Из своих казарм пошли во всю длину Лиговки и в последнем доме её перед площадью спустились в просторную дворницкую, в подвал, где китайская прачечная. Там — скамьи были, можно было и сидеть, винтовки составив пирамидками. И курить, не все сразу. А снаружи — двух часовых.
Штабс-капитан не остался тут, ушёл в Большую Северную гостиницу, посидеть за столиком.
Жизнь солдатская, что-нибудь всё равно заставят: не ученье, так вот сидеть тут, в шинелях перепоясанных, друг ко дружке изтесна. Хочешь — молчи, хочешь — старое переговаривай, уже все про тебя знают, и ты про всех. Не солдатам, но дружкам-унтерам рассказывал не раз и Тимофей про свою сиротскую жизнь, разорённую семью, отца-шорника, мачеху, — и как только в армии нашёл он свой дом, да повезло ему попасть в гвардию, в Варшаву.
Это значит, для того их посадили, чтобы снаружи не видно было солдат, будто никого нету. Стесняются перед народом. А часовые у подворотни — мало ли что.
Но не так долго посидели, с часок. Прибежал Цуриков, ещё с лестницы кричит:
— Кирпичников!
— Туг, ваше высокбродь!
— Командуй «в ружьё»!
— А что такое? — Тимофей себе цену знает, не так уж сразу перед всяким офицером, не на каждую команду выстилается. Он и сам в школу прапорщиков метил, добивался. Не послали.
— Идут!
— Кто идёт?
— Да чёрт их знает, выводи!
Ну, скомандовал «в ружьё», разобрали винтовки, потопали по лестнице.
А снаружи — солнце, мороз лёгкий.
На убитом, уезженном снегу развернулись фронтом против Невского, поперёк него.
Видели: по Невскому, по мостовой, надвигается толпа. И — два флага над ней красных.
А обстановка нисколько ж не боевая: теснится публика прямо на солдатские ряды, сзади и сбоку, и подговаривает, да не отчаянно, а весело так, подбивисто: «Солдатики, не стреляйте! Смотрите, не стреляйте!»
Кирпичников, оглядясь, офицер не вблизи, тихо:
— Да не бойтесь, не будем.
И что в самом деле за задача такая: среди города, среди народа стоять — и в народ же стрелять? Солдатское ли это дело?
А попробуй — команды не выполнить?
А толпа с флагами — валит, ближе. И почерней одета и почище, и из простых и из образованных. И кричат:
— Не стреляйте в народ, солдаты!
Но и сами не верят, как играют.
Штабс-капитан стоит не слишком струной, не строго смотрит. И никакой команды не подаёт.
Кирпичников подошёл к нему, тихо:
— Ваше высокбродь, они ведь идут — хлеба просят. Пройдут — и разойдутся, ничего.
Штабс-капитан посмотрел, плечами пожал. Он — в вольном полёте, тут ненадолго задержался, что ему служба здесь.
Да Тимофею и самому тут надоело, но задержали его в батальоне как хорошего обучающего.
А передние в толпе замялись. Смотрят на офицера, не идут дальше, на площадь.
Штабс-капитан улыбнулся, отмахнул ладонью лихо: проходи, мол, проходи!
Толпа разделилась — и стала огибать оба фланга солдатского строя. Сперва робко, потом смелей.
Потом кричать стали:
— Молодцы, солдаты! Спасибо!
А дальше громче:
— Ура-а-а!
А там, дальше, на площади, — вот тебе, стали собираться к царскому памятнику на коне. Нисколько не расходятся.
Худо дело. За это нас не погладят.
И там — заговорили крикуны с мраморного стояла.
О чём — сюда плохо слышно.
А то бы и послушать.
Из его роты ефрейтор Орлов, питерский рабочий, важивал его тайком на одну квартиру на Невской стороне. Простая квартира, рабочая, в посёлке Михаила Архангела. И из других запасных батальонов там приходило солдат пяток. И два студента всё-всё разъясняли им, какие были цари, все кровь народную лили и за счёт народа пировали. И — такие же все дворяне, и такие же — петербургские все правители. А теперь, вкупе с иными генералами, торгуют кровушкой русского солдата. И измену — передают немцам. И Распутин к этому приложен, а царица с ним валяется. И вот куда мы идём. И вся эта война нашему народу совсем не нужна.
Чего и правда, чего и наболтали. А сердце аж захолонывает.
Придумал штабс-капитан, махнул: уводи!
Верно. Нам теперь хуже тут стоять.
Ушли пока в дворницкую.
13
====
экран
====
Меж четырьмя бронзовыми конями Аничкова моста
мчатся живые два! — красавцы-кони! —
извозчика-лихача —
мчат легковые санки, в них ездоки —
солидный господин, уверенный и с улыбкой,
и дама рядом, с меховым воротником, в широкой
шляпе с перьями.
Но на самом скате с моста — кони поёжились,
замялись, заплясали на месте,
извозчик откинулся — изумлённо или в страхе, —
= молодой мастеровой в поддёвке, шапке набекрень —
стал на пути, не побоялся, руку поднял —
и так остановил коней. Одного за узду — и обходит,
показывает взмахом: слезай, мол, слезай!
Извозчик — надулся, лопнет, а господин —
господин монокль откинул, улыбается, недоразумение
просто:
— Товарищ! Зачем же так? Я тоже —
за свободу! Я — корреспондент «Биржевых Be...»
= Но не для того парень под скок становился:
— Биржевой? Накатался! Сле-зай!
= За локоть сдёрнули с саней господина.
Господин — своё загалдел, дама — закудахтала, но
слезают, извозчик — своё,
= ну! взамен вспрыгнули с двух сторон приятели:
— Гони!
Извозчик ощетинился:
— А кто мне заплатит?
— А вон, видишь? —
показывают:
= На Фонтанку легковых извозчиков пяток свернули,
уже без седоков. И ждут, денег не спрашивают.
= Парень в санках в рост, обеими руками размахнулся
вольно — да на плечи извозчику, хлоп!
— Е-дем!
По-ка-тили!
Покатили ребята, не спрашивай, почём, — да вдоль по
Невскому!
Вдоль по Невскому
если глянуть вдаль
= что-то люда много на мостовой и трамваев слишком
густо.
= Ещё какой-то если трамвай идёт, не стал —
перед ним мальчишки на рельсы, лет по 15, он
тормозит,
прыгают к нему на переднюю площадку
и ручку из рук вырывают!
И — поди не послушайся. Ещё ж его и ругают!
Вагоновожатый пожилой
усмехается горьковато, к стенке откинулся. Это ж —
работа его, и обидно: ключ отдавать соплякам.
= Уже унесли, побежали! Ключом трясут и кричат!
= Пассажиры в трамвае —
по-разному.
А в общем что ж? — выходить, да пешком.
* * *
На Казанском мосту,
как проглядывается Спас-на-Крови вдоль канала
смешанная толпа рабочих, баб, по одёжке видно, что
с окраины, и подростков.
— Дай-те хле-ба!
— Ха-тим есть!
И не все, но голоса отдельные стягивают, тянутся вместе
стянуть:
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Иди на борьбу с капита-а-а-лом!
И — вырвался вверх красный флаг! Подняли там в
середине.
И крик молодой надрывный звонкий, одинокий:
— Долой! полицию! Долой! правительство!
А — хода им нет: тут же — конница,
кончилась песня,
драгуны наезжают конными грудями на рабочих — и
теснят их вбок — туда, вдоль канала.
Негрубо, без шашек — туда, к Спасу-на-Крови.
И флага не стало — упал, убрали.
Гул неразборчивый. Крики злые.
Утихающий ропот. И только мальчишеские сдруженные
весёлые голоса:
— Дай-те-хле-ба! дай-те-хле-ба!
= А на тротуарах — публика почище,
хорошо одетая.
Смотрят зеваками сочувственными,
но радости — как будто и поуменьшилось.
* * *
Церковь Знамения.
Памятник Александру III, на красном граните.
Император-богатырь, вросший конём навеки в
параллелепипедный постамент.
Тяжесть, несдвигаемость.
И — пятнадцать конных городовых,
отлитых молодцов, живые памятники,
с шашками наголо, не усмешечками, как казаки, —
цокают
навстречу. А — шутить не будут.
А — не будут!?
Из глубины от нас — сви-и-ист! ви-и-изг!
А тут, через площадь от Лиговки — ломовые сани
тащатся,
воз дров.
Сви-и-ист! Ви-и-изг!
И чья-то рука протянулась —
хвать полено!
да и — метнула в конного.
Со всей его гордостью, твёрдостью — а поленом в
харю! Не хотел?
Метко наши ребята бросают — чуть не свалило его,
схватился за лицо, кому не больно? —
И лошадь завертелась.
А — пуще свист на всю толпу! и — орут!
и десяток бросился к тем поленьям — разбирать да
швырять,
из-за воза как из-за баррикады.
Двое конных было сюда — а тут нас и не возьмёшь.
Полено! — полено! — полено! — полетели как снаряды!
И помельче летят — то ли камни, то ли лёд.
А — визгу!
Перепугались лошади. Закружились — прочь уносят.
В коне их сила — в коне их и слабость.
А одни ускакали — другим конным тоже не оставаться —
завернули — и прочь, туда, к Гончарной.
= Один только коняка не шелохнулся —
Александров. Конь-то — из былины.
И — Сам.
= Площадь — свободна, и всю запрудила толпа с
Невского.
И что ж теперь? — Митинг!
И где ж? Да на постаменте ж Александровом, другого
возвышенья и нет.
Взбираются, кто как горазд.
Крепко ты нас держал — а вот мы вырвались!
И кричат — кто что придумает, люди-то все случайные,
говорунов ни одного:
— Долой фараонов!
Ура-а-а-а!
— Долой опричников!
Толпа-то на площадь вся вывалилась, а в устье
Невского, замыкая его —
полусотня казаков.
Чуть избоку на конях, снисходительно. Щеголи.
Так получилось — они тоже вроде на нашем митинге.
С нами!!
— Братьям казакам — спасибо! Ура-а-а!
— Ура-а-а-а-а!
Ухмыляются казачки, довольны.
А ура — гремит.
И что ж им, чего-то делать надо?
А — раскланиваться придумали.
Раскланиваются на стороны.
Как артисты.
Кто и — шапку снимет, поведёт низко чубатой
головой.
С нами! Казаки — с нами!
14
Одно горе всегда выталкивает другое. Корь как тёмный огонь охватывала одного ребёнка за другим — и подняла мать, совсем было сломавшуюся сердечную машину, и утвердила её на ногах, и отодвинулось всё раздирающее, гнетущее, не дававшее ей подняться уже третий месяц.