Прав - морально: на него нет обид! При нем, говорит народ, было "лучше, чем при Хруще": ведь в шуточный день 1 апреля, что ни год, дешевели папиросы на копейку и галантерея на гривенник. До смерти звенели ему похвалы да гимны, и еще сегодня не позволено нам его обличать: не только цензор любой остановит ваше перо, но любой магазинный стоялец и вагонный сиделец поспешит задержать хулу на ваших губах.
Ведь мы уважаем Больших Злодеев. Мы поклоняемся Большим Убийцам.
И тем более прав - государственно: этой кровью спаял он послушные колхозы. Нужды нет, что через четверть века оскудеет деревня до последнего праха и духовно выродится народ. Зато будут ракеты летать в космос, и раболепствовать будет перед нашей державой передовой просвещенный Запад.
Глава 3
Ссылка густеет
С такой лютостью, в такие дикие места и так откровенно на вымирание, как ссылали мужиков, - ни до, ни после никого больше не ссылали. Однако по другой мере и своим порядком наша ссылка густела год от году: ссылали больше, селили гуще, и становились круче ссыльные порядки.
Можно предложить такую грубую периодизацию. В 20-е годы ссылка была как бы предварительным перевалочным состоянием перед лагерем: мало у кого кончалось ссылкою, почти всех перегребали потом в лагерь.
Со средины 30-х годов и особенно с бериевских времен, оттого ли что ссылка очень омноголюдела (один Ленинград сколько дал!), - она приобрела вполне самостояльное значение вполне удовлетворительного вида ограничения и изоляции. И в годы военные и послевоенные все больше укреплялся ее объем и положение наряду с лагерями: она не требовала затрат на постройку бараков и зон, на охрану, но емко охватывала большие контингенты, особенно женско-детские. (На всех крупных пересылках отведены были постоянные камеры для ссылаемых женщин с детьми, и они никогда не пустовали.) <Их мужчины, если и ссылались, с ними не ехали: была инструкция рассылать членов осуждаемых семей в разные места. Так, если кишеневского адвоката И. X. Горника за сионизм сослали в Красноярский край, то семью его - в Салехард.> Ссылка обеспечивала в короткий срок надежную и безвозвратную очистку любого важного района метрополии. И так ссылка укрепилась, что с 1948-го года приобрела еще новое государственное значение - свалки - того резервуара, куда сваливаются отходы Архипелага, чтобы никогда уже не выбраться в метрополию. С весны 1948-го спущена была в лагеря такая инструкция: Пятьдесят Восьмую по окончании срока за малыми исключениями освобождать в ссылку. То есть не распускать ее легкомысленно по стране, ей не принадлежащей, а каждую особь под конвоем доставлять от лагерной вахты до ссыльной комендатуры, от закола до закола. А так как ссылка охватывала строго-оговоренные районы, то все они вместе составили какую-то еще отдельную (хоть и впереслойку) страну между СССР и Архипелагом - не чистилище, а скорее грязнилище, из которого можно переходить на Архипелаг, но не в метрополию.
1944-45 годы принесли ссылке особенно густое пополнение с оккупировано-освобожденных территорий, 1947-49 - из западных республик. И всеми потоками вместе, даже без ссылки мужицкой, была много раз, и много раз, и много раз превзойдена та цифра в полмиллиона ссыльных, какую сложила за весь XIX век царская Россия, тюрьма народов.
***
За какие же преступления гражданин нашей страны в 30-е-40-е годы подлежал ссылке или высылке? (Из какого-то административного наслаждения это различие все годы если не соблюдалось, то упоминалось. Гонимому за веру М. И. Бордовскому, удивлявшемуся, как это его сослали без суда, подполковник Иванов разъяснил благородно: "Потому не было суда, что это не ссылка, а высылка. Мы не считаем вас судимым, вот даже не лишаем вас избирательных прав". Т. е. самого важного элемента гражданской свободы!..)
Наиболее частые преступления указать легко:
1) принадлежность к преступной национальности (об этом - следующая глава);
2) уже отбытый тобою лагерный срок;
3) проживание в преступной среде (крамольный Ленинград; район партизанского движения вроде Западной Украины или Прибалтики).
А затем - многие из тех потоков, перечисленных в самом начале книги, отструивались кроме лагерей и на ссылку, постоянно выбрасывали какую-то часть и в ссылку. Кого же? В общем виде, чаще всего - семьи тех, кто осуждался к лагерю. Но далеко не всегда тянули семьи, и далеко не только семьи лились в ссылку. Как объяснение потоков жидкости требует больших гидродинамических знаний, либо уж отчаяться и только наблюдать бессмысленно-ревущую, крутящую стихию, так и здесь: нам недоступно изучить и описать все те дифференциальные толчки, которые в разные годы разных людей вдруг направляли не в лагерь, а в ссылку. Мы только наблюдаем, как пестро смешивались тут переселенцы из Манчжурии, какие-то иностранноподданные одиночки (которым и в ссылке не разрешал советский закон сочетаться браком ни с кем из окружающих ссыльных, а все же советских); какие-то кавказцы (среди них не вспомнят ни одного грузина) и среднеазиаты, которым за плен не дали по 10 лет лагерей, а всего по 6 лет высылки; и даже такие бывшие пленные, сибиряки, которые возвращаемы были в свой родной район и жили там как вольные, без отметок в комендатуре, однако же не имели права выехать из района.
Нам не проследить разных типов и случаев ссылки, потому что лишь случайными рассказами или письмами направляются наши знания. Не напиши письма А. М. Ар-в, и не было бы читателю вот такого рассказа. В 1943 году в вятское село пришло известие, что их колхозника Кожурина, рядового пехоты, не то послали в штрафную, не то сразу расстреляли. И тотчас к жене его с шестью детьми (старшей - 10 лет, младшему - 6 месяцев, а еще с нею жили две сестры, две старых девы под пятьдесят лет) явились исполнители (вы это слово уже понимаете, читатель, это смягчение для слова палач). И не дав семье ничего продать (изба, корова, овцы, сено, дрова - все покинуто на растаск), бросили их девятерых с вещичками малыми в сани - и крепким морозом повезли за 60 км в город Вятку-Киров. Как они не померзли в дороге - только знает Бог. Полтора месяца их держали на кировской пересылке и потом сослали на гончарный заводик под Ухту. Там сестры-девы пошли по помойкам, сошли с ума обе и обе умерли. Мать же с детьми осталась в живых лишь помощью (безыдейной, непатриотической, пожалуй даже антисоветской помощью) окружающих местных. Подросшие сыновья все потом служили в армии и, как говорится, были "отличниками боевой и политической подготовки". В 1960-м мать вернулась в родное село - и ни бревнышка, ни печного кирпича не нашла на месте своей избы.
Такой сюжетик - разве плохо вплетается в ожерелье Великой Отечественной Победы? Не берут, не типичен.
А в какое ожерелье вплести, а к какому разряду ссылки отнести ссылку калек отечественной войны? Почти ничего не знаем мы о ней (да и мало кто знает). А освежите в памяти - сколько этих калек - и не старых, еще - шевелилось на наших базарах около чайных и в электричках в конце войны? И как-то быстро и незаметно они проредились.
Это тоже был поток, тоже кампания. Их сослали на некий северный остров - за то сослали, что во славу отечества они дали обезобразить себя на войне, и для того сослали, чтоб оздоровить нацию, так победно себя проявившую во всех видах атлетики и играх с мячом. Там, на неведомом острове, этих неудачливых героев войны содержат естественно без права переписки с большой землей (редкие письма прорываются, оттуда известно) и естественно же на пайке скудном, ибо трудом своим они помогут оправдать изобильного.
Кажется и сейчас они там доживают.
Великое грязнилище, страна ссылки, между СССР и Архипелагом, включила в себя и большие города, и малые, и поселки, и вовсе глушь. Старались ссыльные проситься в города, верно считалось, что там нашему брату все-таки легче, особенно с работой. И как-то больше похоже на обычную жизнь людей.
Едва ли не главной столицею ссыльной стороны, во всяком случае из ее жемчужин, была Караганда. Я повидал ее перед концом всеобщей ссылки, в 1955 году (ссыльного, меня на короткое время отпускала туда комендатура: я там жениться собирался, на ссыльной же). У въезда в этот голодный тогда город, близ клопяного барака-вокзала, куда не подходили близко трамваи (чтоб не провалиться в накопанные под землею штреки), стоял при трамвайном круге вполне символический кирпичный дом, стена которого была подперта деревянными искосинами, дабы не рухнула. В центре Нового города насечено было камнем по каменной стене: "Уголь - это хлеб" (для промышленности). И правда, черный печеный хлеб каждый день продавался здесь в магазинах - и в этом была льготность городской ссылки. И работа черная и не только черная всегда была здесь. А в остальном продуктовые магазины были очень пустоваты. А базарные прилавки - неприступны, с умонепостижимыми ценами. Если не три четверти города, то две трети жило тогда без паспортов и отмечалось в комендатурах; на улице меня то и дело окликали и узнавали бывшие зэки, особенно экибастузские. И что ж была тут за ссыльная жизнь? На работе униженное положение, и приниженная зарплата, ибо не всякий после катастрофы ареста-тюрьмы-лагеря найдет чем доказать образование, а стажа тем более нет. Или так просто вот, как неграм, не платят вровень с белыми, и все, можешь не наниматься. Зато очень худо с квартирами, жили ссыльные в неотгороженных коридорных углах, в темных чуланах, в сарайчиках - и за все это лихо платили, все это - от частника. Уже немолодые женщины, изжеванные лагерем, с металлическими зубами, как о мечте грезили иметь одну крепдешиновую "выходную" блузку, одни "выходные" туфли.
А еще в Караганде велики расстояния, многим долго ехать от квартиры до работы. Трамвай от центра до рабочей окраины скрежетал битый час. В трамвае напротив меня сидела замученная молодая женщина в грязной юбке, в рваных босоножках. Она держала ребенка в очень грязных пеленках, все время засыпала, ребенок из ослабленных рук сползал по коленям на край и почти падал, тут ей кричали: "упустишь!". Она успевала его подхватить, но через несколько минут засыпала опять. Она работала на водокачке в ночной смене, а день проездила по городу, искала обуви - и не нашла нигде.