А мы - добились обжалования, небывалый случай. Потянулось заново переследствие. Прошло 2 года, подросли те несчастные дети, им хочется освободиться от ложных показаний, забыть их - нет, их снова натаскивают родители и новый следователь: вот так будешь говорить, вот так, а то твоей маме плохо будет; если дядю Мишу не осудят, то твою маму осудят.
И вот мы сидим на заседании Рязанского облсуда. Адвокат бесправен как всегда. Судья может отклонить его любой протест, и отклонение не подлежит уже ничьему контролю. Опять использование показаний враждебных соседей. Опять бессовестное использование показаний малолетних (сравните суд над Базбеем). Судья не обращается: "Расскажи, как было", не просит: "Расскажи правду", а "расскажи, как ты говорила на следствии!" Свидетелей защиты сбивают, путают и угрожают: "А на следствии вы показали... Какое вы имеете право отказываться?"
Судья Авдеева давит своих заседательниц, как львица ягнят. (Кстати, где седобородые старцы-судьи? Изворотливые и хитрые бабы заполняют наши судейские места.) У нее волосы - как грива, твердая мужская манера говорить, металлические вибрации, когда она сама содрогается от высокого значения своих слов. Чуть процесс идет не по ее - она злится, бьет хвостом, краснеет от напряжения, прерывает неугодных свидетелей, запугивает наших учителей: "Как вы смели усомниться в советском суде?" "Как вы могли подумать, что кто-то подучил детей? Значит вы сами воспитываете детей во лжи?" "А кто был инициатор коллективного письма в суд?" (В стране социализма не допускают самой идеи коллективного действия! - кто? кто? кто?) Прокурору Кривовой (да кто им фамилии выбирает!) даже и делать нечего при такой напористой судьице.
И хотя по процессу все обвинения развалились: Вова ничего в окно видеть не мог; Оля уже ото всего отказывается, никто ее не растлевал; все дни, когда могло совершиться преступление, в единственной комнате Потаповых лежала и больная жена, не при ней же муж насиловал соседку-цыганку; и цыганка эта перед тем что-то у них украла; и цыганка эта дома не ночевала, таскалась под всеми заборами еще до того, несмотря на свои 14 лет; - но не мог ошибиться советский следователь! но не мог ошибиться советский суд! Приговор - 10 лет! Торжествуй, наше судейское сословие! Не дрогните, следователи! Пытайте и дальше!
Это - при корреспонденте "Известий"! Это - при заступничестве Верховного Суда РСФСР! А как с теми, за кого не заступаются?..
И еще почти год идет казуистическая борьба - и наконец Верховный Суд постановляет: Потапов ни в чем не виновен, оправдать и освободить! (Три года просидел...) А как с теми, кто развращал и подучивал детей? Ничего, сорвалось так сорвалось. А легко ли хоть пятнышко на львиную грудь Авдеевой? Нет - она высокий народный избранник. А что решено о сталинском истязателе Васюре? На месте, на месте, когти не подстригались.
Стой и процветай судебное сословие! Мы - для тебя! Не ты для нас! Юстиция да будет Тебе ворсистым ковриком. Лишь было б тебе хорошо!
Такая проверенная устойчивость правосудия очень облегчает жизнь милиции: она дает возможность без оглядки применять прием Прицеп или "Мешок преступлений". Дело в том, что по нерадивости, по нерасторопности, по недодумию местной милиции - одно, другое и третье уголовное преступление остается нераскрытым. Но для отчетности они непременно должны быть раскрыты (то есть, "закрыты")! Так ждут удобного случая. Вот попадается в участок кто-нибудь податливый, забитый, дураковатый - и на него нахомучивают все эти нераскрытые дела - это он их совершил за год, неуловимый разбойник! Кулачным битьем и вымариванием его заставляют во всех преступлениях признаться, подписать, получить большой срок по сумме преступлений - и очистить район от пятна.
Общественная жизнь очень оздоровляется благодаря тому, что не остается ненаказанного порока. И милицейских следователей премируют.
А еще более оздоровилось общество и еще более укрепилось правосудие от того года, когда кликнуто было хватать, судить и выселять тунеядцев. Это указ тоже в какой-то степени заменил ушедшую гибкую 58-10 - обвинение тоже оказалось вкрадчивое, невещественное - и неотразимое. (Сумели же применить его к поэту И. Бродскому!)
Это слово - тунеядец - было ловко извращено при первом же прикосновении к нему. Именно тунеядцы - бездельники с высокой зарплатой, сели за судейские или административные столы, и потекли приговоры нищим работягам и умельникам, колотящимся после рабочего дня подработать еще что-нибудь. Да с какой злостью - извечною злостью пресыщенных против голодных! - накинулись на этих "тунеядцев"! Два бессовестных аджубеевских журналиста <"Известия" 23.6.64.> не постыдились заявить: тунеядцев недостаточно далеко от Москвы высылают! разрешают им получать посылки и денежные переводы от родственников! недостаточно строго их содержат! "не заставляют их работать от зари до зари" - буквально так и пишут: от зари до зари! Да на заре какого же коммунизма, да по какой же конституции нужна такая барщина?!
Мы перечислили несколько важных потоков, благодаря которым (и при никогда не скудеющем казенном воровстве) постоянно пополняется Архипелаг.
Да не совсем же впустую ходят по улицам и сидят в своих штабах и дробят зубы задержанным - "народные дружинники", эти назначенные милицией ушкуйники или штурмовики, не упомянутые в конституции и не ответственные перед законом.
Пополнения на Архипелаг идут. И хотя общество давно бесклассовое, и хотя полнеба в зареве коммунизма, но мы как-то привыкли, что преступления не кончаются, не уменьшаются, да что-то и обещать нам перестали. В 30-е годы верно обещали: вот-вот, еще несколько лет! А теперь и не обещают.
***
Закон наш могуч, выворотлив, непохож на все, называемое на Земле "законом".
Придумали глупые римляне: "закон не имеет обратной силы". А у нас - имеет! Бормочет реакционная старая пословица: "закон назад не пишется". А у нас - пишется! Если вышел новый модный Указ и чешется у Закона применить его к тем, кто арестован прежде - отчего ж, можно! Так было с валютчиками и взяточниками: присылали с мест, например из Киева, списки в Москву - отметить против фамилий, к кому применить обратную силу (увеличить катушку или подвести под девять грамм). И - применяли.
А еще наш Закон прозревает будущее. Казалось бы, до суда неизвестно, каков будет ход заседания и приговор. А смотришь, журнал "Социалистическая законность" напечатает это все раньше, чем состоялся суд. Как догадался? Вот спроси... <"Социалистическая законность" (орган Прокуратуры СССР), янв. 1962, No. 1. Подписан к печати 27 дек. 1961 г. На стр. 73-74 - статья Григорьева (Грузда) - "Фашистские палачи". В ней - отчет о судебном процессе эстонских военных преступников в Тарту. Корреспондент описывает допрос свидетелей; вещественные доказательства, лежащие на судейском столе; допрос подсудимого ("цинично ответил убийца"), реакцию слушателей, речь прокурора. И сообщает о смертном приговоре. И все свершилось именно так - но лишь 16 января 1962 г. (см. "Правду" от 17 янв.), когда журнал ужебыл напечатан и продавался. (Суд перенесли, а в журнал не сообщили. Журналист получил год принудработ.)>
А еще наш Закон совершенно не помнит греха лжесвидетельства - он вообще его за преступление не считает! Легион лжесвидетелей благоденствует среди нас, шествует к почтенной старости, нежится на золотистом закате своей жизни. Это только наша страна одна во всей истории и во всем мире холит лжесвидетелей!
А еще наш Закон не наказывает судей-убийц и прокуроров-убийц. Они все почетно служат, долго служат и благородно переходят в старость.
А еще не откажешь нашему Закону в метаниях, в шараханьях, свойственных всякой трепетной творческой мысли. То шарахается Закон: в один год резко снизить преступность! меньше арестовывать! меньше судить! осужденных брать на поруки! А потом шарахается: нет изводу злодеям! Хватит "порук"! строже режим! крепче сроки! казнить негодяев!
Но несмотря на все удары бури - величественно и плавно движется корабль Закона. Верховные Судьи и Верховные Прокуроры - опытны, и их этими ударами не удивишь. Они проведут свои Пленумы, они разошлют свои Инструкции - и каждый новый безумный курс будет разъяснен как давно желанный, как подготовленный всем нашим историческим развитием, как предсказанный Единственно Верным Учением.
Ко всем метаньям готов корабль нашего Закона. И если завтра велят опять сажать миллионы за образ мышления, или ссылать целиком народы (снова те же или другие), или мятежные города, и опять навешивать четыре номера - его могучий корпус почти не дрогнет, его форштевень не погнется.
И остается - державинское, лишь тому до сердца внятное, кто испытал на себе:
Неправый суд разбоя злее.
Вот это - осталось. Осталось, как было при Сталине, как было все годы, описанные в этой книге. Много издано и напечатано Основ, Указов, Законов, противоречивых и согласованных, - но не по ним живет страна, не по ним арестовывают, не по ним судят, не по ним экспортируют. Лишь в тех немногих (процентов 15?) случаях, когда предмет следствия и судоразбирательства не затрагивает ни интереса государства, ни царствующей идеологии, ни личных интересов или покойной жизни какого-либо должностного лица - в этих случаях судебные разбиратели могут пользоваться такою льготой: никуда не звонить, ни у кого не получать указаний, а судить - по сути, добросовестно. Во всех же остальных случаях, подавляющем числе их, уголовных ли, гражданских - тут разницы нет, - не могут не быть затронуты важные интересы председателя колхоза, сельсовета, начальника цеха, директора завода, заведующего ЖЭКом, участкового милиционера, уполномоченного или начальника милиции, главного врача, главного экономиста, начальников управлений и ведомств, спецотделов и отделов кадров, секретарей райкомов и обкомов партии - и выше, и выше! - и во всех этих случаях из одного покойного кабинета в другой звонят, звонят неторопливые, негромкие голоса и дружески советуют, поправляют, направляют - как надо решить судебное дело маленького человечка, на ком схлестнулись непонятные, неизвестные ему замыслы возвышенных над ним лиц. И маленький доверчивый читатель газет входит в зал суда с колотящейся в груди правотою, с подготовленными разумными аргументами, и, волнуясь, выкладывает их перед дремлющими масками судей, не подозревая, что приговор его уже написан - и нет апелляционных инстанций, и нет сроков и путей исправить зловещее корыстное решение, прожигающее грудь несправедливостью.