Немалый отзвук в первобытной истории имели этнологические разработки, связанные с материальным субстратом современных этнических коллективов и его типологизацией, т. е. с типологией тех общностей, которые могут быть выделены по этнологическим данным. Ученик Боаса Кларк Уисслер в начале 20-х годов аргументировал представление о культурных ареалах, внутри которых концентрировались, по его мнению, комбинации культурных особенностей, сравнимые по своему внутреннему смыслу с теми культурными комплексами, на основании которых позже выделялись археологические культуры. Сравнивая культурные ареалы в древности с современными, Уисслер показал их несовпадение и впервые поставил этим вопрос о границах этнической интерпретации древних культурных ареалов, а также их динамики во времени. Следующим этапом было выделение культурных ареалов двух типов — соответствующих так называемым хозяйственно-культурным типам и историко-этнологическим областям. Это выделение было произведено русскими антропологами и этнологами Максимом Григорьевичем Левиным и Николаем Николаевичем Чебоксаровым в 1946 г., хотя в выделении хозяйственно-культурных типов они шли по стопам Толстова, предложившего это понятие на 17 лет раньше. Под понятием хозяйственно-культурного типа было предложено подразумевать такое сходство явлений материальной и частично духовной культуры в пределах культурного ареала, которое обязано своим происхождением влиянию сходных географических условий и имеет общее происхождение, историко-этнологические области — это области, внутри которых сходство является результатом общности исторической судьбы. Несмотря на малую доказательность влияния природных условий на формирование даже материальной культуры, не говоря уже о духовной, и неопределенность понятия общности исторической судьбы, деление на хозяйственно-культурные типы и историко-этнологические области привилось в отечественной этнологической литературе, обросло дополнительными разработками, в которых немалое место заняли ретроспективные исследования о динамике хозяйственно-культурных типов во времени. Именно это направление исследовательской работы в наибольшей мере повлияло на первобытную историю, так как оно было связано с изучением ранних форм хозяйственно-культурных типов, например, охотников-собирателей и рыболовов или мотыжных земледельцев.
Этнология в своем развитии выделила три субдисциплины — экономическую, потестарно-политическую и юридическую этнологию, в Западной Европе и США называемые экономической антропологией, политической антропологией и этнологией права. Началом экономической антропологии считается традиционно 1925 год, когда появился «Этюд о даре» Мосса, в котором сделана попытка рассмотреть экономические отношения в первобытном обществе в рамках обмена, например, обычая потлача у северо-западных индейцев Канады и частично США. Позже реконструкция экономических отношений привлекла многих исследователей, в том числе и отечественных (ЮрийИванович Семенов), но здесь еще остается много неясного и требующего дальнейшей работы. Рождение политической антропологии многие историографы связывают с деятельностью Редклифф-Брауна, но это вряд ли справедливо: и он, и Малиновский уделяли большое внимание изучению политических структур и отношений власти, но для них все же оно не было основным. Описание политической системы и отношений власти составляет основное содержание книги англичанина Эдуарда Эванс-Притчарда о нуэрах, вышедшей в 1940 г. Собственно с этой книги и началась серия исследований об институтах власти, в том числе и политической, опубликованных на протяжении последних десятилетий. В них показано многообразие этих институтов и выявлено отношение к ним возрастных классов. Монография Льва Евгеньевича Куббеля «Очерки потестарно-политической этнографии» обобщает накопленную в этой области информацию и выдвигает ряд новых точек зрения. Работа в области этнологии права с конца 19 в. за рубежом ведется почти непрерывно. У нас она также имеет глубокие корни, в особенности в книгах Максима Максимовича Ковалевского и его учеников. В 1920-х годах, после работ Марка Осиповича Косвена, она почти прервалась и возобновилась только в последнее десятилетие усилиями Абрама Исаковича Першица, Анатолия Борисовича Венге-рова, Юрия Ивановича Семенова и др. Выдвинутое Першицем понятие «первобытной мононормы» как индискретного соединения права, морали и других поведенческих норм получило широкое признание в правоведении нашей страны.
Остается сказать о последней сфере этнологии, разработка которой сыграла важную роль в реконструкции истории первобытного общества,— сфере изучения общественного сознания. Нужно сразу же подчеркнуть, что этой сферой не занимались специально только этнологи, она являлась всегда также областью приложения исследовательских усилий социологов, философов и искусствоведов. После работ Леви-Брюля о первобытном мышлении, которые выходили в 20—40-е годы и в которых была предпринята попытка показать алогический характер первобытного мышления и господство в нем коллективных представлений, организованных не по принципу логических переходов, а по системе так называемого сопричастия, наибольшую известность приобрели в этой теме многочисленные работы Клода Леви-Стросса, одного из наиболее последовательных французских сторонников структурализма. На заре своей научной карьеры Леви-Стросс работал в Океании, собирая полевые этнологические материалы, но дальнейшая его работа носила в основном кабинетный характер. Им предложена общая структурная схема первобытного мышления, различные комплексы культурных особенностей возникают как инварианты в этой схеме, большое место занимают в ней бинарные оппозиции. Сама схема достаточно далеко оторвана от материальной базы общества, но все же с ее помощью Леви-Строссу удалось довольно удачно изучить возникновение ряда надстроечных явлений, чем и объясняется успех его работ.
Говоря об общественном сознании эпохи первобытности, нельзя обойти молчанием и то направление исследований, целью которого является выяснение уровня развития положительных знаний в разных первобытных коллективах. Очень много исследований посвящено описанию производственных навыков — земледельческих и скотоводческих, соответствующей терминологии и ее социальным функциям, земледельческому календарю, системам счета. Ретроспективное проецирование этих данных осуществляется с помощью археологии, которая сама приносит большую информацию: речь идет о счете в палеолите, для восстановления его служат замкнутые совокупности повторяющихся элементов орнамента. В изучении этого материала и открытии его счетных свойств особенно значительна роль американского ученого Александра Маршака и отечественного исследователя Бориса Алексеевича Фролова.
В заключение нельзя не сказать о той совокупности данных, которые доставляются не этнологией, а палеолингвистикой, но которые, как и палеоэтнология, способствуют реконструкции первобытной ситуации, в данном случае языковой. Палеолингвистика в лице компаративистики, т.е. восстановления древних праязыковых состояний на основании сравнения, структурного, лексического и фонетического, языков разных систем, сделала громадные успехи на протяжении XXв. Сначала индоевропейская компаративистика была разработана до такого уровня, что он позволил получить систему индоевропейского праязыка и его диалектов, а также заглянуть в картину их прежнего расселения и предложить правдоподобные гипотезы прародины индоевропейцев — громадная научная задача, подступ к которой обозначился в конце 20-х годов, но которая продолжает обогащаться побочными результатами до сих пор. Сама проблема ареального распространения системы диалектов индоевропейского праязыка была сформулирована французским лингвистом Антуаном Мейе, и его можно считать предтечей и даже родоначальником современного этапа в развитии индоевропейской лингвистической теории. Уже эта область языкознания, реконструктивная работа внутри которой уходит хронологически до IVтысячелетия до н.э., ярко продемонстрировала этно-генетические возможности лингвистических данных, исключительно важных при всех историко-этнологических сопоставлениях. Несколько прежде, чем индоевропейское языкознание, развивалось сравнительно-историческое изучение других языковых семей, также достигшее впечатляющих успехов. В итоге на базе палеолингвистических реконструкций, корректируемых лингвистическим исследованием древних
письменных памятников, мы получили к настоящему времени достаточно правдоподобную картину распространения языков разных языковых семей в пределах Старого Света в 3—4 тысячелетиях до н. э. К сожалению, африканское языкознание, как и сравнительно-лингвистическое изучение языков коренного населения Африки, развито гораздо менее значительно, многие возможности, связанные с языками американских индейцев, безвозвратно потеряны, и в этих сферах сравнительно-исторического языкознания трудно ожидать безоговорочных успехов.