* * *
Наступило такое, что каждый житель столицы, из двух с половиной миллионов, оказался предоставлен сам себе: никем не руководим и никем не защищён. Выпущенные уголовники и городская чернь делают что хотят.
Уголовники помнят камеры мировых судей, где их судили, — и громят их. На 2-й Рождественской сжигали все дела мирового судьи, ворохи бумаг, а заодно грелись.
С особым озлоблением и ничего не щадя, громят квартиры приставов, всем соседям известные. Из одной такой с третьего этажа швыряли на мостовую имущество, мебель, выкинули и пианино. И всё затем сжигали на костре.
* * *
А какой-то человек (позже узналось: освобождённый из тюрьмы неприятельский агент Карл Гибсон) звал толпу громить «охранку» — и увлёк её громить контрразведку Петроградского военного округа на Знаменской улице. Служащих контрразведки отвели в Таврический и посадили как «охранников».
* * *
Но дошло и до Охранного отделения на Мытнинской набережной — разгромили, пылало, на мостовой горели папки «дел». Прохожие носками сапог подталкивали их в огонь. Другие выхватывали, просматривали. Третьи кипами уносили. Прохожий офицер сказал им: «И вам не противно брать в руки такую гадость? Бросайте, чтоб следа не осталось!»
* * *
И весь вечер и ночь Петроград ловил и убивал свою полицию. По ночному времени, далеко не отводя, убивал на улицах, топил в прорубях Обводного канала. Снаряжались автомобильные экспедиции за городовыми.
* * *
А мысль массы, освобождённой от полиции, быстро зреет: почему не погромить частные дома? В квартирах, хоть и не найди офицера, ой-ой-ой сколько добра можно прихватить. И начали ходить по квартирам: «У вас офицеров нет? Разрешите проверить». Все ворота и подъезды велят держать открытыми — для поисков и обысков.
На Знаменской улице дворник не сразу отпер ворота прохожей банде — его убили за это.
* * *
За день были подожжены кроме Окружного суда: губернское Жандармское управление, Главное Тюремное управление, Литовский замок, Охранное отделение, Александро-Невская полицейская часть и много, почти все полицейские участки. Сожгли и здание полицейского архива у Львиного мостика.
Большой пожар был на Старо-Невском. Уже в темноте, при огне, из окон как будто прыгали с высокого этажа люди. Большая толпа стояла и глазела. Оказалось: это чучела одетые выбрасывают, горел полицейский музей.
Говорили: пристава Александро-Невской части подхватили на штыки и бросили в огонь.
* * *
А Финляндский батальон продержался и весь день, и эту ночь. Вечером от него были выставлены заставы между Горным институтом и Балтийским заводом, где несколько тропинок через Неву — и, после разгрома толпой Морского корпуса, остановили движение, не пропускали никого ни туда, ни сюда. Из-за Невы — пятна пожаров, глухой шум с выстрелами. Приблизился рёв ликующей толпы, рёв моторов — но через Николаевский мост финляндцы не пропустили их.
* * *
В Инженерном замке к ночи юнкера, не дождавшись атаки, так и ложились одетыми, винтовки у кроватей. А начальник училища решил не сопротивляться. И чтобы не волновать горячие головы, офицеры ночью собирали винтовки у спящих, не будя.
* * *
Поздно вечером на Почтамтской в казармах Кексгольмского полка — ворота нараспашку, большой тёмный двор, а все окна светятся. И — море криков. И шальная стрельба.
Напуганные редкие прохожие — перебегают, прижимаются к домам, ложатся на обледенелый тротуар.
* * *
Поздно вечером революционная толпа дохлестнула и до Измайловских казарм. Эта волна лилась с восточной стороны — а в те же последние минуты на север, через Фонтанку в центр, вышло около двух рот измайловцев на подкрепленье правительственным войскам. И успели уйти. Разделил тех и других — массивный широкий тёмный в ночи Троицко-Измайловский собор.
Уцелевшие очевидцы уверяли потом, что в окружной темноте крест на куполе необъяснимо светился. И кто замечал — снимали шапки и крестились.
* * *
Всегда бывало: у ворот поздно дворники стоят, сидят в тулупах, шаги запоздавшего прохожего гулки по пустой улице — и безопасны.
Сегодня — вымело дворников, темны все окна, идти страшно.
Вот двое засели в подворотне и добрый час стреляют вкось улицы по чердаку трёхэтажного дома — мол, там полицейский пулемёт. (Хоть не ответил ни разу). Кому-то и в окно влепили, звон стёкол.
* * *
Ночью, после разграба Мариинского дворца, многие охотники ещё тянулись к соседней офицерской гостинице «Астория»: окна светятся, шесть этажей, и одни офицеры — во, где добыча!
Но — и отбиваться будут. Штурм никак не стягивался.
* * *
Вести о петроградском солдатском мятеже к вечеру достигли и Ораниенбаума. Там стояли два запасных пулемётных полка, единственная пулемётная подготовка на всю русскую армию. В них были мобилизованы и питерские рабочие с революционным духом. Теперь солдаты заволновались, собирались у казарм, разбирали пулемёты, винтовки, патронные ленты и патроны. В гуле, гомоне стихийно решили: идти на помощь петроградским полкам! Офицеры пытались остановить — тщетно, у них отбирали оружие.
Пулемётчики захватили железнодорожную станцию, приказали готовить себе поезда — но не решились ехать, боясь умышленного крушения. Уже после полуночи пошли большой колонной по шоссе на Петроград. По пути ещё присоединяли мелкие воинские части, ещё разбивали склады, брали вооружение и провиант. Шли через Старый и Новый Петергоф, Стрельну. Колонна растянулась на много вёрст, вели её унтеры.
*****
ТЕРПИТ КВАШНЯ ДОЛГО,
А ЧЕРЕЗ КРАЙ ПОЙДЁТ — НЕ УЙМЁШЬ
*****
154
Колоссальное четырёхквартальное здание Адмиралтейства, с четырьмя фасадами, семью подъездами и семью воротами, могло вместить десять и двадцать таких отрядов, несколько полков, — но, беззвучно темнея в самой ещё спокойной части города, никем не угрожалось и для защиты своей не нуждалось даже и в пришедшем отряде. И эта неясность задачи, беспреимущественность такого решения перед каким-то другим, не найденным, костенила не только штаб генерала Хабалова, но невольно сообщалась и рядовым. После целого дня бездействия и потерянного резерва Дворцовой площади — просто чувствовалось каждой душою, что делается что-то не то.
Хотя по городу всюду стреляло буянство, но без единой организованной воинской части, без единого строя и цепи. А улицы посвободнели ввечеру — и на самом деле отряду Хабалова были открыты все направления, он мог наступать на Таврический дворец или без помех вовсе уйти из столицы, мог пойти и взять любое намеченное здание, освободить любых схваченных, — нет, Хабалов уже прочно отвёл такую мысль, или не мог её понять. Он без труда и без надобности самовогнал себя в торжественный грандиозный саркофаг Адмиралтейства.
Тут неприязненно встретил их помощник начальника морского Генерального штаба, уже снесшийся с морским министром Григоровичем (он жил в этом же здании, но якобы болен был сейчас): морской штаб не может быть обращён в военный лагерь, это повлечёт приостановку текущих дел.
Генерал Хабалов потупился и обмяк: теперь уже и вовсе он не знал, куда ж идти.
Но вмешался генерал Занкевич и дипломатично уладил: отряду дали главный вестибюль и бесконечные коридоры первого и второго этажа вдоль Александровского сквера и Дворцовой площади. Пехоту и пешую полицию ввели в коридоры, кавалерию, конных городовых и артиллерию — в обширные дворы.
Сам штаб Хабалова и группа градоначальника разместились в вестибюле, тут было довольно мебели и кресел, и телефон.
Учебная команда Измайловского батальона продолжала удерживать телефонную станцию, и телефоны работали бесперебойно. Только никто не знал, что штаб ушёл из градоначальства — и долго не звонили на новое место.
Из первых новостей узналось, что разграблено и сожжено Охранное отделение.
Затем из совета министров приказали прислать сильную охрану Мариинскому дворцу.
Но кого послать? Нельзя разбрасываться. Занкевич ответил, что войска мало и нечем растянуться до Мариинской площади. А не желают ли господа министры сами пожаловать в Адмиралтейство?
Тем временем подходили подкрепления — ещё около двух рот измайловцев, хорошо. И вот — эскадроны гвардейской конницы из-под Новгорода, вызванные в субботу. И — куда их теперь? Тут поместиться им негде, а главное — негде конницу поить и нечем кормить. Отправили их в манеж Конной гвардии.
Тут и полицейский вахмистр доложил, что кони с голоду дрожат, надо кормить.
А запасы фуража остались в градоначальстве! Вот те на.
Послали туда на фуражировку добровольцев-жандармов — тихо, через Александровский сквер. В градоначальстве оказалось спокойно и никого. Принесли оттуда овса и хлеба, а себе прихватили ещё и колбасы из незакрывшейся мелочной лавки на Гороховой.
Сотню ратников, зачисленных в полицию, решили распустить: толку с них! Пусть снимают жгуты да расходятся.
Наружную охрану — всё-таки мороз был градусов 10, и солдаты одеты легко, — заменили наблюдением из окон второго этажа. Решётки ворот заложили досками и дровами, а позади каждых ворот поставили по орудию.
В коридорах и на ступенях спали солдаты с винтовками, там и сям прикорнув. Офицеры — на стульях.
Во дворе на морозе ёжились кони и люди при них. И постовые.
Штабу Хабалова нашлась наконец отдельная комната с дверью, а в буфете — немного еды.
Хабалов, кажется, исчерпал все свои командные силы. Имел он всё-таки какой-то план или мнение? Да. Он так понимал, что надо продержаться ещё сутки — и с фронта подойдёт большая помощь. А сейчас в городе — может быть 40 тысяч восставших? может быть 60 тысяч? — и справиться с такой силой ему невозможно.