Конечно, лествичная система престолонаследия не была идеальной и искореняющей все противоречия. В конце концов, распад кочевых империй происходил. Но единство государства сохранялось достаточно длительное время, необходимое для решения конкретной задачи, стоящей перед цивилизацией. Можно привести сколько угодно примеров неустойчивости принципа прямого престолонаследия и прекращения династий вне кочевого мира. От вырождения правящей династии в результате внутрисемейных браков (например, в древнем Египте) до наследования власти слабыми потомками сильных властителей. Исключение составляет, пожалуй, лишь беспрецедентная многовековая линия японского императорского дома, который знал всего лишь одну попытку реального устранения. Но можно привести пример почти 700-летнего действия принципа престолонаследия потомков Чингиз-хана, причем не в одном государстве, а сразу в нескольких. Так что для каждой системы есть огромное количество аргументов, доказывающих ее превосходство. Но, в конечном итоге, речь идет о разном цивилизационном подходе.
Кочевое сообщество признавало новое политическое единство во имя решения поставленной задачи и выделяло необходимую часть своего потенциала. Но целое оставалось неизменным. В то же время земледельческие цивилизации должны были подавлять части для формирования единства и удерживать это единство путем изменения сущности частей и их подавления. Возникновение и падение кочевых империй могло происходить перманентно, что и было в истории Евразии. Но сохранялась цивилизация, которая скрепляла народы больше чем любое политическое единство.
Основы создания государства в Европе и кочевой Азии отличаются друг от друга. Если Европа шла по пути создания классового государства, в котором существует противопоставление демократического и аристократического элемента, а в позднее время и формирование бюрократии, то иначе обстояла ситуация в Степи. Рассматривая вопрос о формировании империи Чингиз-хана, Л. Н. Гумилев задается вопросом: "Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза?... Надо полагать, что целесообразнее не искать сходство Монголии с Францией, а учитывать их различия, особенно очевидные в аспекте географии времени, или палеогеографии голоцена, куда входит и этносоциальная история как необходимый компонент".
Естественно, что немаловажное значение имело соотношение государственных и негосударственных начал в жизни кочевых народов. Излишняя централизация вела к активному сопротивлению, а децентрализация - к превращению общества в архаичные, до-государственные объединения.
Тем не менее, общепризнанная система сохранения и передачи власти играла важную роль в поддержании других государственных институтов - налогов, мобилизации, судебной системы и т.п. В таком случае можно говорить о существовании национального государства. Если же эти институты не развивались или отсутствовали, то речь должны идти о конфедерации племен. Например, туркмены постоянно разделялись на враждующие за господство племена. Как пишет В. Бартольд: "Туркмены жили в это время в том же состоянии политической анархии, как на всем протяжении своей истории; характерно, что народ, из среды которого вышли основатели самых могущественных турецких империй, сельджукской и османской империй, никогда не имели собственной государственности.
Мнение о том, что туркмены являются "нацией племен" неоднократно высказывалось в исторической науке. В частности, туркменский демограф Ш. Кадыров пишет они "состоят из субэтнических групп, в силу исторических условий разобщенных настолько, что, в известном смысле, о каждом из них можно говорить как о маленьком народе. Эту гипотезу еще десять лет назад высказывал М. Дурдыев - большой знаток туркменской социальной этнографии. Независимо от Дурдыева, политик и ученый Абды Кулиев, известный журналист и писатель А.-К. Вельсапар (Джумаев) и другие также отмечают существование не только общетуркменского, но и субэтнических менталитетов. Самая развитая область туркменской исторической науки, этнография, до сих пор остается дисциплиной о разделении туркмен на локально-культурные общности, а не историей нации". Более того, Ш. Кадыров пишет о том, что до 1924 года, когда была создана Туркменская советская социалистическая республика, "туркмены идентифицировали себя преимущественно по признаку кланового родства, а не по признаку общности территории. У них не было опыта централизованного управления племенными федерациями. Объединить туркменские племена в рамках одного государства в тот исторический момент можно было только с помощью внешней силы, под ее контролем".
Аналогичная ситуация сложилась у кыргызов. Оба народа так и не смогли сформировать государственную платформу единства, а их история вращалась вокруг истории соседних государств. Как отмечает киргизский ученый и политик А. Эркебаев: "После распада "кыргызского великодержавия" в 9 веке и крушения других древних и средневековых тюркских каганатов кыргызы в силу известных исторических причин, главным образом из-за внешней экспансии и агрессии, не смогли восстановить свою государственность, оказавшись к тому же часто в тисках межплеменных раздоров и феодальной междоусобицы. Поэтому здесь, вплоть до середины 19 столетия, то есть до присоединения к России, имели место первичные формы демократии - родовые собрания, советы старейшин, народные сходки с преобладающим участием аристократии и батыров (богатырей), в условиях ведения войн напоминающие подобные собрания древних и средневековых народов, индейцев Америки и аналогичных народов Сибири 17-20 веков".
Джунгары смогли преодолеть этот комплекс и создать сильное государство. Но внутренние усобицы и китайская экспансия прервала нить истории этого народа.
На основе общепризнанных институтов - правящего рода, династии и веры-идеологии строилась основа кочевого государства. Именно они служили базой для перехода от союза племен к полноценному государству, а затем и к империи.
Нельзя не учитывать и тот факт, что мобильность внутренней структуры сохранялась и после создания института чингизизма. Рядовые представители черной кости в определенных условиях могли приобретать власть реальную и большую, нежели ханы и султаны. Война с джунгарами показала реальность такой возможности в казахском ханстве. При этом ханы и сословие торе исполняла миссию объединителя нации, своеобразный символ единства народа.
Ликвидация ханской власти в Казахстане произошла в 19 веке, когда степь окончательно покорилась Российской империи. При этом значительная часть авторов указывает на падение престижа ханов и султанов в народе. Но существо вопроса раскрыл М.П. Вяткин, который писал о том, что "В бессилии хана, в его безуспешных сношениях с царскими властями видели упадок престижа ханской власти. Возмущение нарастало против хана и султанов, его родственников, но не против ханской власти, в которой для широких кругов старшин и народа, часто бессознательно, олицетворялась идея казахской государственности. Возмущались ханом Нуралы не потому, что он был ханом, а потому, что он был плохим ханом".
Возникновение нового фактора в лице царской администрации привело к серьезным изменениям в политической и социальной организации казахского общества. Началось мощное столкновение элит. Традиционная правящая элита - чингизиды, стала уступать свои позиции родовым старшинам и биям.
Проводимая царским правительством реформа управления рассматривалась как эффективный метод укрепления своего могущества в степи. Старшины видели в реформе мощное оружие для преодоления власти султанов и ханов и укрепления собственной власти. Если часть родовых старшин все еще рассчитывала на укрепление своего положения в реформированном Игельстромом Младшем жузе при кандидате в ханы султане Каипе, то иную позицию занимали Срым, Каратау, Каракобек и другие. После изгнания из степи хана полнота власти сосредотачивалась в их руках .
Эта мобильность сохранялась длительное время. Можно привести множество примеров воссоздания институтов ханской власти во время национальных восстаний 19-начала 20 века, в годы национальной войны 1916 года.
В этом ряду есть и исторический парадокс. В 1920 году барон Унгерн со своей Азиатской дивизией вошел в Монголию, которая находилась под оккупацией китайцев. "Слух о "русском богатыре", "родственнике белого царя" прокатился по всей Монголии, и к барону потянулись люди - и князья, и простолюдины - в надежде, что он - та сила, которая поможет возродить Монголию. Но прошло время, и монголы разочаровались в бароне. Унгерн видит свое спасение в победоносной военной операции, что весьма совпадает с аналогичными устремлениями кочевых владык. Но все заканчивается выдачей барона конному разъезду красноармейцев".
Установление твердой власти в степи и рост авторитета того или иного хана нельзя сравнивать с ростом абсолютизма в европейских странах или земледельческих цивилизациях Азии. Можно даже сказать, что кочевничество как цивилизация систематически отторгало тенденцию к абсолютной и ничем не сдерживаемой власти. Кратковременный период концентрации власти сменялся возвращением к норме - сохранению баланса между интересами правящего дома и обществом. Абсолютная власть в условиях кочевого общества, можно сказать, была аномалией, нежели нормой и возникала для решения экстраординарных задач в конкретных условиях и в определенный промежуток времени. Сам способ производства предполагал наличие большое свободы выбора - от определения места кочевок до взаимоотношений между различными частями социума.
Установление новой правящей династии не означало катастрофической ломки в политическом или экономическом устройстве, социальной структуре общества. Самым важным последствитвием могло быть изменение названия страны или государства, эля. При воздействии этого фактора достаточно устойчивое и длительное время происходила и этническая консолидация. Например, после кончины хана Абул-Хайра в 1468 г. и возвращения Джанибека и Керея в Дашт-и Кыпчак прежнее доминирующее наименование "узбек" перестало быть общим для всех племен. Они стали разделяться на собственно узбеков (шибанитов), казаков (казахов) и мангытов (ногаев). Можно предположить, что такое деление могло измениться, и те же племена могли принимать иные общие названия в случае новых династийных коллизий.