Побег его длился еще долго - еще недели две, но строго везде избегал Степан главных врагов - людей, соотечественников. Уже он расстался и с лошадью и переплывал какую-то реку (а плавать он не умел! - и делал плот из тростника, чего тоже, конечно, не умел), и охотился, и от какого-то крупного зверя, вроде медведя, уходил в темноте. И однажды так был измучен жаждой, голодом, усталостью, желанием горячего, что решился зайти в одинокую юрту и попросить чего-нибудь. Перед юртой был дворик с саманным забором, и слишком поздно, уже подходя к забору, Степан увидел там двух оседланных лошадей и выходящего ему навстречу молодого казаха в гимнастерке, с орденами, в галифе. Бежать было упущено, Степан понял, что погиб. А казах этот выходил до ветру. Он был сильно пьян и обрадовался Степану, как бы не замечая его изодранного, уже не человеческого вида. "Заходи, заходи, гость будешь!" В юрте сидел старик-отец и еще такой же молодой казах с орденами - их было два брата, бывших фронтовика, сейчас каких-то крупных людей в Альма-Ате, приехавших почтить отца (из колхоза они взяли две лошади и на них прискакали в юрту). Эти ребята отпробовали войну и потому были людьми, а еще они были очень пьяны, и пьяное благодушие распирало их (то самое благодушие, которое брался искоренить, да так до конца и не искоренил Великий Сталин). И для них радость была, что к пиру прибавился еще один человек, хоть и простой рабочий с рудника, идущий в Орск, где жена вот-вот должна рожать. Они не спрашивали у него документов, а поили, кормили и уложили спать. Вот и такое бывает... (Всегда ли пьянство враг человека? А когда открывает в нем лучшее?)
Степан проснулся прежде хозяев; опасаясь все же ловушки, вышел. Нет, обе лошади стояли как стояли, и на одной из них он мог бы сейчас ускакать. Но и он не мог обидеть хороших людей - и ушел пешком.
Еще несколько дней он шел, уже стали встречаться автомашины. От них он всяких раз успевал убежать в сторону. И вот дошел до железной дороги, и пройдя вдоль нее, той же ночью подошел к станции Орск. Оставалось сесть на поезд! Он победил! Он совершил чудо - с самодельным ножом и палкой пересек обширную пустыню в одиночку - и вот был у цели.
Но при свете фонарей он увидел, что по станционным путям расхаживают солдаты. Тогда он пошел пешком вдоль железной дороги по проселочной. Он не стал прятаться и утром: ведь он был уже в России, на родине! Навстречу пылила машина, и первый раз Степан не побежал от нее. Из этой первой родной машины выпрыгнул родной милиционер: "Кто такой? Покажи документы". Степан объяснил - тракторист, ищет работы. Тут случился и председатель колхоза: "Оставь его, мне трактористы во нужны! У кого в деревне документы!"
День ездили, торговались, выпивали и закусывали, но перед сумерками Степан не выдержал и побежал к лесу, до которого было метров двести. Милиционер же спроворился - выстрел! второй! Пришлось остановиться. Связали.
Вероятно, след его был потерян и считали погибшим, а солдаты в Орске поджидали совсем не его, потому что милиционер был к тому, чтоб отпустить, а в районном МВД перед ним по началу очень рассыпались - давали чай с бутурбродами, курить "Казбек", допрашивал его сам начальник (черт их знает, этих шпионов, завтра в Москву повезут, еще пожалуется) и только на "вы". "Где ваш радиопередатчик? Вы какой разведкой сюда заброшены?" "Разведкой?" - удивлялся Степан. - Я в геологоразведке не работал, я больше на шахтах."
Но побег этот кончился хуже, чем бутербродами, и хуже даже, чем поимкой тела. По возвращению в лагерь его били долго и беспощадно. И, всем измученный и надломленный, Степан** упал ниже прежнего своего состояния: он дал подписку кенгирскому оперу Беляеву помогать выявлять беглецов. Он стал как утка-манок. Весь этот побег он в кенгирской тюрьме подробно рассказывал одному, другому сокамернику, ожидая отзыва. И если отзыв был, проявлялся порыв повторить - Степан** докладывал куму.
***
Те черты жестокости, которые проступают в каждом трудном побеге, густо набухали в бестолковом и кровавом побеге - тоже из Джезказгана, тоже летом 1951 года.
Шесть беглецов, начиная ночной побег из шахты, убили седьмого, которого они считали стукачом. Затем через шурф они поднялись в степь. Эти шестеро заключенных были люди очень разной масти, так что сразу же не захотели вместе и идти. Это было бы правильно, если бы был умный план.
Но один из них пошел сразу в поселок вольных, тут же, около лагеря, и постучался в окно своей знакомки. Он не прятаться думал у нее, не пережидать под полом или на чердаке (это было бы очень умно), а провести с ней короткое сладкое время (мы сразу узнаем контуры блатного). Он прогужевался у нее ночь и день, а на следующий вечер надел костюм ее бывшего мужа и пошел вместе с ней в клуб, в кино. Лагерные надзиратели, бывшие там, опознали его и тут же покрутили.
Двое других, грузины, легкомысленно и самоуверенно пошли на станцию и поездом поехали в Караганду. Но от Джезказгана, кроме пастушьих троп и троп беглецов, нет никаких других путей ко внешнему миру, как именно на Караганду и именно поездом. И вдоль дороги этой - лагеря, а на каждой станции - оперпосты. Так, не доехав до Караганды, оба тоже были покручены.
Трое остальных пошли на юго-запад - самой трудной дорогой. Здесь нет людей, но нет и воды. Пожилой украинец Прокопенко, бывший фронтовик, имевший карту, убедил их избрать этот путь и сказал, что воду он им найдет. Товарищи его были - приблатненный крымский татарин и плюгавый ссученный вор. Они прошли без воды и еды четверо суток. Не вынося дальше, татарин и вор сказали Прокопенко: "Решили мы тебя кончать". Он не понял: "Как это, братцы? Хотите разойтись?" "Нет, кончать тебя. Всем не дойти". Прокопенко стал их умолять. Он распорол кепку, вынул оттуда фотографию жены с детьми, надеясь их расстрогать. "Братцы! Братцы! Вместе же за свободой пошли! Я вас выведу! Скоро должен быть колодец! Обязательно будет вода! Потерпите! Пощадите!"
Но они закололи его, надеясь напиться кровью. Перерезали ему вены - а кровь не пошла, свернулась тут же!..
Тоже кадр. Двое в степи над третьим. Кровь не пошла...
Поглядывая друг на друга волками, потому что теперь кто-то должен был лечь из них, они пошли дальше - туда, куда показывал им "батя" и через два часа нашли там колодец!..
А на другой день их заметили с самолета и взяли.
На допросе они это показали, стало известно в лагере - и там решено было запороть их обоих за Прокопенко. Но их держали в отдельной камере и судить увезли в другое место.
***
Хоть верь, что зависит от звезд, под какими начался побег. Какой бывает тщательный далекий расчет - но вот в роковую минуту погасает свет на зоне, и срывается взять грузовик. А другой побег начат порывом, но обстоятельства складываются как подогнанные.
Летом 1948 года все в том же Джезказганском 1-м Отделении (тогда это еще не был Особлаг) как-то утром отряжен был самосвал - нагрузиться на дальнем песчаном карьере и песок этот отвезти растворному узлу. Песчаный карьер не был объект - то есть, он не охранялся, и пришлось в самосвале везти и грузчиков - троих большесрочников с десяткой и четвертными. Конвой был - ефрейтор и два солдата, шофер - бесконвойный бытовик. Случай! Но Случай надо и уметь поймать так же мгновенно, как он приходит. Они должны были решиться - и договориться - и все на глазах и на слуху конвоиров, стоявших рядом, когда они грузили песок. Биографии у всех троих были одинаковы, как тогда у миллионов: сперва фронт, потом немецкие лагеря, побеги из них, ловля, штрафные концлагеря, освобождение в конце войны и в благодарность за все - тюрьма от своих. И почему ж теперь не бежать по своей стране, если не боялись по Германии? Нагрузили. Ефрейтор сел в кабину. Два солдата-автоматчика сели в переднюю часть кузова, спинами к кабине и автоматы уставя на зэков, сидевших на песке в задней части кузова. Едва выехали с карьера, они по знаку одновременно бросили в глаза конвоирам песок и бросились сами на них. Автоматы отняли и через окно кабины прикладом оглушили ефрейтора. Машина стала, шофер был еле жив от страха. Ему сказали: "Не бойсь, не тронем, ты же не пес! Разгружайся!" Заработал мотор - и песок, драгоценный, дороже золотого, тот, который принес им свободу - ссыпался на землю.
И здесь, как почти во всех побегах, - пусть история этого не забудет! - рабы оказались великодушнее охраны: они не убили их, не избили, они велели им только раздеться, разуться и босиком в нижнем белье отпустили. "А ты, шофер, с кем?" - "Да с вами, с кем же", - решился и шофер.
Чтоб запутать босых охранников (цена милосердия!), они поехали сперва на запад (степь ровна, езжай куда хочешь), там один переоделся в ефрейтора, двое в солдат, и погнали на север. Все с оружием, шофер с пропуском, подозрения нет! Все же, пересекая телефонные линии - рвали их, чтобы нарушить связь. (Подтягивали книзу, поближе, веревкой с камнем на конце, захлестом, - а потом крюком рвали.) На это уходило время, но выигрыш был больше. Гнали полным ходом полный день, пока счетчик накрутил километров триста, а бензин упал к нолю. Стали присматриваться ко встречным машинам. "Победа". Остановили ее. "Простите, товарищ, но служба такая, разрешите проверить ваши документы". Оказалось - тузы! районное партийное начальство, едет не то проверять, не то вдохновлять свои колхозы, не то просто на бешбармак. "А ну, выходи! Раздевайся!" Тузы умоляют не расстреливать. Отвели их в степь в белье, связали, взяли документы, деньги, костюмы, покатили на "Победе". (А солдаты, раздетые утром, лишь к вечеру дошли до ближайшей шахты, оттуда им с вышки: "Не подходи!" - "Да мы свои!" - "Какое свои, в одном исподнем!")