Теперь лезли мешать пожарникам пьяные, но уже публика их отымала, умиряла.
* * *
По Суворовскому проспекту мчался из первых автомобиль, полный вооружённых солдат. Из боковых Рождественских улиц выбегали на него смотреть. В кузове, в переднем ряду молодой унтер, с красным лоскутом на штыке поднятой винтовки, кричал:
— Ура-а-а! Долой тира-ана! Долой всякое господи-инство!
— Молодцы волынцы! — кричали им с тротуара.
А старухи крестились в испуге.
* * *
Владимир Васильевич Перфильев, молодой адъютант сводного лейб-гвардии казачьего полка, крупный, преогромной силы, оказался в отпуску в Петрограде. 27-го шёл мимо чьей-то казармы — увидел на улице десятки бездельно бродящих, распущенных растерянных солдат. Стал сильно кричать на них — и всех загнал в казарму. Изругал часового, настрого приказал ему никого больше наружу без отпускной не выпускать.
И пошёл дальше. (Дома мать узнала, в ужас пришла, и самого не выпустила из дому неделю).
* * *
На углах Бассейной, Жуковской, Надеждинской стояли солдаты кучками, с вышедшей домашней прислугой, рассказывали и матерились.
По Кирочной разъезжало верхом несколько штатских в котелках и фетровых шляпах, опоясанных саблями сверх пальто, — на лошадях, уведенных из казарм жандармского дивизиона.
Солдат, поставив винтовку прикладом наземь, пожелал прикурить у прохожего офицера. Тот остановился нехотя и нервно, левой рукой держит папиросу на прикур, правая в кармане. (Револьвер?)
Солдат прикуривает неторопливо.
* * *
Пассажиры с поездов не находят на вокзалах ни носильщиков, ни транспорта, где — опрокинутые извозчичьи дрожки. Кто ищет санки для клади, а кто достаёт рогожный куль, на него свои вещи и потянул по снегу.
Близ вокзалов все магазины закрыты, у витрин никого.
* * *
А на Садовой — обычный вид, магазины и лавки открыты, на Апраксином и Щукином рынках — толпы покупателей, приказчики зазывают, разносчики с лотками перекрикивают друг друга, шутят, смеются.
* * *
Ещё и после полудня ходили люди в банк. А генерал Верцинский, в отпуску в Петрограде, до двух часов дня умудрился ни на Невском, ни на Гороховой не столкнуться ни с чем. Только издалека, из Литейной части, слышал перестреливание.
* * *
Конный городовой несётся крупной рысью и размахивает шашкой в обе стороны попеременно. Народ невольно разбегается — и он проскакивает, в подхватисто перепоясанной шинели, в фуражке. Стреляли вослед — не попали.
* * *
Как начали грабить Арсенал — за день похитили 40 тысяч винтовок и разбили много ящиков револьверов.
* * *
По Суворовскому — снова грузовик с солдатами. Густой гудок непрерывно ревёт — и толпа сбегается. Из кузова выбрасывают на ходу на сторону — винтовки, сабли. Молодёжь подбирает, потом ладит, как привесить. А подростки — беснуются от радости, первее всех хватают.
Мальчуган лет 12, опоясанный тяжёлой саблей, чертящей по земле, визжит: «ура-а-а!».
Стройно, строго идёт полурота во главе с прапорщиком. Но — ничего красного. В толпе:
— Это что ж, против народа?
— Да не.
— А пошто ж они не вопят?
* * *
У подворотен, у подъездов набираются любопытные — жильцы, чиновники, барышни, а то и офицеры с дамами. И опасно смотреть и интересно. То кучки двинутся вперёд, в толпу — лучше посмотреть. То — бегут назад, и офицеры под руку с дамами тоже.
Обыватели бродят по улицам с любопытством и жутью. У встречных узнают, что делается там-то, и можно ли пройти.
* * *
Литовский замок — женское исправительное арестантское отделение, кто-то добивался атаковать ещё в воскресенье вечером: кучки народа сходились в темноте, перебегали, постреливали. Все дома вокруг перепугались и свет потушили.
Но только в понедельник после полудня появился бронированный автомобиль и отряд солдат. Поднялась пальба, летели стёкла, прошибли двери. Защитного караула не нашлось. Начальник тюрьмы, не отдававший ключей, был избит и уведен окровавленный.
Стали выпускать арестанток. Потащили всякое разное, что нашлось в складах.
Откуда-то снизу, как из подвала, стал подыматься рыжий дым. (И перешёл в трёхдневный пожар).
* * *
За этот день разгромили семь тюрем. Кроме Дома предварительного заключения (откуда освободили финансиста Рубинштейна, за ним сразу пришёл автомобиль), Крестов (откуда освободили Гвоздева и всю Рабочую группу) и Литовского замка — ещё Женскую тюрьму на Арсенальской набережной, Военную тюрьму на Нижегородской улице, Пересыльную тюрьму и Арестный дом близ Александро-Невской лавры.
На улицах арестанты и каторжники, в халатах, в тюремном, прогуливались весело, целовались друг с другом и с солдатами.
Всех до одного освобождали, не расспрашивая. Вместе с политическими вышли на свободу (много больше их) и все уголовные. И в тех же часах начались по городу грабежи, поджоги и убийства.
* * *
Через форточку запертого Михайловского училища юнкер Лыкошин, сын генерала, крикнул на Нижегородскую улицу:
— Товарищи! Мы — с вами тоже! Но нас отсюда не выпускают!
Тогда юнкер Юрий Собинов, сын артиста, закатил ему пощёчину.
* * *
Рабочие разоружили охрану Финляндского вокзала и захватили его. Порвали семафоры, и движение поездов прекратилось. Сестрорецкие оружейники тоже заняли станцию Белоостров.
* * *
Путиловские рабочие захватили оружейные магазины и с оружием разогнали последние полицейские наряды близ завода.
* * *
На улицах стали повсюду разоружать офицеров, мирно: шашку, револьвер отдай — и идите, ваше благородие.
В этом отъёме есть и самооборона: обезопасить себя, мятежных, от них.
Офицеры по людным улицам продолжают ходить, друг другу козыряя, — а шашек ни у кого и нет: или ножны пустые или ничего. (Спрятал, дома оставил?..)
* * *
Двое штатских, интеллигентных, в хороших пальто, идут, оживлённо разговаривая, — и каждый с обнажённой офицерской шашкой в руке. (Сами отобрали? Переняли у того, кто отобрал?)
* * *
По телефонам слухи: создано ответственное министерство с Родзянкой во главе, Протопопов назначен диктатором, генерал Алексеев — военным министром.
* * *
Винтовки так часто, много везде стреляют — будто сами собой.
Грузовые автомобили — всё чаще на улицах, и откуда берутся? — три года война идёт, никогда столь частых не видели. Они движутся среди толпы как большие ощетиненные животные. На солдатах — пулемётные ленты наискось через грудь, свисая с плечей, в опояску, на дулах винтовок в обвив. На лицах — радость, нетерпение и прорыв ненависти.
— Ура-а-а-а! — непрерывно кричат они толпе. И толпа приливает к ним навстречу с красными клочками, лоскутами:
— Ура-а-а!
* * *
Солдат верхом и с револьвером в руке подъехал к офицеру и целится ему в лицо.
* * *
В Пажеский корпус (на Садовой, в Воронцовском дворце) неделю назад набрали юных новичков, готовить ускоренно на офицеров. Не умеют ещё и винтовку держать. Днём стало известно о бунте — стали срочно учить их стрельбе. Одну команду рассыпали по снегу во дворе — против ворот.
Унтер-офицер Шестопалов, лучший пулемётчик, обучавший всех пажей, сказал, что стрелять в восставших не будет.
Но — и не напал на них никто.
* * *
На Невском разгромили охотничий магазин. Всё оружие растащили начисто.
* * *
Могучий броневик «Ахтырец», не только с пулемётами, но и с пушкой, грохотно катит по Невскому. На его стальном корпусе — красный флаг.
* * *
Через толпу на Знаменской площади хочет пройти военный автомобиль, правит офицер, даёт гудки. Но толпа не раздаётся.
— Стой, мотор! Проезду нет! Вылезай!
Студент подошёл и положил руку на руль:
— Мы конфискуем ваш мотор.
Офицер резко:
— Кто это — мы?
— Восставшие. Прошу не раздражать толпы и не вызывать нас на насилие.
Капитан вышел, растерянный.
В автомобиль набилось молодёжи, и тот студент, — и они помчались, непрерывно наяривая сиреной.
Но капитану не дали отойти. Другой студент:
— Теперь вы должны отдать нам шашку.
Капитан потемнел багрово, вскинулся:
— Нет! Это лишит меня чести!
— Но нам необходимо оружие, — аргументирует студент.
Капитан смеривает его и ближних окружающих, наступивших:
— Тогда — убейте меня! Но шашки я не отдам.
Протискивается здоровый солдат и одной рукой упреждает молодёжь:
— Братцы. Ежели офицер отдаст вам шашку — он лишён офицерского звания. Одна шашка вам не пособит, а человек пропасть должен?
— А ты что за заступник?
— Я — сам противу начальства! А офицера в обиду не дам.
Отбил, отпустили.
(Далеко ли?)
* * *
На Суворовском какие-то солдаты подошли к офицеру и сорвали с него погоны.
Он отошёл несколько шагов в сторону — и застрелился.
* * *
В Преображенском дворе Иван Редченков со своим земляком Митькой Пятилазовым слонялись, выходили через ворота на Суворовский проспект — но там и вовсе гуляла воля, куда хочу туда стреляю.
Целый день никто их не кормил, повара разбежались да и полк растёкся, без команды, кто куда, а новобранцы идти боялись. А морозик за полчаса не брал, а за полдня очень разбирал. А в казарму идти, сказано, нельзя: будто ежели кого там бунтари захватят, то прикончат.
Тут один офицер Преображенский, уже с красной повязкой на рукаве, сжалился над ними двумя и отвёл их в подвал, где была сапожная мастерская, а сегодня тоже никто не работал. С улицы и сюда доникал грохот свободы.
Тут согрелись друзья, только в животе сильно занывало. Поговорили про свои родные мещерские места, делать нечего — хоть и рано, легли меж сапожных заготовок на полу, кожу под головы — и заснули.