— Да чо ж они делают! Чичас война, а они бунтуют, кричат. Чичас их залпом ударят — могут и нас побить!
* * *
В парикмахерской у Аничкова моста. Стригут, бреют, вежеталят, как всегда. Деловых людей не больше, не меньше, чем обычно.
— Да-а, в воздухе пахнет демонстрацией, господа!
— Странно, что полиция не принимает никаких мер.
— Ох, подозрительно мне это бездействие. Что-то мрачное затевают власти. Удивительно: дают демонстрантам свободно по улицам ходить, будто заманивают.
* * *
По Каменноостровскому в сторону центра повалила новая семитысячная толпа — быстро они собрались, да ведь почти все не на работе, учреждения тоже закрывались. Из окон лазаретов помахивали раненые. Перед толпою кричали, плясали, забиячничали мальчишки и девчёнки.
Пристав велел прекратить шествие. Не послушали.
Тогда, отступая со своим нарядом, он приказал конно-полицейской страже по соседству — выехать на проспект и рассеять толпу.
Зацокали лошади, выехали кривым крылом конные городовые. Смешанная публика — и мастеровые, и мещане, и почище, и гимназисты, и студенты, быстро очистила мостовую, пошла по панелям. Оттого сгустилась — и из этой большой густоты, уже при конце проспекта, против Малой Посадской — грохнули из револьвера в полицейский наряд! Первый выстрел этих дней!
Но — не попал, ни в полицейского, ни в кого. И — затолкался быстро в толпе, не обнаружили. Да толпа и не выдаст.
Сгущена толпа на тротуарах — как в ожиданьи высочайшего проезда. Только через дорогу вольно переходят, валом.
И теперь — по ту сторону, уже на Малой Посадской — из того же револьвера, или согласовано у них, — выстрел! Второй!
И закричала женщина, случайная. Упала. Ранена в голову. А в городового опять не попал!
Послали за каретой скорой помощи.
А голубчика — опять не поймали: густо стоит публика, и не выдаёт, не показывает.
Реалист у края панели закричал, что — вот именно этот городовой застрелил женщину.
Тут же подошёл полицеймейстер, при всех проверил у городового патроны в револьвере. Ещё было время проверять правду. Все на месте. И в канале ствола нет порохового нагара.
Реалиста Титаренко задержали.
Та женщина в больнице умерла.
* * *
Сколько по льду ушло охотников, а нас перед Литейным мостом — как и не убыло. И подполняются, и подполняются.
И даже оно само так получается, без умысла, задние подпирают, а мы исплотна — вперёд да вперёд, под самые головы лошадиные. Так вот, по вершку, а лезет толпа на лошадей. Лошади отфыркиваются, головами мотают, отпячиваются, — у лошадей-то сознание есть.
А конные чуть отступят — так и пешая полиция отходит, само собой.
Так по вершку, по вершку, беззаметно, из вершков — сажени, вот уже и у моста.
Полиция окрикнет — так ведь никто ж вперёд и не идёт. А напирают сзади просто. Не бранимся и мы в ответ, разве кто огрызнётся. Бабы — про хлеб добавят. Ежели на полицейских вот так бы близко часто смотреть вплоть — тоже ведь люди. Тоже подумать — и они на службе, и у них семьи и дети.
— А ваши бабы за хлебом стоят в хвостах?
— А где ж им брать?
— А что ж мы их не видим?
— А что ж им, нашу форму натягивать?
А уже мы почти и на мост ступаем. Тут поперёк ещё драгуны, кони в два ряда.
Вот теперь ежели рвануть — будут рубить? нет? Как бы с лиц драгунских вычитать? — не скажут же при полиции вслух.
Да ведь эвона сколько мы протоптались — что ж нам теперь, это всё пропятиться?
И как-то само взникает, ни вожаков же не было, ни сговора, только переглянулись чуть и заорали:
— Ура-а-а-а!
А сами ни с места. Сильней, и сзаду тоже:
— Ура-а-а-а-а!
Да вдруг — как толканули поршнем по мосту, это ж могута, толпа, с ног сбивает. И все:
— Ура-а-а-а-а-а!
Полицию ту прорвали и не заметили, а на драгун: ну-ка?..
Не бьют! не бьют! шашек не шелохнут, а кони пятятся.
— Ура-а-а-а-а! — пронесли через конницу! И — по мосту! И — по мосту бегом!
И — четь моста! И — полмоста!
А там — всего ничего, дюжина городовых — а шашки вон!
И у полковника — лицо зверячье. И у других не мягше: будут рубить! Будут рубить, сколь поспеют, а сами лечь готовы, да!
И остановилась тысяча перед дюжиной. Всё ж таки первым без головы остаться...
Но кто позадей, значит догадался, поднял и кинул — сколотого острого льда кусок — в городового! Тот схватился, кровью залитый, шибко залитый, и шашку выронил.
А как кровь пролилась — побежали через них. И кто-то по пути из снежной кучи выдернул — лопата! Она ещё страшней, если размахнуться!
Не рубят! Пробежали.
— Ура-а-а-а!
На Невский теперь! (А зачем — сами не знаем).
А задних там оттеснили, они вопят:
— Кровопийцы, хлеба!
— Опричники!
— Фараоновы рожи!
А нам дорога пока свободная, ноги лёгкие:
— На Невский!
* * *
Не так понимать, что жизнь города прекратилась. Всё себе шло.
В редакции газеты «Речь» готовились к годовщинному банкету, будет сам Милюков и все вожди ка-дэ.
Из Луги приехал ротмистр Воронович (скоро мы о нём узнаем), сидел в Гвардейском экономическом обществе — никаких беспорядков не заметил, и никто ему не обмолвился.
Да и многие в городе ничего не заметили. Генерал Верцинский на извозчике по городу ездил, ничего не видел, только слышал с Невского шумы. Вечером поехал в театр, как многие.
Да сам премьер-министр князь Голицын испытал сюрприз, что не мог проехать обычной прямой дорогой от себя с Моховой — и в Мариинский дворец, на заседание правительства. Пришлось крюку дать.
На совете министров в этот день были разные рутинные дела, городских волнений не обсуждали: и Протопопов на заседание не явился, а беспорядки эти сегодня от полиции переданы властям военным, с них и спрос.
11
Брякнула звонком, ворвалась Вероника с Фанечкой Шейнис:
— Ой, тётеньки, на минутку! Литературу зря брали, сейчас не до неё, положить, с ней и влипнуть можно, как Костя!
У Вероники — быстрота движений и решений, с прошлой осени, новая.
— Какой Костя?
— Мотин приятель, Левантовский, из Неврологического. Речь кричал к рабочим, полиция схватила, а в кармане сложенный лозунг на бязи: «Да здравствует социалистическая респу...»
— Ты что, тоже будешь речь к рабочим говорить? — тётя Агнесса с одобрением.
— Не знаю, как придётся! — смеялась Вероника.
И толстенькая добродушная Фанечка:
— Как придётся. А почему б и нет?
— Вероня, Фанечка, подождите, поешьте немного! — хлопотала тётя Адалия.
— Ой некогда!
— Ну вот паштета. И холодца. — Уже тарелки ставила.
Девушки присели как были, в шубёнках и в шапочках, на края стульев.
А тётя Агнесса, сильно волнуясь, третью спичку ломая перед ними, в досаде:
— Вот, задержала ты меня! Разве можно в такие часы дома сидеть! Мы всё пропустим! Что видели, девочки? Где, расскажите?
Паштет пошёл, однако. И с непробитыми ртами:
— Сперва у Сименса-Гальске, на 6-й линии. Кричали им, свистели. Сперва не шли, а потом хлынули — ну, тысяч пять...
— ...Да больше! Семь тысяч! — выкатили из ворот...
— ...И — к Среднему! А конные городовые — ну, куда, их мало! А тут же близко — казаков человек десять, и полиция позвала их на помощь...
— А они!!! При всей толпе, ни слова не отвечая! — молча простояли! толпу пропустили! — и за толпой поехали, опять молча!!
— Сзади! За толпой! Как будто ни в чём не бывало! Сияли девочки.
— Да скоро и в переулок свернули.
Самим стыдно!
— Это поразительно! Казакам — и то стыдно!!
— А один казак пику обронил — так ему из толпы подали, по-дружески!
— Да-а-а! — дрожащую папиросу тянула, тянула тётя Агнесса и расхаживала по столовой.
А тётя Адалия на стул опустилась и сидела с зачарованной улыбкой.
— А потом толпа разделилась. Мы пошли с той, которая к Гавани. Тут стали ломать заводские ворота снаружи, чтоб и этих снять, подковный завод.
— Нет, ещё раньше вот тут, на 18-й линии, лавку громили — и на улицу хлеб выбрасывали, прямо на мостовую!
— Дожили мы, Даля, дожили! — Агнесса ходила и всеми суставами выхрустывала. — Казаки переменились!!! Ну, тогда им конец!
— Трамвайщики из депо с утра не хотели выезжать: обеспечьте сперва хлебом!
— Да им езда! Один вагон толпа уже стала толкать, опрокинуть. А солдаты за плечи оттаскивают, вагон спасти, потеха!!
— Гимназисты — марсельезу поют, народ учат!
— Вообще — настроение у всех, тётеньки! Идите и вы скорей, ещё что-нибудь увидите! А мы — побежали. Если Мотя позвонит, скажите не учимся! Да он и сам, конечно!.. А Саша не звонил?
— Надо вызвать стрельбу! Добиться стрельбы! — напутствовала тётя Агнесса. — А так — всё пропадёт даром, поволнуются и кончится.
Фанечка уже утаскивала Вероню. Захлопнулась за ними дверь.
— А Сашу — не могут заставить давить? — сильно тревожилась тётя Адалия. — Учреждение не должны бы?
— Ну, Сашу ты не знаешь? Уж он никогда!
— А если заставят всех военных?
Агнесса закурила новую, но тут же стала гасить:
— Нет, пошли! А то я одна пойду. Ты подумай: может быть именно этого дня и ждали, именно его мечтали на календаре увидеть — все, отдавшие...
Прислушались у форточки. Как будто издали — рабочая марсельеза, голосами молодыми.
— Эх, — махнула рукой Агнесса и пошла одеваться, — и марсельезу не так поют, разучились с Девятьсот Пятого.
12
24-го, в пятницу, вызвали один взвод учебной команды Волынского запасного батальона в караул на Знаменскую площадь. Командовать послали штабс-капитана Цурикова, весёлого лихого офицера, после ранения доздоравливающего в запасном, не знающего тут ни солдат, ни даже всех унтеров. А в помощь ему назначили фельдфебеля 2-й роты той же учебной команды старшего унтер-офицера Тимофея Кирпичникова — поджарого, с хмуроватым неразвитым лицом, короткой шеей, уши плоские прижаты. Давний волынец, ещё с мирных лет, унтер того типа, который службу знает отлично, — может, ничего другого, но уж её-то знает.