Дозвониться до градоначальства не удавалось никак. Тут случился Преображенский интендантский штабс-капитан — и Кутепов послал его срочно к Хабалову: потребовать немедленной доставки пищи солдатам. Просить прислать пулемёты боеспособные, а не такие.
И наконец, объяснить же происходящее: кто где, и что делается в остальном городе?
89
Когда известия на нас обрушиваются — в ту минуту мы не можем охватить их. Стоял Протопопов у телефона в утреннем халате, в ночных туфлях, — ну, в одной учебной роте убили одного офицера, — военный эпизод, и его касаться не может. Даже поколебался, не лечь ли опять. Да нет, испорчено утро. И не вселилась сразу тревога, вяло шёл в ванную, набраться сил от горячей воды. Но ещё не наполнилась ванна, а он стоял рядом под шум крана, как — кольнуло его! Не сегодняшнее, вчерашнее. Вчера, в воскресенье, когда он обедал у Васильева, и тот уверял, что революция обезглавлена, арестован 141 революционер, — сам между прочим сказал, что собирается эту ночь дома не ночевать, опасаясь захвата революционерами из мести. Так это неожиданно проявилось, Протопопов изумился: что же, в городе — не мы хозяева? Чего бояться? — «А наши все дома им известны», — сказал Васильев.
Вчера Протопопов это забыл, но сейчас у ванны вдруг вспомнил, и так ему ясно открылась правильность мысли: наши все дома им известны! А уж дом-то министра внутренних дел, Фонтанка 16, кому не известен! Тут, у подъезда, бывало дежурили в пролётках террористы с бомбами, выслеживали министров — и удачно. И это — при полной силе власти, — а при теперешней неустойчивости?
И так заволновался, что уже не мог вступить в ванну и спокойно нежиться в ней. Так заволновался, что уже и удивлялся: вот, лежал в постели спокойно, вот спал все эти ночи беспорядков. Конечно, есть охрана, стоят преображенцы, но если подойдёт такая взбунтованная рота — ведь и схватят? А если взбунтовались волынцы — то почему и не преображенцам из караула?
Дрожно было представить своё тело, схваченное разъярённой толпой.
А уж его-то ненавидят! Уж его-то! Уж ему-то и нельзя оставаться дома!
Почувствовал Протопопов, что сегодня он и при благоприятственных обстоятельствах ночевать дома не останется.
Так начал он день — не выспавшись, немытый и натощак. Оделся и пошёл в кабинет. Не мог собраться с мыслями: что нужно делать? Никакие рядовые будничные дела не принимались. Вчера — павловцы, сегодня — волынцы? Вот уж чего никак нельзя было ожидать — военного неповиновения! Никаких таких сведений не поступало — да и откуда бы? отменил Государь политическое осведомление в армии. Случайно кто-нибудь, чей-нибудь знакомый, попавший в армию, пришлёт письмо, вот и все сведения.
День начался — и обречён был министр внутренних дел не работать, не управлять, а — узнавать новости. И не от ответственных государственных лиц, но от дежурных секретарей, от офицеров для поручений, от курьеров, кто где сам только что был и видел или от других слышал. И потом самому звонить: в Департамент полиции, в Охранное отделение.
Везде были в ужасе, и никто этого не мог ожидать. На сторону восставших переходила одна воинская часть за другой, захватывалась одна улица за другой, вот уже и Арсенал, и разбирают оружие!
Да ведь был же какой-то план подавления, почему же военные не подавляют?
И совсем же рядом, по всей Литейной части, бродили восставшие солдаты! — и в любую минуту толпа могла прийти громить дом министра внутренних дел, это же естественная первая мысль для бунтовщиков!
Не то что ночевать — нельзя было и днём оставаться здесь долее ни часа, он должен был уходить, бежать — но куда?
Было очень заманчиво и надёжно — к Воскобойниковой, но неудобно именно потому, что — Царское Село, и государыня чего-то же ждёт от него. А — чего? а что он может?
Его долг перед царской семьёй и перед собой — вот что скрыть: главные бумаги. Черновики писем к Государю. К государыне. Письма Вырубовой к нему. От Воейкова. (Он уже собирал, он уже совал поспешно, как попало, в большую папку). Да, и вот эти фотографии, сделанные тогда для царской семьи: как ловят тело Распутина из реки и фотографии с мёртвого. Это был из высших моментов деятельности Протопопова! Но этого — не надо оставлять, это — компрометация.
А сохранить вот как. Он призвал своего доверенного, Павла Савельева, бывшего семёновца, потом жандарма, исключительно твёрдого и молчаливого человека. Когда сослали князя Андроникова за интриги в Рязань — а человек влиятельный, ещё может быть полезным, надо смягчить его участь, тайно послать ему тысячу рублей, — через кого? Через Павла Савельева. Тайные поручения, с кем неудобно встретиться, да многие конфиденциальные дела, никогда не выдавал.
И Протопопов позвал его. Запер кабинет. Очень было тревожно. Передавал ему папку, объяснял: всё сохранить надёжно, у себя дома.
Посмотрел в его честное твёрдое лицо. Не выдаст.
Отпустил.
Отпер несгораемый шкаф. Там лежал военный шифр, пусть лежит, ещё кое-что, да, и 50 тысяч рублей простым свёртком в газетной бумаге. Эти деньги совсем недавно сунул ему граф Татищев за то, что Протопопов дал на сутки посмотреть тайные бумаги — обвинения против Хвостова-племянника. Эти 50 тысяч потом предназначила государыня на обеспечение семьи Распутина. Отдать Савельеву? Уже ушёл. Да не вводить людей в искушение, пусть остаются здесь.
Шкаф — запер, ключ положил в письменный стол, теперь запер и стол. А этот ключ — уже взять с собой.
И всё.
И всё? Ещё не завтракал. А и не хочется, глотка сухая, всё горит внутри, руки дрожат. Куда бы уйти скорей? Ведь каждую минуту могут ворваться. А при том клокотаньи несправедливой ненависти, которую он почему-то возбудил во всём обществе, — именно ему и опаснее всех попадать в руки мятежа!
Перешёл в квартиру. Жена усадила завтракать. Еле-еле глотал. Объяснил ей, что оставаться ему далее нельзя.
Но — куда уйти? И под каким предлогом покинуть министерство?
Тут вызвали к телефону. Взял трубку.
Градоначальник Балк. Говорил резко, как швырялся фразами. Сообщал, что бунт беспрепятственно быстро разрастается, захватил уже и Выборгскую сторону, мятежниками захвачен Финляндский вокзал. А Николаевский держится. Что против волнений держится единственный отряд полковника Кутепова, но поздно уже возлагать на него надежды. Что к вечеру может наступить в столице полная анархия.
Боже, какой ужас! Бездонно падало сердце Александра Дмитрича. Он не понимал, что он может ответить Балку, и зачем они его мучают и спрашивают, ведь вся власть передана военным.
— А-а... что нужно предпринять по-вашему? — осведомился он.
Вместо своих прямых дел градоначальник посунулся: что надо предупредить Государя о происходящем и надо послать надёжную конную полицию в Царское Село для охраны семьи.
Советы эти были бесцеремонны. И послать конную полицию — значит обнажить столицу, они просто хотели уклониться от боя. В Царском Селе — много войск, там охрана достаточная. А сообщать Государю о военных событиях — прямая обязанность властей военных. Да даже он уверен, что они уже вызвали себе войска на помощь. Так уверен, что сказал:
— К вечеру подойдут с фронта свежие войска. Продержитесь ли вы до вечера?
Градоначальник обещал.
— И да хранит вас Господь Бог, я рад, что вы спокойны!
И отделался от трубки.
Докладывать Государю? — было нечего в такой неясной обстановке, и немыслимо взваливать на себя первый груз этих мрачных известий, а может быть ещё и исправится. Не далее, как минувшей ночью он уже послал телеграмму Государю — и теперь надо было подождать хотя бы до вечера.
Почему он сказал, что свежие войска подойдут к вечеру? Он сам не знал. Просто — этого быть не могло иначе! Он — хотел в это верить.
Но — куда же уходить? С каждым четвертьчасом улицы всё наполненней — и всё меньше шансов вообще куда-нибудь выбраться.
А Протопопова так ненавидят! Его — первого растерзают, не пощадят!
И опять звонок! Ах, не ушёл от трубки!
Князь Голицын. Сейчас собирает совет министров. Для безопасности — опять у себя дома, на Моховой.
А это замечательно! Вот и выход! И тут совсем близко, можно добраться задними улицами, без помех. Только поверх сюртука надеть — не форменное пальто.
И выйти из министерского дома не передним ходом — слишком всем заметно, может быть наблюдение от революционеров, — а задним. И дальше пешком.
Не предупреждая ни караулы, ни служащих. А автомобиль — пусть потом подгонят к дому князя.
Последняя мысль была, что может быть — государыне что-то написать, послать, протелеграфировать?
Но ничего утешительного он не мог ей сообщить. Да и сам не знал, не понимал ничего.
90
Ещё позавчера заказала государыня Лили Ден приехать к ней в Царское в понедельник. Сегодня утром, часов около 10, Лили была ещё в постели, когда услышала телефонный звонок. Не так быстро она к нему поднялась, и императрица спрашивала:
— Да вы, Лили, недавно только встали? А я хочу, чтобы вы приехали в Царское с поездом в десять сорок пять. Сегодня чудное утро, мы поедем кататься. Я встречу вас на вокзале. Вы побудете у нас и ещё успеете вернуться в Петроград с четырёхчасовым.
— О-о! — только успела отозваться Лили и кинулась одеваться. Надела немного колец, браслет, схватила перчатки, поцеловала Тити, оставляемого с няней, — и кинулась на улицу поймать извозчика.
Но не тут-то было! Лили совсем позабыла, что в городе в эти дни — беспорядки, и сейчас, сколько она ни высматривала, ни один извозчик нигде не мелькал, ни даже на Садовой. Да и трамваи же не шли, полные беспорядки!
Но как раз отъезжал живший рядом с Ден моряк, капитан Саблин, тоже флигель-адъютант, как её муж, и очень близкий друг царской семьи. Она помахала, помахала ему ручкой — он заметил и принял её в экипаж.
— Да вы не прямо ли в Царское Село? — спросила его.