностью другого, взамен каких-либо услуг со своей стороны выговаривает или заставляет предоставить себе имущественную выгоду, размеры которой настолько превосходят ценность услуг, что выгода при данных обстоятельствах дела представляется явно несоразмерной...» (§ 138). В этом правиле речь шла уже не об обычном обмане, а явном злоупотреблении социальным положением.
Согласно этому общему положению, в конкретные правила о договорах были введены существенные новшества, усилившие защищенность одной из сторон. Так, в договоре рабочего найма закон обязывал нанимателя соблюдать минимальные условия безопасности, насколько это было возможно по свойству работ. Если речь шла о домашнем найме, то нанимателя обязывали к тому, чтобы предоставлять рабочим нормальные условия для проживания, отдыха, а также соблюдать требования «здоровья и нравственности служащего и соблюдения требований религии» (§ 618). Запрещалось заключать договор найма на всю жизнь, в любом случае спустя 5 лет можно было прекратить такой договор. Все возможные при несоблюдении этих условий коллизии понимались законом как недозволенные действия и могли стать основанием для взыскания ущерба. Аналогично в случае аренды жилого помещения наниматель освобождался от обязанности следовать договору, если «пользование помещением сопряжено со значительной опасностью для здоровья». В этих и в целом ряде других конкретных договоров предусматривалась возможность при уважительных причинах или оговоренных в законе условиях отказаться от исполнения обязательства без невыгодных последствий. Отказ от принципа незыблемости договора как общего правила был важной чертой обязательственного права по уложению.