В качестве психологического явления мотивы не могут быть и антисоциальными (асоциальными, псевдосоциальными), поскольку это не более чем их внешняя оценка, не раскрывающая их сути. Точно так же не следует, по нашему мнению, считать антиобщественными некоторые потребности личности. Таковыми безоговорочно не должна признаваться даже потребность в наркотиках, нужда в которых может быть велика, например при болезни. Вот почему неверно утверждение, что тяжкие преступления порождаются антиобщественными, т. е. более опасными, мотивами, а менее тяжкие - асоциальными, т.е. менее опасными.
Рассмотрим так называемые псевдосоциальные мотивы, в основе которых лежит предпочтение норм, интересов и ценностей отдельных социальных групп, противоречащих охраняемым законом нормам, интересам и ценностям общества в целом. К типичным мотивам такого рода обычно относят: “ложнотоварищеские” - в межгрупповых агрессивно-насильственных столкновениях, групповых хулиганских действиях; “ведомственно-корпоративные” - при совершении должностных и хозяйственных преступлений, а также преступлений против правосудия (например, должностные подлоги, укрывательство преступлений и т. д.).
Однако анализ псевдосоциальных мотивов не может ограничиваться констатацией противоречивости интересов группы интересам общества. Поскольку в каждом случае виновный знает, что такой конфликт имеется и своими поступками он нарушает уголовно-правовой запрет, их мотив надо искать в том, в чем именно заключен для него смысл преступных действий, что психологически он выигрывает, совершая их. Вот почему мотивом является не ложно понятый интерес группы, а определенная польза для себя, хотя, в чем именно она состоит, преступник не всегда четко осознает. Таким образом, мы приходим к выводу, что нет ложно понятых групповых интересов, выступающих в качестве так называемых псевдосоциальных мотивов, т. е. преступник не ошибается в правовой и нравственной оценке этих интересов, а есть потребность утверждения, улучшения своего социального статуса, подтверждения своего социального бытия, наконец, страх быть низвергнутым или уничтоженным системой, если не пойти ей на уступки, даже поступаясь собственной совестью.
Именно в этом мы видим мотивы, например, грубейших нарушений законности, массовых репрессий. Рассуждения о пользе репрессий для Родины, для социализма и партии или для борьбы с преступностью не более чем маскировка подлинных стимулов. Конечно, некоторые люди могут даже поверить в такие свои “чистые” побуждения, но в подавляющем большинстве случаев это будет то, что в народе попросту называют шкурным интересом. Это очень точное выражение - спасение собственной шкуры под видом борьбы за якобы общий интерес.
Можно ли говорить о неадекватных мотивах, т. е. о сугубо индивидуальных, свойственных данной личности и не соответствующих тем ситуациям, в которых они реализованы? О таких мотивах упоминают в тех случаях, когда, казалось бы, ничтожные поводы вызывают разрушительные и яростные вспышки, взрыв страстей. Чаще всего виновными в таких случаях бывают лица с психическими аномалиями, которые не могут управлять своими эмоциями. Представляется, что ставить вопрос о существовании подобных мотивов можно лишь с очень большой долей условности, помня о том, что каждая ситуация, объективно существующая, всегда воспринимается с субъективных позиций. По внешним оценкам, мотив может расцениваться как неадекватный внешним условиям, но он всегда будет строго соответствовать особенностям данной личности, потому что это ее мотив.
Эти, казалось бы, теоретические конструкции имеют тем не менее колоссальное значение для правосудия, для эффективного исправления и перевоспитания осужденных, предупреждения рецидивной преступности. Сейчас одно из важных требований закона об установлении мотива преступления остается почти нереализованным в своей основной функции - в функции непосредственного предмета исправительного воздействия, а следовательно, и предупреждения рецидива.
Указываемые в приговорах мотивы преступлений по своему значению чаще всего являются внешними социальными оценками приписываемых преступнику побуждений, не характеризуют смысл, суть самих этих побуждений. Особенно ярко это выявляется в отношении осужденных к справедливости вынесенного им приговора (наказания). Их отношение в огромной степени зависит от того, в какой степени удалось суду и следствию выявить и сформулировать обвиняемому истинные мотивы его преступных действий.
Чаще всего суду и следствию не удается раскрыть мотивы преступления, в том числе и по той весьма распространенной причине, что данному вопросу они попросту не придают никакого значения. Это одна из веских причин того, что подавляющее большинство преступников считают приговор и наказание несправедливыми, а себя не признают действительным источником наступивших общественно опасных последствий. Они искренне убеждены, что действительными виновниками являются потерпевшие, свидетели, жизненные трудности и иные обстоятельства, признают же себя виновными лишь формально. Понятно, что при таком отношении трудно рассчитывать на осмысление содеянного, на раскаяние, на стремление исправиться.
Отдельные поступки, а тем более поведение человека в целом направляется не одним каким-то, а рядом мотивов, находящихся друг с другом в сложных иерархических отношениях. Среди них можно выделить основные, ведущие, которые и стимулируют поведение, придают ему субъективный, личностный смысл. Вместе с тем изучение мотивов краж, хищений и некоторых других преступлений убеждает в том, что одновременно и параллельно могут действовать два ведущих мотива, например мотив корысти и мотив утверждения себя в глазах престижной группы. Они взаимно дополняют и усиливают друг друга, придавая поведению целенаправленный, устойчивый характер, значительно повышая его общественную опасность. В этом можно видеть главную причину длительного совершения преступлений, например, ворами и расхитителями.
Конечно, в те или иные периоды жизни один из ведущих мотивов как бы вырывается вперед, приобретает главенствующую роль, затем они “идут” наравне или меняются местами и т. д. Так, преступник вначале совершает кражи, чтобы утвердиться в качестве члена группы, и здесь мотив утверждения - основной. В дальнейшем, по мере осознания в полной мере материальных, порой значительных, выгод от совершения краж, его действия начинают диктоваться и корыстью.
Совокупность мотивов и лежащих в их основе потребностей создает мотивационную сферу личности и являются ее ядром. Правда, в качестве такого ядра может выступать и система ценностей, в свою очередь влияющая на мотивы поведения.
Ценности окружающего мира усваиваются (накапливаются, изменяются и т. д.) человеком с самых ранних этапов его развития и могут мотивировать его поведение, они могут выступать в качестве побудительных сил человеческой активности. Однако понятие мотива, а тем более мотивационной сферы, включающей, в частности, мотивы различной силы и значимости, их иерархию, взаимоотношения, влечения и эмоции, не идентично, на наш взгляд, понятию ценностей или ценностно-нормативной системы. Для нас данный вопрос имеет важное значение в целях решения сложной практической проблемы: что же должно быть объектом индивидуального воздействия в сфере охраны законности и правопорядка - мотивы преступлений или ценностно-нормативная система личности. Думается, и то и другое.
Отметим, что наиболее стабильные ценности могут и не охватываться сознанием и на этом уровне мотивировать поведение. Можно полагать, что именно ядерные образования максимально определяют свойства всей системы, каковой является личность. Вместе с тем ядро и периферия обладают различной степенью податливости внешним воздействиям. Однако разрушение ядра, если понимать под ядром и такие ценности, которые сохраняются и функционируют на бессознательном уровне, - задача не только исключительно трудная, но во многих случаях и невыполнимая. Напротив, как нам представляется, значительно легче перестроить ценностно-нормативную систему, охватываемую сознанием.
Например, можно изменить собственно мотивы корысти, лежащие как бы на поверхности и почти всегда осознаваемые, но очень трудно повлиять на те психологические механизмы, которые дают человеку возможность подтвердить или утвердить свое социальное бытие путем незаконного овладения материальными благами. Также сложна коррекция мотивов имущественных преступлений ради адаптации к среде либо, наоборот, для ведения дезадаптивного, часто бездомного, паразитического образа жизни. В первом случае взгляды и представления, а следовательно, и лежащие в их основе ценности носят наиболее рациональный характер, достаточно осознаются личностью. Стремление к обладанию материальными ценностями непосредственно стимулирует поведение. Во втором же случае внутренние, субъективные детерминанты краж, хищений и т. д. как бы завуалированы для самого индивида теми отношениями, которыми он связан со средой, или тем образом жизни, который он ведет.
Исходя из сказанного, особенно учитывая неосознаваемый характер многих мотивов, можно предположить, что мотивы, точнее, их совокупность шире ценностно-нормативной системы личности. При этом ценности, как мы отмечали, могут выступать в качестве мотивов, в том числе на бессознательном уровне.