Возбуждённый гул.
= Валят рабочие размашистой гурьбой по бурому
рабочему проспекту.
К гурьбе ещё гурьба из переулка. Много баб, те
посердитей.
Валит толпа уже в сотен несколько, сама не зная,
ничего не решено,
мимо одноэтажного заводского цеха.
Оттуда посматривают, через стёкла, через форточки.
Им тогда:
— Эй, снарядный! Бросай работу! Присоединяйсь.
Хлеба!!
Остановились вдоль, уговаривают:
— Бросай, снарядный! Пока хвосты — какая
работа? Хле-ба!
Чего-то снарядный не хочет, даже от окон отходит.
— Ах вы, суки несознательные! Да у вас своя
лавка, что ль?
— Значит, что ж, каждый сабе?
— Да ты ему — по стеклам! по стеклам!
Звон. Разбили.
На ступеньки вышел плотный старый мастер, без
шапки:
— Что фулиганите? У каждого своя голова. Себе
в сусек, что ль, снаряды складываем?
А в него — ледяным куском:
— Своя голова?
Схватился мастер за голову.
Гогот.
= А у снарядного-то и караул постаивает пехотный.
Дюжина, с унтером.
Не шевельнётся, хоть и бей друг друга, нам-то что? Мы
снаряды охороняем.
= Гурьба рабочих подростков.
Побежали! как в наступление!
И в широких раскрытых заводских воротах — что с
этой оравой поделаешь? — сторожа обежали,
закрутили его,
полицейского — обежали —
и-и-и! по заводскому двору!
и-и-и! во все двери, по всем цехам!
Голоса из детского хора:
— Бросай работу!.. Выходи на улицу!.. Все на
улицу!.. Хле-ба!.. Хлеба!.. Хле-ба!..
= Сторож схватился ворота заводить,
высокие сильные полотнища ворот вместе свести,
а уже и здоровых рабочих полсотни бежит снаружи —
да с размаху! —
скрежет,
и одно полотнище сорвалось с петли, зачертило углом,
перекособочилось,
теперь все вали, кто хошь.
Полицейский — руки наложил на одного,
а его самого — палкой, палкой! Шапку сбили, отстал.
= Разгорается солнышко. Переливается по снежинкам в
сугробах.
Валит толпа — буянить, не скрываясь.
Гул голосов.
* * *
= Большой проспект Петербургской стороны.
Пятиэтажные дома как слитые, неуступные, подобранные по
ранжиру. Стрельная прямизна.
Дома все — не простые, но с балконами, выступами,
украшенными плоскостями. И — ни единого дерева
нигде. Каменное ущелье.
А внизу — булочная Филиппова, роскошная. В трёх окнах —
зеркальные двойные стёкла, за ними —
пирожные, торты, крендели, ситники.
Молодой мещанин ломком размахнулся, —
от него отбежали, глаза защитили, —
а вот так не хочешь?
Брызь! — стекло зеркальное.
И — ко второму.
Брызь! — второе.
И — повалила толпа в магазин.
= А внутри — всё лакированное, да обставленное, не как
в простых лавках.
Чёрный хлебец? — тут утеснён. А буханки воздушные!
А крендели! А белизна! А сладкого!..
А вот так — не хочешь? — палкой по стеклянному
прилавку!
А вот так не хочешь? — палкой по вашим тортам!
Отшарахнулась чистая публика, обомлелая.
И продавцы — не нашлись, раззинулись.
Бей по белому! бей по сладостям! Мы не жрём — и вы
не жрите!
Не доводите, дьяволы!!..
* * *
Позванивая,
= от Финляндского вокзала по переулку, через суету
возбуждённого народа на мостовой, пробирается трамвай.
Группка рабочих стоит, забиячный вид. Чертыхнулись:
— Ну куда прёшь, не видишь?
Вожатый трамвая стоит на передней площадке за
стеклом, как идол, и длинной ручкой крутит в своём
ящике.
Догадка! Один рабочий вскочил к нему туда, на
переднюю площадку —
не понимаешь по-русски? Отпихнул его,
сорвал с его ящика эту ручку — как длинный рычаг
накладной,
и с подножки народу показывая, над головой тряся
длинную вагонную ручку! —
соскочил весело.
Видели! Поняли! Понравилось!
Остановился трамвай, нет ему хода без той ручки.
Глядит тремя окнами передними,
и вагоновожатый посерёдке, лбом в стекло.
= Хохочет вся толпа!
* * *
= На Литейном мосту, перегораживая собою,
и на набережной рядом
стоят наряды полиции. Нет, толпу они не пропустят.
А толпы — и нет. А просто: мастеровые, от смены
свободные, в город идут, по делу или быстро гуляя,
быстро гуляя, группами по пять, по нескольку человек,
на ходу разговаривая.
Косится полиция. А и нельзя ж людям ходить запретить.
Косятся и на полицию из-под чёрных фуражек, треухов.
Косятся, ничего не говорят. Вид у них мрачный.
= А по тот край моста — за углами остаиваются, густеют,
соединяются.
И вот уже по проспекту — едва не толпой.
А впереди — мальчишки, с весёлым приплясом, да как
барабанят, и орут:
— Дай-те! хле-ба! Дай-те-хле-ба!
= На зимнем небе — весенний весёлый свет. Растянутые
облачка.
* * *
= А на Невском — какое же гулянье, в легкоморозный
солнечный денёк! Да какие же санки лихие
проскакивают. С колокольчиками!
Сколько публики на тротуарах, и самая чистая: дамы
с покупками, с прислугой, офицеры с денщиками.
Господа разные. Оживлённые разговоры, смех.
Даже что-то слишком густо на тротуарах. На мостовой —
всё прилично, никто не мешает извозчикам,
трамваям, а на тротуарах — стиснулись, как не
гуляют, а в демонстрацию прут.
А-а, да тут и мещане, и мастеровые, и простые бабы, и
всякая шерсть, втесались в барскую толпу, это
среди рабочего-то дня, на Невском!
Но и чистая публика ими не брезгует, а так вместе и
к плывут, как слитное единое тело. И придумали
такую забаву, сияют лица курсисток, студентов:
толпа ничего не нарушает, слитно плывёт по тротуару,
лица довольные и озорные, а голоса заунывные,
будто хоронят, как подземный стон:
— Хле-е-еба... Хле-е-еба...
Переняли у баб-работниц, переобразили в стон, и все
теперь вместе, всё шире, кто ржаного и в рот не
берёт, а стонут могильно:
— Хле-е-еба... Хле-е-еба...
А глазами хихикают. Да открыто смеются, дразнят.
Петербургские жители всегда сумрачные — и тем
страннее овладевшая весёлость.
А мальчишки, сбежав на край мостовой, там шагают-
барабанят, балуются:
— Дай!-те!-хле!-ба! Дай!-те!-хле!-ба!
= Там-сям наряды полиции вдоль Невского.
Обеспокоенные городовые.
Где и конные.
А — ничего не поделаешь, не придерёшься. Это как будто
и не нарушение. Глупое положение у полиции.
* * *
А по Невскому, по сияющей в солнце стреле Невского,
в веренице уходящих трамвайных столбов —
этих трамваев, трамваев что-то слишком густо, там
какая-то помеха, не проедешь:
цепочкой стоят один за другим. Публика из окон
выглядывает, как дура, не знает, что дальше будет.
Передняя площадка одна пустая.
Другая пустая, и переднее стекло выбито.
А по мостовой идут пятеро молодцов, мастеровые или
мещане, с пятью трамвайными ручками, длинными!
и размахались ими, как оружием,
под общий хохот. С тротуаров чистая публика —
смеётся!
Помощник пристава, это видя,
деловито, быстро пробирается меж толпы —
уверенно идёт, как власть, по сторонам не очень и
смотрит,
ничего дурного не ждёт, а если ждёт, так отважен, —
протянулся ключ отобрать у одного —
а сзади его по темени — другим ключом!
да дважды!
Крутанулся пристав, и свалился без сознания,
вниз, туда, под ноги. Нету.
= Хохочет, хохочет чистая невская публика!
И курсистки.
* * *
= Ребристый купол Казанского собора.
Знаменитый сквер его между дугами античных аркад
забит публикой, всё с тем же весёлым вызовом лиц и
заунывным стоном:
— Хле-е-еба... Хле-е-еба...
Понравилась игра. Барские меховые шапки, котелки,
модные дамские шляпки, простые платки и чёрные
картузы:
— Хле-е-еба... Хле-е-еба…
= А по бокам собора стоят наряды драгун, на добрых
крупных конях.
И офицер их, спешенный, поговорив с высоким
полицейским чином,
вскакивает в седло, даёт команду
не очень громко, толпе не слышно, —
и драгуны по полудюжине разъезжаются крупным
шагом,
и так по полудюжине, в одном месте, в другом,
наезжают на тротуары! прямо на публику!
конскими головами и грудями, взнесенными как
скалы!
а сами ещё выше! —
но не сердятся, не кричат, и никаких команд, —
а сидят там, в небе, и наезжают на нас!
= Деваться некуда, разбегается публика всех состояний,
шарахается волной —
прочь от сквера, в соседние проезды,
в парадные, в подворотни. Кто в снежную кучу
врюхнулся.
Свист из толпы.
И — гордо кони выступают по пустым местам.
Но как съедут — на эти же места, и на тротуары —
снова толпа.
Правила игры! Никто ни на кого не сердится. Смеются.
= А подле Екатерининского канала, по ту сторону
Казанского моста —
полусотня казаков-донцов, молодцов — с пиками.
Высоко! Стройно! Страшно! Лихие, грозные казаки с
коней косо посматривают.
К офицеру подъехал в автомобиле большой чин:
— Я — петербургский градоначальник генерал-
майор Балк. Приказываю вам: немедленно
карьером — рассеять эту толпу — но не
применяя оружия! Откройте путь колёсному и
санному движению.
= Офицер — совсем молоденький, неопытный.
Смущённо на градоначальника.
Смущённо на свой отряд. И вяло,
так вяло, не то что карьером — удивительно, что
вообще-то подтянулись, с места стронулись
шагом, а пики ровно кверху,
шагом, кони скользят копытами по накатанной
мостовой,
через широкий мост и по Невскому.
Градоначальник из автомобиля вылез — и рядом
пошёл.
Идёт рядом — и не выдерживает, сам командует:
— Ка-рьер!
Да разве казаки чужую команду примут, да ещё от
пешего?
Ну, перевёл офицерик свою лошадь на трусцу.
Ну, и казаки, так и быть.
Но чем ближе к толпе — тем медленнее...
Тем медленнее... Не этак пугают... Пики — все кверху,